Во власти мечты

19

Энн полулежала в кресле в саду. Нежное дуновение морского ветра ласкало ее лицо. Она чувствовала умиротворение. Небо радовало чистой синевой. Утренний туман над морем развеялся, яркое солнце, внезапно появившись из-за облаков, пригревало, тучи исчезли, словно по волшебству.

Энн сидела спиной к дому, некрасивому, но такому родному, ее отчему дому. Как странно все происходит в мире, думала она. Что-то важное случается тогда, когда меньше всего этого ждешь. Ей с трудом верилось, что они снова оказались в своем родном доме. Все та же зеленая лужайка — такая же заросшая, как и прежде, — дуб, на который они частенько забирались и, бывало, рвали платьица и обдирали коленки. А в кустах рододендронов они когда-то играли в индейцев. За кустами находился теннисный корт, поросший сорняками: ни у кого никогда не хватало времени на его прополку. Но все это было такое родное и дорогое…

Снова дома. Энн удивлялась, да уезжали ли они отсюда? Лондон казался чем-то далеким и нереальным, как их мечты о будущем. Какими жизнерадостными и беззаботными они были в тот вечер, когда говорили о предполагаемых мужьях! Энн отчетливо помнила, как заявила, что хочет выйти замуж за герцога. Ну что ж, на самом деле Мэриголд куда больше пристало носить герцогский титул. Энн теперь понимала, что герцогская корона вовсе не сулит умиротворения и защищенности. Это раньше она думала, что спокойная и счастливая жизнь достается титулованным особам по особому праву и в соответствии с традициями. Энн вспомнила старую герцогиню, продажу фамильных драгоценностей, семейные собрания, которые заканчивались земельными спорами и взаимными обидами.

Да, теперь Энн знала, что жизнь аристократов мало похожа на ту, что она рисовала в своем воображении. Но она знала, что Лондон принес ей не только разочарования.

Всю жизнь Энн старалась избегать даже упоминаний о болезнях, страданиях, душевных муках. Оказавшись в общей палате, она сначала старалась не смотреть на других больных. Они казались ей отвратительными, она почти ненавидела их.

Но мало-помалу Энн научилась смотреть на этих людей с интересом. У женщины на соседней койке оба сына погибли на войне, а сама она перенесла тяжелую операцию, но держалась всегда бодро.

— Я жива! — сказала она Энн. — Это уже кое-что, не так ли? Я часто повторяю себе: «Ну, старушка, по крайней мере ты жива».

Отчаянное, упрямое мужество этой женщины казалось невероятным. Иногда Энн готова была расплакаться, глядя на нее. А девушка с койки напротив была приблизительно ее ровесницей. Однажды субботним вечером ее сбил автобус, когда она спешила на свидание к «своему парню».

— Я первый раз надела новый костюм в тот вечер, — рассказывала она. — И надо же такому случиться! Теперь на юбке огромная дыра. А я копила на этот костюм три месяца.

Она даже не думала о сложных переломах, этот костюм казался ей важнее! И Энн поймала себя на мысли о том, как бы помочь этой девушке купить новый костюм взамен испорченного.

Постепенно она стала слушать рассказы других пациенток об их жизни, хотя раньше старательно избегала этого. Теперь ей было стыдно за себя, потому что все эти люди казались куда мужественнее, чем она сама. Все в палате будто стали одной большой семьей, — вот что вдруг осознала Энн. Она больше ни от кого не отворачивалась, ее не раздражали разговоры о чужих болячках. Эти люди стали нравиться ей, она научилась любить их всех. Как-то ночью, когда ночная медсестра с фонариком обходила палату, лучик света упал на фигурку младенца Христа у кровати Энн. В этот миг на нее словно снизошло откровение. Она поняла, что значит «любовь», поняла, какому идеалу ее отец посвятил всю свою жизнь и что помогает Салли повсюду находить друзей.

Теперь ей хотелось протянуть руки ко всему миру, отдать свою любовь и ощутить тепло любви других людей.

