Ветер перемен

==== Глава 37. Участь ====

Рада застонала, приходя в себя. Голову стянули горячие обручи боли, и от этого даже глаза открыть было невыносимо сложно. Особенно резко кололо в затылке, и она зашипела, все-таки заставляя себя проморгаться и оглядеться вокруг.

Сперва никаких воспоминаний не было вообще. Она только бездумно крутила головой и слепо моргала, совершенно не понимая, где находится. В помещении было темно, пахло сыростью и водой, а сама она лежала на жестком топчане, и что-то мешало рукам двигаться. Потом Рада ощутила легкое покачивание, словно топчан болтался в воздухе, или как будто… Корабль! — осенило ее. Но почему я на корабле? И следом за этой мыслью вернулись и воспоминания: лицо брата с теплой улыбкой на узких губах, обшарпанная неприметная дверь в стене, никак не похожая на вход в гостиницу, удар.

Но это же совершенно точно был ее брат, Вастан. Она хорошо помнила его лицо с самого детства и ошибиться не могла. И про торговлю в Тарне он тоже помянул в разговоре, значит, знал об этом, а, следовательно, никто не мог притвориться ее братом, чтобы обвести ее вокруг пальца. Да и как вообще можно было нацепить на себя лицо другого человека? В таком случае, раз это был Вастан, то какого беса ему понадобилось похищать ее да еще и увозить куда-то из Алькаранка на корабле? Почему он объявился именно сейчас, спустя много лет с их последней встречи, и именно таким образом? Да какая разница, почему? Надо ему проломить голову за такие штучки, да и дело с концом. А потом каким-нибудь образом вернуться в Алькаранк. Меня ждут Семь Преград, а вовсе не то место, куда он сейчас меня везет, где бы оно ни было.

Превозмогая боль в голове, Рада попыталась пошевелить руками и тихо выругалась сквозь зубы. Запястья действительно были связаны и связаны крепко: расшатать узлы вряд ли получится. Шипя от боли, барахтаясь, она кое-как оттолкнулась от топчана и села, спустив ноги на доски настила. Голова сразу же закружилась в противоположную качке сторону, и Раду сильно замутило. Давая себе передышку, она прислушалась, пытаясь определить, куда они плывут.

Скрипели снасти, плескала вода, облизывая борта. Корабль сильно танцевал, то уходя вверх, то опускаясь вниз и зарываясь носом глубоко в волны, а это означало, что они вышли в открытое море, прочь от береговой линии. Над головой слышались приглушенные шаги матросов и их голоса, но из-за шума ветра и толщины палубы Рада не могла разобрать ни слова. Зато гораздо больше ей сказал тембр голосов: низкое хриплое басовитое гудение, почти что рычание. Словно там, наверху, разговаривали не люди, а вставшие на две ноги дикие звери. Дермаки? Или что-то похуже? Мысли в голове лихорадочно заметались. И если да, то что с ними делает мой брат? Он продал меня Сету?

Над ее головой послышался громкий стук каблуков, направляющийся куда-то в сторону, и люк в потолке на дальнем конце помещения открылся. Яркий свет квадратом упал на пол, позволив ей оглядеться. Вокруг не было ровным счетом ничего: просто пыльный трюм с какими-то мешками вдоль стен, каморка три на три метра с койкой в углу. Чьи-то ноги в сапогах спустились вниз, и Рада внезапно похолодела, когда разглядела, кто это был.

Он походил на человека: высокий, широкоплечий и изящный, но на этом сходство заканчивалось. Лицо у него было узким, глаза слегка раскосые, словно у хищной птицы, а черная жесткая грива на голове больше напоминала шерсть, чем волосы. А когда вошедший выпрямился, Рада вообще едва не охнула: за плечами твари виднелись два сложенных кожистых крыла как у летучей мыши.

Стах! Рада сглотнула, чувствуя, как страх липкими пальцами пробирается под одежду. Она слышала об этих тварях, единственной разумной расе, которая по собственной воле присоединилась к Крону еще во времена Первой Войны, и продолжала придерживаться своего соглашения и поныне. Только вот, за последние несколько тысяч лет никто в Этлане Срединном стахов не видел. Они обитали на островах, расположенных у юго-восточной оконечности Северного Материка, отгородившись от всего остального мира, периодически совершая налеты на побережье Тарна и мелкие города поморов, громя торговые суда. Что же тогда заставило этого стаха покинуть свои острова и направиться на юг, сюда? Не ради ее ли похищения Сети’Агон вытащил их оттуда?

Стах заморгал, привыкая к темноте, взгляд его упал на Раду, и узкие глаза сощурились еще больше. Отвернувшись от нее, он подцепил какой-то мешок, стоящий у стены, и застучал сапогами по лестнице, поднимаясь на палубу и таща его за собой. Рада округлившимися глазами наблюдала за тем, как слегка колышутся от движения сложенные за его спиной крылья.

