Стая волков бежала по ночному осеннему лесу. Их лапы легко касались хвойной, моховой подстилки. Под точными ловкими движениями не хрустнула ни веточка, ни трухлявая коряга. Глаза горели хищным пламенем, отражая свет луны, а ноздри раздувались, вбирая в себя запахи леса. Волки охотились.
Ведомые опытным вожаком, они медленно и незаметно приближались к пригорку, поросшему кустарником, где устроилась на ночь, уставшая после долгого дня косуля.
Молодой черный волк подкрадывался к добыче сзади, чтобы отвлечь ее внимание. Остальные, тихо и незаметно, брали косулю в кольцо.
Вожак стаи подал знак, и волки, совершенно бесшумно, приступили к выполнению задуманного.
Черный издал громкий утробный рык и бросился вперед.
Тонкая ловкая косуля моментально подхватилась и побежала. Настолько быстро, насколько ей позволял лес. Она огибала деревья, перескакивала через коряги и низкий кустарник. Неслась, как выпущенная из лука стрела, но и волки не отставали, постепенно сужая кольцо. Звери использовали всю природную силу и мощь хищного тела, чтобы не дать жертве ни малейшего шанса на побег. Стая работала слаженно, каждый волк знал свое место и задачу. Они обходили ее с разных сторон, пытались загнать в ловушку. На своей территории волки не боялись ничего. Их магия была чуть не древнее самого леса.
Добыча слышала, как охотники дышали ей в спину, как рычали пасти, как клацали зубы. Пыталась найти выход из ситуации, но тщетно.
Испуганная и обессиленная жертва поняла, что ее время вышло. Последний раз попыталась резко прыгнуть в сторону, чтобы обмануть преследователей, но попала прямо под лапы вожаку. Сильное тело тяжело навалилось, сбивая ее с ног. Острые зубы разорвали шкуру на шее…
***
Я закричала и попыталась вырваться, но старуха была сильнее. Ее руки словно железные, держали крепко. Взгляд и голос гипнотизировал, лишал воли.
Ведьма бормотала зловещим шепотом непонятные слова, и я чувствовала, как слабеют ноги, как голову наполняет мокрая вата, как дрожит и расплывается картинка перед глазами.
«…Чёртово, чёртово колесо… сейчас покатаемся… и билетиков не надо… добрая женщина пропустит нас без очереди… сейчас, сейчас…»
Я чувствовала, как меня укладывают на ледяную, шершавую поверхность, как впиваются в раскинутые крестом запястья тугие шнуры, перетягивают сильно. Наверное, до боли, но я не чувствую боли, я не чувствую вообще ничего…
И старушечья, сморщенная, вся покрытая пигментными пятнами рука с неожиданной силой, тянет за рычаг и с гулким скрежетом раскручивает колесо…
***
Солнце светит прямо в лицо. Жара! Прикрываю глаза от слепящих лучей, заодно и вытираю выступивший на лбу пот. Идет? Или почудилось? Щурюсь. Темный силуэт двоится, яркое солнце не дает рассмотреть или полуденница чудит?
Да. Это он. Сердце екнуло и забилось быстро-быстро. Я легла на траву возле телеги. Мешок под голову положила, чтобы было удобнее, а то пока еще дойдет, упаришься лежать.
Платье на ноге задрала почти до бедра, обнажая загорелую коленку и небольшую припухлость на лодыжке. Вчера крыльцо мела – подвернула ногу. Болит, но не сильно, ходить не мешает. Однако все эти подробности Кубе знать совсем необязательно.
Шаги. Мужчина поравнялся со мной, и я слабо застонала, обращая на себя внимание.
– Лесанка? Что случилось?
Голос встревоженный. Это хорошо. Я поморщилась и села, как бы ненароком задирая платье еще выше.
– Куба… миленький… посмотри, что там. С телеги прыгнула, да так неудачно. Боюсь, не сломала бы ногу.
Он присел на корточки. Осторожно дотронулся до лодыжки, ощупал припухлость.
Мои щеки вспыхнули румянцем, сердце занялось как бешеное. Прохладные шершавые ладони проводили по ноге от ступни до колена, запуская по коже лавину мурашек. Сама не понимая, что делаю, я застонала.
– Больно? – он встревоженно посмотрел мне в глаза.
Его лицо находилось так близко. Я чувствовала терпкий запах мужского пота, ощущала на губах его дыхание, а в глазах видела настоящую заботу.
Эта сладостная секунда впилась в сердце. Ах, как бы я хотела продлить ее подольше…
– Да нет, не очень. Сейчас попробую встать.
Я поднялась, опираясь на сильную загорелую руку. Чувствовала вторую у себя на талии. Неуверенно ступила, раз другой…
– На перелом не похоже, – сказал Куба, – на вывих тоже. Может, связки потянула?
– Может и связки, – я накрыла его ладонь своей.
– Ты куда? В деревню?
– Да. Обед и воду на поле возила. Наш участок еще до вечера будут косить, надо было людей покормить.
– Понятно. А чего с телеги на полдороги прыгала?
Мои мысли заметались. Ответ на этот вопрос я заранее не приготовила.
– Камень с дороги хотела откинуть, – брякнула первое, что пришло в голову, – чтобы колесо не повредить. Да как-то и неудачно... Нога подвернулась.
Куба оглянулся по сторонам в поисках камня, но я тут же ойкнула и потянула его за руку.
– Помоги в телегу забраться, у самой не получится.
Куба легко, как пушинку, подхватил меня на руки и помог подняться. Ловко забрался следом. Взял вожжи, лежащие на скамье, и присел рядом.
Его бедро обожгло меня сквозь платье. Я вздрогнула и попыталась выровнять дыхание.
Остаться бы тут в поле, в котором мы совсем одни, до вечера. Целоваться на дне телеге в мягком духмяном сене. Обнимать Кубу, прижиматься всем телом, принадлежать только ему… Я так этого хотела, а он так старательно делала вид, что ничего не замечает. Делал вид. Я точно знаю, потому что не заметить моих страданий было невозможно. Только слепой проглядел бы мои уловки. Не обратил бы внимание на мой вид, точно у течной кошки, ходящей вечно с мутным взглядом и поднятым хвостом, от одного лишь его слова.
И стыдно, и больно, и поделать с собой ничего не могу. Всё, чего хочу в жизни, всё, что мило, всё, к чему стремлюсь – только он.
А Куба терпит меня из жалости. Хороший, воспитанный, обидеть боится, но со мной быть не хочет.
Не люба по доброй воле.
Что же, хороший мой, не хочешь так, будет эдак…
Я провела рукой по его спине, собирая с белой рубахи несколько темных волосков…