Когда в шесть утра медсестра пришла измерять температуру, Энн крепко спала с фигуркой младенца Христа в руке. Медсестра потом рассказывала:

— Она была такой красивой, что мне показалось, это святая передо мной.

Иногда Энн хотелось поговорить с кем-нибудь о своих ощущениях, но ей трудно было описать словами пережитое той ночью. Просто теперь ей открылся истинный смысл слов, которые они с детства слышали от отца:

— Дети, любите друг друга.

Энн посмотрела на их старый дом. Сейчас он казался ей символом всего, что она научилась понимать. Люди, жившие в нем, наполняли его любовью. Так и красоту обычных людей можно увидеть, только заглянув в глубину их души.

Из дома вышла Салли со стаканом молока.

— Это тебе, дорогая.

— Еще один стакан! Да что же это такое! — запротестовала Энн. — Я скоро растолстею, если так пойдет и дальше.

— Но врачи сказали, что тебе и нужно набрать вес. Так что будь хорошей девочкой и делай, что велено.

— Мне сейчас лень спорить, — улыбнулась Энн. — Я вот лежала и думала о том, как хорошо снова оказаться дома!

Лицо Салли вдруг осветилось изнутри.

— И я думала об этом. Мы снова дома, мы все! — И добавила: — Так много произошло с момента нашего отъезда.

— Правда? А я все не могу понять, уезжали ли мы отсюда вообще?

— А помнишь, как Мэриголд предложила поехать в Лондон? Какой чудесной и волнующей нам тогда казалась эта поездка.

— Мы тогда не знали, насколько непростой окажется жизнь в столице и как много придется трудиться.

— Для Мэриголд все закончилось великолепно. Я только что получила телеграмму от Питера. Они, вероятно, приедут в половине седьмого. На машине.

— Значит, им пришлось выехать очень рано.

— Для Питера это несложно, а Мэриголд поспит в дороге.

— Вот она удивится, когда найдет нас в нашем старом доме!

Салли рассмеялась:

— Хотела бы я увидеть ее лицо. Знаешь, я как раз пишу письмо викарию. Хочу поблагодарить его за то, что он позволил нам пожить в нашем доме. Очень любезно с его стороны. — Салли окинула дом взглядом, полным любви. — Милый дом, ты почти совсем не изменился, слава Богу.

— Я вчера вечером подумала, что их мебель такая же безобразная, как наша.

— О, Энн! — полушутя возмутилась Салли. — Я всегда считала, что у нас очень хорошие вещи.

— Не сомневаюсь, ты сентиментальна до глупости, сестричка.

— А разве это сентиментальность — любить свой дом? Когда вчера викарий предложил нам пожить в этом доме, пока они с женой будут в отпуске, я едва удержалась, чтобы не расцеловать его.

— О, Салли, он был бы просто ошарашен!

— Не думаю. Он прекрасно понял мои чувства, хотя я стояла, онемев от изумления, с открытым ртом и круглыми глазами. «Мы с женой слышали о болезни вашей сестры, — сказал он, — и мы подумали, что, возможно, она захочет посидеть в саду. Кроме того, вы знаете все об этом доме и лучше, чем кто-то чужой, справитесь с ним». — Салли рассмеялась снова. — От счастья я даже не смогла сразу ответить, промямлила что-то нечленораздельное.

— Думаю, они поступили очень благородно, — сказала Энн. — Ты поселишь Мэриголд в ее старой комнате?

— Конечно, а Питер может занять гостевую. Папа всегда размещал гостей там.

Энн допила молоко, и Салли взяла у нее стакан.

— Ладно, хватит сплетничать, — сказала она. — Мне еще много готовить сегодня. Элейн вызвалась мне помогать. Ей еще никогда не позволяли что-нибудь делать в кухне.

— Бедная маленькая богатая девочка! — улыбнулась Энн. — Очень скоро она научится готовить, если останется здесь подольше.

— Я считаю, что это тоже часть ее образования. Сейчас она готовит что-то специально для тебя к чаю, так что непременно вырази удивление, когда увидишь сюрприз.