— Она очнулась! — прозвучал его глухой грубый голос перед тем, как закрывшийся люк отрезал падающий вниз луч света, и помещение вновь погрузилось во тьму. Второй оклик долетел уже приглушенным и едва разборчивым: — Позовите капитана! Пускай посмотрит!

Рада принялась стремительно соображать, складывая в голове кусочки головоломки. Стах, корабль, капитан, Сети’Агон. Могло ли быть так, что ее везли на север, на острова? Или в другое место? И как ей удрать оттуда, чтобы эти мыши-переростки не догнали ее на своих крыльях?

Сапоги над головой простучали во второй раз, и Рада приготовилась встречать этого их капитана. Можно было, конечно, подкрасться к двери, подождать там, хорошенько врезать ему, скрутить и приставить меч к его глотке. А потом приказать всем остальным стахам разворачивать корабль и везти ее в Алькаранк. Только вот голова у нее болела и кружилась так, что из глаз едва слезы не текли, и Рада очень сомневалась, что у нее хватит сил удержаться на ногах и нанести точный удар. Не говоря уже о том, чтобы потом не упасть в обморок и вновь не оказаться в путах, только еще более надежных. Ничего, подождем. Все равно, путь-то неблизкий, на север ли мы плывем или на восток. Отлежусь, наберусь сил и порешу здесь всех.

Люк снова откинулся, и на этот раз вниз спустился ее брат, держа в руках большую масляную лампу. Даже такое небольшое количество мягкого света ударило по глазам, и Рада зажмурилась, шипя от боли в голове и пытаясь разглядеть лицо этого поганца. Выходило теперь, что он их капитан, а не какой-нибудь хвост собачий. И от этого внутри начал собираться тугой алый комочек ярости.

— Сестренка! — заговорил Вастан, подходя к ней и поднимая масляную лампу повыше, чтобы лучше было ее видно. — Вот ты и очнулась! Уж прости, что пришлось пойти на такие меры, но вряд ли бы ты согласилась последовать за мной миром.

В свете масляной лампы даже сквозь затянувшие глаза слезы Рада смогла разглядеть, что лицо брата неуловимо изменилось. Он вроде бы был точно таким же, каким она помнила его и видела вчера, и при этом — иным. Теперь он казался гораздо старше, лицо его было осунувшимся и вытянутым, под глазами темнели круги, а левую щеку пересекал длинный тонкий шрам, какие оставались от царапин самым кончиком ножа или катаны. Только синие глаза остались теми же: холодными и колкими, как две северные звездочки.

— Зачем ты затеял все это, Вастан? — решив не затягивать, спросила она. — Ты продаешь меня Сету?

— Ну зачем же так сразу, Радушка? Зачем же эти «продаю», «затеял» и все остальное? — Вастан встал напротив нее, широко улыбаясь, но глаз его при этом улыбка не касалась. — Напротив, я надеюсь, что ты сама поймешь целесообразность поездки в Остол Горгот и не будешь против разделить этот путь со мной. Ты…

— И давно ты служишь ему? — прервала его Рада, не желая выслушивать больше ни слова. Она не чувствовала ни разочарования, ни боли, только ярость. И не потому, что он был ее братом, намеревающимся отвезти ее Сету, а потому, что она поверила ему, несмотря на то, что Алеор несколько раз предупреждал о возможной опасности. Вот ведь упертая дура! Надо было сидеть в гостинице и не соваться никуда! Рада поморщилась от собственной глупости и добавила: — И что же он тебе такого предложил, что ты на это согласился?

Несколько секунд Вастан молча смотрел на нее, обдумывая что-то, потом вздохнул, поставил масляную лампу на пол, подтянул к себе стоящий у стены мешок и уселся на него верхом напротив нее.

— Терпением ты никогда не отличалась, сестренка, да это и понятно, это у нас в роду. И раз уж ты сама хочешь опустить формальности, то и я церемониться не буду. — Жесткая улыбка тронула губы Вастана. — Я состою на службе у Сети’Агона последние полторы тысячи лет. А что касается его предложения, то я даже не понимаю, о чем здесь можно рассуждать. Как можно не служить ему, учитывая, какие возможности это открывает?

— Какие? — хмыкнула Рада, почти что давясь яростью. — Сидеть в черной башне под самым небом и нюхать дермачий смрад? Строить зловещие планы, чтобы покорить весь мир? Командовать армией тупоголовых тварей, которые даже и говорить-то не способны по-человечески, потому что у них на это мозгов не хватает? Выбор просто чудесный, братец! Любой бы согласился!

Лицо Вастана не изменилось, как и выражение глаз, словно все, сказанное ей, прошло мимо него.

— Не совсем так, Рада. Армии — это лишь ерунда, так, большая колотушка, чтобы держать в страхе весь мир. Истинные цели моего господина гораздо тоньше и интереснее. Как и возможности. Впрочем, учитывая твое воспитание среди людей, я и не ожидал, что ты сразу же оценишь все открывающиеся перед тобой перспективы. — Вастан полез за пазуху, извлек оттуда резную трубку из черного дерева, кисет и принялся неторопливо забивать ее, поглядывая на Раду и спокойно рассуждая. — Видишь ли, мир в том виде, в каком он существует, давным-давно уже исчерпал все возможности своего развития. Он находится в стадии стагнации, оттого и устраивает сам себе небольшие встряски, вроде Танца Хаоса, религиозной розни, вечных мелких войн, в которые так любят играть смертные. Коллективный разум окутан сетью самодовольства. Они считают, что знают каждый уголок мира, разведали и освоили его, настроив там своих сараюх и воткнув в землю табличку с названием, чтобы еще издали было видно, кому это принадлежит. Они бахвалятся тем, что разведали природу энергий Источников, и теперь могут творить с ней все, что им вздумается. Они пересчитали всех богов, навесили на них ярлыки с именами и расставили по полочкам своих пыльных церквей, взимая с каждого вошедшего плату за то, чтобы тот мог потрогать эту фигурку, потому что нигде в другом месте он этого сделать не сможет, ведь только жрецы могут напрямую обращаться к богам, чтобы не вызвать их гнев. А следом за тем утвердились своими жирными телесами на всей этой куче и самодовольно сидят, считая, что теперь им ведомо все, что им принадлежит весь мир.

Вастан улыбнулся и покачал головой, зажал трубку в зубах, а потом поднял руку и приложил к ней палец. Прямо на глазах у Рады палец этот полыхнул язычком пламени, и брат преспокойно раскурил от него трубку. Рада впала в немое оцепенение, глядя на это: это была энергия, та сила, которую использовали жрецы, но ведь эльфы неспособны были касаться Источников! Неспособны, и все!

— Что он сделал с тобой? — Рада ощутила, что голос ее охрип.

— Мой господин? — вскинул брови Вастан. — Ровным счетом ничего. Но он показал мне, что никаких границ и пределов не существует, что все они есть лишь в той системе координат, в которой существует весь мир. И что все нации и государства отчаянно удерживают эту шелуху из лжи, изо всех сил впиваются когтями во власть, чтобы и дальше держать весь мир в невежестве и не позволять ему развиваться по его собственным законам. Я всего лишь следую истине моего существа, и она позволяет мне делать то, что вы, слепцы, узники своих же химер, считаете чудом. А для меня это лишь реальность и ничего больше.

Он выпустил клуб дыма, помахал в воздухе пальцем, и тот моментально погас. Взгляд Рады жадно впился в кожу на руке брата: она выглядела точно так же, как и раньше, ни следа ожога или копоти на ней не было.

— То есть ты сейчас пытаешься убедить меня в том, что Сети’Агон облагодетельствует весь мир своим присутствием? — справившись с первым удивлением, она пристально взглянула на брата. — Что армии дермаков — это посланники добра, несущие свет нам, непросвещенным? Что под его властью мы могли бы добиться чего-то большего, чем под властью Молодых Богов?

— Рада, нет никакого добра и зла. — Вастан подался к ней, заглядывая ей в глаза. — Как нет никакой власти Молодых Богов — вы сами ее придумали, сами в нее поверили и носитесь с ней, словно курица с яйцом. В этом мире есть только сила, заложенная в нас, которую мы можем открыть в себе и использовать. И разница только в том, есть у тебя эта возможность или ее нет.

— Так если дело обстоит так, зачем вообще быть под чьей-то властью? — заморгала она, глядя на него. — Зачем присягать Сету, если можно развиваться самому, как ты говоришь? Ну и развивался бы, кто ж тебе мешает-то?

— Система, в которой существуют государства этого мира. Система общества, веры, общности людей. Это душит и не дает идти вперед, — спокойно отозвался Вастан.

— Ага. То есть для развития тебе нужно влезть куда-то повыше, где не воняет людским дерьмом, и свежий ветерок щекочет волосы? — хмыкнула она, и лицо брата окаменело. — И для этой цели ты выбрал себе Остол Горгот? У меня только один вопрос, братец, это что, самая высокая точка известного мира? Неужто он настолько высок и близок к чистому воздуху, что нет ни одной горы в Латайе или Рудном Стяге, которая была бы выше его? Или тебя больше интересует цвет этой горы?

— Ты смеешься только потому, что не ведаешь, — холодно проговорил Вастан, глядя на нее с усталостью и равнодушием. — Но ты узнаешь. Еще узнаешь, насколько тебе повезло.