— Я буду в восторге от всего, только бы этого не было слишком много. Ты заставила меня столько съесть за обедом, что мне кажется, я больше никогда не смогу даже взглянуть ни на одно блюдо.

— К чаю проголодаешься. — Салли направилась к дому, но вдруг остановилась и заметила: — Кстати, Энн, не помню, говорила ли я тебе: сегодня во второй половине дня приедет отец Элейн.

— Мистер Данстен? — изумленно воскликнула Энн. — О Господи, а зачем он приезжает?

— Повидаться с Элейн, полагаю. Ты уж развлеки его, если я буду занята.

— Постараюсь. Он, конечно, остановится не у нас?

— О нет. Я присмотрела для него комнату в Сент-Айвсе. Не думаю, что он задержится надолго, но поужинать сегодня с нами, надеюсь, сможет.

— Похоже, соберется целая компания. Скажешь мне, когда он приедет?

— Обязательно. — Салли поспешила в дом.

Энн прикрыла глаза. К солоноватому морскому воздуху примешивался аромат цветов; листья на деревьях тихо шелестели, будто напевая ей колыбельную, и она действительно уснула.

Проснулась Энн с ощущением, что кто-то находится рядом, и увидела Роберта Данстена, который сидел на траве около ее кресла. В первое мгновение Энн с трудом узнала его, настолько он показался ей другим, чем в Лондоне. Сначала она не поняла, что изменилось в нем, а затем припомнила, что всегда видела его только в строгом темном костюме. Сейчас на нем был твидовый пиджак, но без жилета, а цветной галстук смотрелся щегольски. Роберт Данстен глядел куда-то в сад, погруженный в свои мысли, и Энн смогла рассмотреть его. Он был моложе, чем она думала. Его лицо, обычно жесткое и суровое, сейчас казалось нежным, смягченным. Вдруг он обернулся и увидел, что девушка смотрит на него.

— Это ведь не я разбудил тебя, правда? — тихо спросил он.

— Ты давно здесь?

— Не знаю. Твоя сестра сказала, что я найду тебя в саду. Я и нашел, но ты спала.

— Извини.

— За что ты извиняешься? Мне здесь так хорошо. Я с удовольствием ждал, когда ты проснешься.

— Здесь красиво, правда? Салли сказала тебе, что в этом доме мы и жили до отъезда в Лондон?

— Даже не знаю, как вы могли здесь жить?

Он произнес это так просто, что Энн и не подумала обидеться. Она не сомневалась, что Роберт Данстен понимает, в чем ценность настоящего дома.

— Мы очень хотели уехать отсюда, — негромко проговорила Энн, — а теперь так же сильно хотим вернуться.

— Я понимаю, — ответил Роберт. — У меня тоже есть дом, и я бы хотел показать его тебе. Он никогда не был домом в полном смысле этого слова, но однажды, я надеюсь, станет таким.

— Ты купил его?

— Можно рассказать тебе об этом?

— Да, пожалуйста.

— Однажды я ехал на машине. Я был очень несчастлив тогда, и мне хотелось убежать от всех сложностей моей жизни. Я уехал из города, не думая, куда еду. Хотел просто полюбоваться окрестностями. Прошло уже часа полтора, когда я вдруг понял, какая красота вокруг. Я ехал по узкой дорожке, а ветки деревьев, что росли по обочинам, почти смыкались над ней. Дорожка поднималась на холм, там был небольшой лесок, а за поворотом я уперся прямо в железные ворота. Рядом стояла табличка с надписью «продается». Я свернул и проехал в ворота. По дорожке, казалось, уже много лет никто не ездил. И вот в конце ее я увидел дом.

Роберт Данстен глубоко вздохнул. Энн внимательно слушала, чувствуя, что это очень важно, хотя не знала почему.