— То есть ты меня посадишь рядом с собой на ту же величественную вышину, и мы будем вдвоем любоваться тучками? — ярость внутри начала медленно отступать, и на смену ей пришел смех. Рада смотрела на своего брата, и почему-то сквозь его лицо прорастала ироническая усмешка Алеора. Этот-то тоже ненавидел весь мир, но никуда не бежал от этой ненависти, обращая ее против нее самой. Он сражался как одержимый против всего на свете и самого себя и никого никогда не признавал своим господином. И уж точно не делал идиотских фокусов с горящими пальцами, чтобы привлечь внимание к своим словам, придать им значимости. Каким же глупым надо быть, чтобы сменить одну удавку на другую! Рада хмыкнула и продолжила: — Знаешь, я, в общем-то, тучки никогда не любила. Мне бы лучше в вонючую таверну, где ром течет рекой, пляшут шлюхи и гремят кости. А на твоих высотах я, боюсь, полы запачкаю своими грязными сапожищами.

Несколько секунд Вастан молча рассматривал ее, и в лице его был лютый зимний холод.

— Все это — следствие твоего воспитания. К сожалению, мой изначальный расчет не оправдался. Надо было оставлять тебя не в Мелонии, где все обволакивает иллюзия порядка и чинности, а где-нибудь в Ишмаиле, где нет ничего, кроме церковной плети и вечного стона. Тогда бы ты поняла все, что я сейчас говорю.

— Да нет, братец! — громко фыркнула Рада, чувствуя распирающий грудь смех. — Я все поняла, правда. И показуху их, и отсутствие истинного чувства, и ложь, окутывающую всю страну. Я все прекрасно поняла и на своей шкуре прочувствовала до самых костей, уж поверь. Вот только после этого я не впала в депрессию и не начала рассусоливать про то, как ужасна человеческая система. И не кинулась к первому же попавшемуся злобному деду-ведуну, который пообещал мне навести на все морок и сжечь их всех без жалости и раскаяния!

— Это потому, что ты до сих пор надеешься все изменить, — кивнул Вастан с видом знатока, прерывая ее. — Так и я надеюсь, Рада. Я тоже хочу все изменить, и у меня есть такая возможность.

— Да, — кивнула она, понимающе глядя на него. — Нагнать сюда дермаков и перерезать всех к бхариной матери. И все, будет тихо, хорошо, и воздух свежий.

Вастан замолчал, глядя на нее и затягиваясь дымом. Он явно раздумывал, с какой стороны вновь начать убеждать, чтобы она ему поверила. Только теперь уже все это было ерундой для нее: каждое его слово было пропитано ложью еще большей, чем ложь мира, которую они оба видели одинаково. Ведь правда, все так и было, как Вастан описывал: государства, контролирующие мир, церковь, контролирующая мысли людей, и отчаянное желание ничего не менять, чтобы не дай боги, ни одна даже самая крохотная вещь в мире не поколебала того хрупкого равновесия, которое выстроилось между миром и населяющими его Молодыми и Старыми расами. Только вот в голове Вастана поверх этой лжи лежала и еще одна, гораздо более тонкая, почти полупрозрачная вуаль ненависти. Вывернутая наизнанку правда, замаскированная так, что и не отличишь. Она чувствовалась, как тонкая пленка прогорклого масла на поверхности воды, и Рада и вовсе не замечала ее, пока ей не стало смешно.

Смех стер без следа ярость и злобу, все то, чем окружил себя Вастан, оставив лишь что-то по-настоящему чистое, по-настоящему искреннее, которое не позволило себя обмануть. И теперь Вастан не мог ничего с ней сделать, просто не мог и все. Внутри родилось какое-то невероятное золотое чувство защищенности, будто кто-то заслонил ее плечом и смеялся в лицо этому полному злобы эльфу, смеялся так весело и задорно, что об этот смех разбивались самые черные бури, самые страшные ураганы этого мира.

А еще перед внутренним взором всплыло лицо искорки. Глаза цвета задумчивого зимнего моря, на дне которых горели солнца и рождались вселенные. И эта чистая нота, одна единственная нота, включающая в себя все звуки мира, прекрасная песня, оставляющая ощущение раннего свежего утра с сияющей росой на листьях и песнями жаворонков в прозрачном небе. Я ведь действительно люблю ее, по-настоящему и всем сердцем. И я никогда не предам ее, чтобы они все со мной не делали. Как и моего брата. Моего настоящего брата. Почему-то в этот миг то, что произошло между ними с Алеором на днях, стало невыносимо важным, правильным, звенящим. Это потому, что я сама выбрала его как брата. Не кто-то навязал мне его по праву крови, а я сама выбрала его. И ее тоже.

Внутри стало тихо-тихо, будто все звуки мира ушли в небытие, и она взглянула в глаза Вастана, который силился найти слова, чтобы убедить ее. И сейчас Рада знала, что все его слова — лишь пыль на ветру, сухая и мертвая, которую сдувает прочь, прошлогодний сор да сухие листья.

— Ты все равно не убедишь меня в своей правоте, Вастан. — Она спокойно смотрела ему в глаза, не чувствуя ровным счетом ничего. — Так что оставим это и поговорим о другом. Ты обмолвился, что специально оставил меня в Мелонии. И что тебе полторы тысячи лет. Мне было бы интересно знать, откуда я у тебя вообще взялась? Кто мои родители? Родной ли ты мне брат? Или ты просто подобрал меня где-то на дороге и притащил к себе домой, чтобы вырастить из меня то, что тебе было нужно?

— Хорошо, мы оставим этот разговор до поры, Рада, — Вастан легко кивнул, не подавая никаких признаков разочарованности или гнева. — И ты права, тебе лучше узнать свою историю перед тем, как принять окончательное решение. Так что я расскажу тебе. — Он затянулся, выпустил струю дыма в воздух и прищурился: — Помнишь, как ты назвалась Усмирителям? Радаэль Ренон?

— Ты даже о таких вещах знаешь! — рассмеялась Рада, покачав головой. Вид у брата был таким уверенным: ему казалось, что он знает все на свете и потому прав. Вот только бесконечная тишина вокруг нее обнимала ее двумя добрыми теплыми крыльями, о которые разбивалась вся ложь, которой Вастан оплетал ее, будто паук. И против этой тишины не было никакой силы, способной ее поколебать.

— Естественно! — пожал плечами эльф. — Думаешь, вы сами сумели избежать смерти от клыков Своры или по собственной воле пошли в Серую Топь? Я сделал все для того, чтобы лишить Тваугебира силы, чтобы он распылил ее, сражаясь с лотриями. Сам он вызывать тварь не может, щенок, слишком слаб. Так что даже если он бросится сломя голову спасать тебя, толку от этого не будет никакого.

Рада смотрела на него и смутно осознавала, что еще несколько часов назад такие слова напугали бы ее до смерти, но сейчас в них не было ровным счетом никакого смысла. Тишина обнимала все, пропитывая мир насквозь, оставляя ее под защитой сияющего кокона силы, в котором она лежала, свернувшись в калачик, словно в теплой доброй ладони Бога.

— Однако, вернемся к теме нашего разговора, — проговорил Вастан. — Ты назвалась Радаэль Ренон, даже не предполагая, что это может быть твоим настоящим именем. И ты была совершенно права, Рада, так тебя и зовут. А мое имя — Сагаир Ренон. Думаю, наш маленький братец уже рассказал тебе свою слезливую историю?

Тишина была нерушимой, словно скалы, на которые с озверевшей яростью набрасывались бушующие волны холодного моря. Рада почти что и не думала, окруженная этой тишиной, пропитанная ей до самой последней клеточки, и слова брата гулко падали внутрь нее, словно камни в бездонный колодец. А еще внутри что-то распрямилось, неумолимо и медленно, словно какая-то скрученная в клубок струна встала на место, укрепив всю конструкцию ее существа. Она ведь знала это, знала, что Алеор ее брат, еще задолго до того, как они обменялись кровью. Тогда, в самый первый день, когда они только познакомились, когда он вышел ей навстречу, смутно ощутила родство и знакомую простоту, которой не было больше ни в ком из встреченных ею в жизни людей. Тогда она объяснила это эльфийской кровью в их жилах, потому что он был первым встреченным ею эльфом, теперь же все вставало на свои места, и настоящее облегчение окутало все ее существо.

— Выходит, я одна из тех двух близнецов, которых все объявили погибшими? — спросила его Рада, не чувствуя даже любопытства, лишь спокойную тишь. — Тогда почему ты забрал только одного из них, а не обоих?

— По нескольким причинам. Во-первых, у мальчика были черные волосы, он был слишком приметным. Если бы в Этлане появился еще один черноволосый эльф, все сразу же поняли это, ведь только кровь Стальвов дает такой цвет. Тебе достались волосы отца, как и мне. Но и от матери ты взяла кое-что, что неизмеримо важнее цвета волос. Именно поэтому-то ты и была мне нужна. — Сагаир затянулся дымом, а Рада смотрела на него и видела неуловимое сходство в его чертах, которое не замечала раньше. Он был похож на Алеора. Это не бросалось в глаза из-за разного цвета волос и маски бессмертия, сглаживающей черты всех эльфов, делающей их похожими друг на друга в глазах человека, который не слишком часто их видел. Но теперь она разглядела и вновь улыбнулась, вспомнив странное чувство, которое испытала, впервые увидев Алеора: он напомнил внешне Вастана. — Как ты знаешь, Рада, — продолжил он, — проклятье Ирантира проявляется только у мужчин в роду Стальвов, но наследуют его и передают своим потомкам только женщины. Ты — чистокровная Стальв. Твои дети уже нет, потому что они растеряли всю свою силу, получив в вены жиденькую людскую кровь. Но ты — единственная женщина Стальв во всем мире, единственная хранительница серебра под сердцем, которое ты можешь передать своим чистокровным эльфийским потомкам. Не будет тебя, и род Тваугебиров прервется.