— Дом был очень старый, — продолжал Роберт, — но построен в настоящем тюдоровском стиле. Там требовался значительный ремонт, но мне вдруг показалось, что когда-нибудь он принесет мне счастье. У меня появилось необыкновенное ощущение, что я знаю каждый поворот узких коридоров, что мне знакома каждая лестница, каждая комната. Я уехал с чувством, что должен обязательно купить этот дом. Он был выставлен на продажу уже в течение нескольких лет, сделка не заняла много времени. Других желающих вложить деньги в реконструкцию и обновление не нашлось. Так «Четыре Башни» стали моими.

— Этот дом так называется? Привлекательное название!

— Он так называется уже не одно столетие, и на протяжении всего времени, думаю, все в этом доме были счастливы, а сейчас он пустует в ожидании.

— Ты там не живешь?

— Еще не наступил подходящий момент.

— А что значит «подходящий момент»?

— Вот об этом я и хочу рассказать тебе. В глубине души я всегда знал, что не смогу жить там один. Этот дом предназначен для двоих, которые желают построить в его стенах счастливую жизнь.

— Печально думать о доме, который все еще ждет, — сказала Энн и взглянула на Роберта. Было что-то в выражении его лица, что заставило слова замереть на ее губах, а сердце забиться чаще.

Он ничего не сказал, но Энн стало казаться, что она тоже ждет чего-то, как тот таинственный дом. Роберт Данстен встал. Теперь он казался очень высоким. Затем он подошел и опустился на траву у ее ног. Вдруг Энн охватило такое волнение, что она вся напряглась и крепко сжала руки. Роберт Данстен медленно склонился к ней и взял за руку.

— Энн, — начал он глубоким тихим голосом, от которого девушку охватила дрожь. — Я боюсь.

— Боишься? — переспросила она, с трудом шевеля губами.

— Да, боюсь. Мне довелось пережить много горестных минут в жизни, и я стал думать, что ничего хорошего уже не произойдет. А теперь я как человек, который очень долго пробыл в темноте и не смеет открыть глаза навстречу солнечному свету.

Энн лежала не шелохнувшись.

— Я довольно скучная, унылая личность, Энн, — продолжал он и, заметив, что она пытается возразить, добавил: — Да, это так. Я знаю себя. Единственное, в чем я разбираюсь, — это деньги. Но деньги сами по себе невероятно скучны, если их не с кем делить.

Наступило долгое молчание. Потом он крепче сжал ее руку и сказал необыкновенно мягко:

— Ты такая красивая. Я боюсь, что скажу что-нибудь не то, и ты прогонишь меня.

Внезапно Энн испытала почти материнскую нежность к нему. Урок, который она извлекла из пребывания в больнице Святого Антония, не прошел даром. Благодаря своим страданиям Энн поняла, как могут страдать другие люди. Ей хотелось обнять Роберта Данстена, помочь ему забыть обо всех прошлых горестях, подарить надежду на будущее. Но она была так робка, что только крепче сжала его руку, будто стараясь преодолеть собственную неуверенность.

Они опять замолчали, и Энн изо всех сил старалась найти подходящие слова утешения. Роберт не поднимал на нее глаз с того момента, как начал свой рассказ.

А когда он все же взглянул на Энн, то увидел, что ее глаза полны слез, а губы дрожат от волнения.

— О Господи, — испуганно воскликнул он. — Чем я обидел тебя, Энн?

— Ты не обидел меня, — прошептала она. — Мне просто очень тебя жаль. Я очень хочу… хочу сделать тебя счастливым.

Роберт даже не сразу поверил в то, что услышал. Потом бережно поднес ее руку к губам и нежно поцеловал.

По щекам Энн медленно катились слезы, и она не пыталась смахнуть их. Роберт Данстен достал из кармана платок и сам стер слезы с ее лица.

— Все это слишком тяжело для тебя сейчас, — мягко сказал он. — Мы поговорим об этом позже. Если, конечно, ты захочешь выслушать меня.

Он словно уговаривал Энн, но она сама доверчиво вложила свою руку в его ладонь.

— Я хочу выслушать. Сейчас, — сказала она.