Рада, кажется, уже начала понимать, к чему он ведет, но это не имело большого значения. Ничто сейчас не имело значения. Какой-то частичке ее души это даже казалось странным: она должна была бояться Сагаира и того, что он собирался с ней сделать, но ни капли страха не было в ней, ни намека на него.

— Ты хочешь вырастить армию Тваугебиров? — спокойно спросила его Рада, наблюдая за реакцией Сагаира.

— Да, — удовлетворенно кивнул он. — Именно так.

— Зачем? Ведь эта тварь неуправляема. Ее невозможно контролировать, а это значит, что он нанесет гораздо больше вреда армии Сета, чем его врагам.

— Это тебе Алеор сказал? — хмыкнул Сагаир и покачал головой. — Глупый мальчишка! Полторы тысячи лет прошло, а он так ничему и не научился! — Он вновь поднял глаза на Раду. — Тваугебира можно контролировать, если позволить ему слиться с тобой. Если стать Тваугебиром под сердцем у этой твари. Видишь ли, здесь необходим баланс: ровно в тот момент, когда Тваугебир начинает рваться наружу, можно перехватить контроль над ним самим, погрузившись внутрь него. Это сложно, долго, но мой господин дал мне достаточно времени и поля для экспериментов, и я смог это сделать. И теперь мы едины — я и моя серебряная кровь.

Он вновь улыбнулся ей, и на миг его радужки обросли льдом, точно таким же, какой был и в глазах Алеора, когда тот из последних сил сдерживал тварь на подступах к болотам.

— Почему же тогда ты не взял с собой и моего близнеца тоже? Его можно было бы прятать, чтобы никто не видел цвета его волос, и растить как должно до тех пор, пока это не будет необходимо. И у тебя было бы два Тваугебира, уже лучше, чем один.

Рада говорила абсолютно спокойно, не испытывая никаких эмоций, кроме интереса, и по лицу Сагаира прошла тень. Возможно, он думал, что его ошеломляющее известие заставит ее выкатить глаза, разинуть рот и начать восхищаться его способностями. Только сейчас Рада не могла бы этого сделать. Она вообще не могла ничего сделать, потому что ее самой больше и не было: лишь присутствие, опекающее и охраняющее ее.

— Для того, чтобы эльф мог всем собой принять свою кровь и свою судьбу, он должен расти в мире. Таково условие. Только когда личность полностью развита, когда она делает сознательный и оправданный выбор в пользу серебряной крови, достигается полный результат и становится возможным слияние с Тваугебиром. Если бы я растил вас обоих в Остол Горготе, вы, конечно же, приняли бы Сети’Агона, но не потому, что сами того захотели, а потому, что это была бы единственная судьба для вас. Но это не реализует потенциал личности, это лишь одна ее сторона, и не осознанный выбор стороны, а навязанная необходимость. Потому я вынужден был спрятать вас в мире, но черноволосый эльф рано или поздно все равно бы всплыл, так что ему пришлось умереть.

Сагаир говорил спокойно и уверено, однако в его позе появилось какое-то опасение. Это было неуловимое ощущение: словно эльф, будто зверь, приподнял уши и приглядывался к ней, стараясь понять, что же с ней не так. И смотрел он как-то пристальнее, и лицо его стало более задумчивым. Гадает, что со мной? Почему я не реагирую на его слова?

— Ну хорошо, с этим ясно, — кивнула Рада. — Но как ты умудрился заставить меня не взрослеть полторы тысячи лет?

— Здесь мне помог мой господин, — спокойно отозвался Сагаир. — Естественно, сам я не обладаю необходимой мощью, однако он способен на все. Он погрузил тебя в сон, подобный тому, каким спали эти долгие тысячелетия Эвилид. А потом я пробудил тебя в Мелонии, когда Алеор потерял бдительность и перестал с таким ожесточением искать меня. Дальше ты росла и развивалась, как и свойственно нормальному ребенку. В какой-то момент я уехал, чтобы лишить тебя опоры в этом мире, и ты могла самостоятельно понять то, что понял когда-то я. Но я всегда незримо присутствовал в твоей жизни, я наблюдал и следил за тобой. И все было хорошо ровно до того момента, как твой муженек уперся рогом и продавил-таки твое возвращение в столицу.

— Значит Ленар испортил твои планы? — несмотря на пустоту, внутри разлилась легкая будто перо благодарность. Сам не зная того, ее муж отдал жизнь за борьбу с этой скверной, с этой злобой, что туго спеленала мир, с порожденной Сетом ненавистью. И раз он хоть немного смог испортить планы Сета, значит, погиб он не зря.

— Скорее, скорректировал, — отозвался Сагаир. — Появилась возможность свалить вину за смерть короля и Лорда-Протектора на тебя. Тебя должны были бросить в темницу, из которой я бы тебя вытащил, и к тому моменту ты бы уже поняла, сколь ничтожны и лживы окружающие тебя люди. Однако ты решила вмешаться и убила Гелата с Аспаром, — он поджал губы. — Они были идиотами и даже не предполагали, что действуют в наших интересах, но дело в любом случае сделано.

— Я так понимаю, что теперь на трон Мелонии сядет угодный Сету человек?

— Конечно, — кивнул Сагаир. — Он уже сел, Рада, просто новости еще не успели достигнуть этих краев. Но это не имеет значения. Люди мрут, как мухи: сегодня один, завтра второй. Основной целью была ты, и теперь ты в наших руках.

— И что ты собираешься делать дальше? — осведомилась Рада.

— Я привезу тебя в Остол Горгот и сделаю тебе ребенка, — спокойно ответил Сагаир. — К деторождению ты способна, причем в большей степени, чем другие эльфийки. Это тоже передается в роду Стальвов по женской линии, и твоя связь с Ленаром подтвердила это. Ты будешь жить в крепости и рожать мне детей. Я понимаю, что кровосмешение может вызвать некоторые проблемы с развитием этих детей, но серебряная кровь должна их компенсировать.

— Так ты же вроде говорил, что детям нужно расти в мире, чтобы полностью суметь контролировать Тваугебира? — прищурилась Рада. — Получается, ты будешь подкидывать этих детей во внешний мир?

— Да, — кивнул Сагаир. — Думаю, что большая часть будет светловолосой, так как оба родителя светловолосые, и это не будет бросаться в глаза. У нас достаточно времени для того, чтобы наплодить необходимое количество детей и научить их всему необходимому перед тем, как мой господин будет готов выступить.

— Разве Сети’Агон не готовится ударить вместе с Танцем Хаоса? — поинтересовалась Рада. — Это было бы логично: начать вторжение с двух сторон.

— Это уже не твоего ума дело, сестренка, — покачал головой Сагаир. — О планах моего господина я ничего говорить не собираюсь.

— А если ты опять провалишься, как и в случае со мной? Что будет, если дети не захотят переходить на твою сторону?

— Ты еще и сама ничего не решила, а уже так уверено говоришь об этом? — улыбнулся Сагаир. — Если тебя это утешит, то на этот раз я буду проявлять больше внимания к этим детям и тщательнее следить за их судьбой. Игра стоит свеч.

— Ну хорошо, — пожала плечами Рада. — А почему ты так уверен, что я не попытаюсь умертвить этого ребенка в собственном чреве? Или что я могу убить себя, чтобы не плодить от тебя тварей?

Что-то похожее на торжество промелькнуло в глазах Сагаира, и он спросил:

— Ты слышала что-нибудь о Тоске?

— Не слишком много, — равнодушно ответила она.

— Тоска — единственное заболевание, которое способно убить эльфов. Оно присуще только этой расе, в меньшей степени нимфам, но для последних не смертельно. Если эльфа лишить доступа к солнечному и звездному свету, заточив глубоко под землей, он начинает болеть. Сначала всю кожу стягивает невидимая сеть, чесотка, зуд, сухость. Потом появляется жар, галлюцинации, фантомные боли в теле. Это очень неприятная штука, Рада, скажу я тебе. Именно так Учитель моего господина во время Первой Войны уничтожил так называемых эльфийских владык Аллариэль и Налеана, — губы Сагаира презрительно скривились. — Однако, есть способ избежать неминуемой смерти. Если Тоскующего эльфа выводить на солнечный или звездный свет, ненадолго, на пару часиков раз в определенный промежуток времени, состояние болезни можно поддерживать сколь угодно долго. Мы же, в конце-то концов, бессмертны, так что у нас вечность впереди! — он подмигнул ей. — К тому же, в тебе будет расти новая жизнь, маленькая, теплая жизнь, пронизанная светом. И ты подсознательно ухватишься за нее, как за единственный способ избавиться от Тоски. Не в твоей воле это изменить, Рада, это закон твоего существа, так заложено в природе эльфов. И сделать с собой или с ребенком ты тоже ничего не сможешь, тебе придется родить его, потому что это хоть чуть-чуть оттолкнет от тебя Тоску. Так что, сестренка, выхода-то у тебя и нет. Поэтому я и предлагаю тебе еще раз оценить все свои возможности, еще раз все передумать и пересмотреть. Мы можем избежать темницы, Тоски и прочих неприятных вещей, если ты по своей воле перейдешь на сторону моего господина. Тогда все пройдет гораздо легче.

Рада смотрела на него, смотрела без конца и словно бы не видела больше его лица. Только сухую мертвую кожу, которую сбросила змея. И под ней тьму, ненависть, пульсирующую силу, но в сущности, ничего. Эта сила не могла ничего сделать с ней и той защитой, что сейчас была над ней. Эта сила не могла затронуть того истинного в ее груди, до чего так зло и кусаче пыталась достучаться. Все слова Сагаира были ложью, ровно в той же степени, что и правдой. И это не имело ровным счетом никакого значения.

Ей нечего было сказать, ей не хотелось ничего говорить, будто огромная золотая ладонь запечатала ей уста и лежала на ее лице, теплая и надежная. Она вспомнила ладонь Лиары, вот точно так же совсем недавно лежащую на ее лбу, когда Рада узнала о судьбе своего сына, и внутренне улыбнулась. Тогда она тоже не испытала ничего: лишь невероятную пустоту, стоящую за мнимой болью и тоской. Пустоту, сравнимую с недвижимой толщей океана, по поверхности которого лишь чуть-чуть ребят волны, а внутри только вечность движения, столь быстрого, что оно кажется статичным. Только тогда эта пустота казалась ей странной, и она убеждала себя в том, что должна страдать, а не оставаться бесчувственной, как доска. Теперь же не было и этого, лишь тишь.

Кто-то защищает меня, укрывает в те мгновения, которые могут сломать меня, словно сухой прут. Кто-то всегда рядом, здесь, во мне, чтобы я не боялась, чтобы не страшилась и шла вперед, своей дорогой и своим путем. И этот кто-то никогда не оставит меня. Рада ощутила, как губы растягиваются в мягкую улыбку. Ты ли это, Великая Мать? Конечно ты. Чьи ладони в мире также добры, также нежны? Кто приходит к своим глупым испуганным детям тогда, когда у них не остается больше ничего? Кто любит их такими, какие они есть, без условностей, без масок, без ненужной лжи?

— Почему ты улыбаешься? — нахмурился Сагаир, пристально глядя на нее.

Рада посмотрела в ответ, чувствуя себя прозрачной, кристально чистой, как горный ручей. И сквозь нее сейчас текла немыслимая сила, невероятная правда, распрямляющая все вокруг, меняющая все вокруг, расставляющая вещи по своим местам, сметающая человеческую глупость, ложь, амбиции, неспособность. Было только это, существовало только это, и ничего не было за гранью сего.

А Сагаир вдруг весь сжался, съежился, будто загнанная в угол крыса, ощерившая загривок. Его верхняя губа непроизвольно дернулась, обнажая клыки, и он почти что прошипел:

— Кто защищает тебя, бхара?! Кого ты призвала к себе на помощь?!

Рада ничего не отвечала ему и лишь смотрела. Ее и самой не было в этот миг. Весь мир превратился в могучие волны, перекатывающиеся одна за другой, бесконечно могучие волны. Этой волной был и корабль, и Сагаир, и громадной море, и даже солнце, что сейчас садилось за край мира. Все было волнами невероятной мощи, и эти волны невозможно было ничем остановить, потому что все было заключено в них.

Сагаир грязно выругался, вскочил на ноги и занес руку. Рада видела, как эта рука взлетает, и одновременно с этим чувствовала, как поднимает эту руку, чувствовала себя этой рукой, которой дан приказ подняться. Она чувствовала все, она была всем, волной и мощью, великим присутствием, причиной и следствием, замыслом и творением.

И рука Сагаира опустилась в то же положение, в котором и была. Его льдистые глаза болезненно щурились, и он часто моргал, словно в лицо бросили песку. Отступив на шаг назад, Сагаир сжал свое лицо в искаженную маску ненависти и прокричал ей:

— Я все равно достану тебя, Рада! Никакая защита не поможет тебе! Она не спасла Аллариэль и Налеана, не спасет она и тебя!

Его ненависть походила на острое копье, брошенное сквозь дрожащее рябью пространство. Это копье просто прошло сквозь гигантскую волну, не причинив никакого вреда, а сам Сагаир резко развернулся и бросился прочь из трюма.

Рада еще долго смотрела ему вслед, чувствуя мощь, способную вращать миры, менять время, плести пространство, словно тесемку. А затем аккуратно легла на топчан, вытянувшись в полный рост и закрывая глаза. Все будет так, как ты решишь, Великая Мать. Я знаю, ты никогда не оставишь меня, и ничто не коснется меня, пока твои руки защищают и хранят. На все воля Твоя.

Из бескрайней тьмы мелькнули два огненных глаза, и похожий на отдаленные раскаты грома бесшабашный хохот протряс весь мир до основания. А потом все ушло, и Рада впала в теплое забытье, излечивающее ее голову и возвращающее силы в усталое тело.