Волаглион. Мой господин. Том 2

ГЛАВА 6. Улитка с клаустрофобией

Клинок рассекает воздух.

Виса закрывает глаза и истерически смеется — хочется спросить над чем. Над тем, что его палач именно я?

Лязгаю зубами и вонзаю острие… в дерево. Рядом с головой вампира. Он оглядывает стены, словно желая убедиться, что жив, а не провалился в преисподнюю.

Руки дрожат. Я делаю шаг назад. Выдыхаю. Сам едва не хохочу.

Я не смог прикончить того, кто убил сотни людей. Серьезно? Да что со мной не так?!

Вампир смотрит с таким изумлением, что забавно.

Ей-богу, сейчас загогочу как псих.

Несмотря на провал, чувствую облегчение. В один момент, когда власть была в моих руках, я перестал испытывать ненависть к этому мерзавцу. Совсем. Она сменилась жалостью. Голова кружилась. Комната провалилась в серую пелену и запах белого шоколада. Я видел лишь темно-зеленые радужки Висы. Он ничуть не покраснел. Ни от хохота. Ни от страха перед смертью.

С минуту мы упорно таращились. Глаза в глаза. Зеленый и синий. Наши души такие же разные, как лес и океан. Никогда нам не понять поступков друг друга.

Я разворачиваюсь и волочусь вдоль коридора.

— Трус! — крик Висы вслед. — Пожалеешь, что не прикончил меня, слышишь?

Конечно. Я не сомневаюсь, что рано или поздно это выйдет мне боком. И все-таки убить я не могу. Не способен.

Добираюсь до ванной, закрываю дверь и опускаю ладони на края раковины. Смотрю в зеркало. На губе запеклась кровь. Я вытираю раскрасневшееся лицо не очень чистым полотенцем. Снова смотрю на себя. В голову влезает мысль, будто это овальное лицо, с растрепанными черными волосами, щетиной, острой улыбкой, носом-пирамидой — иллюзия. Они не мои. Они принадлежат тому, кто лежит на холодном железе в подвале. Я ничто. Пустота! И какое право имеет пустота уничтожать живое?

Вода ритмично капает из крана. В остальном — очень тихо. Стены в доме удивительно толстые и музыка, звучащая в гостиной, остается в гостиной. Интересно, кто его строил?

Я справляю нужду в раковину и решаю вернуться в спальню.

Пробую оттереть рубашку от красного пятна, но слюни оказываются не самым эффективным чистящим средством. Вкус крови вызывает тошноту.

У подножья лестницы слышу знакомый мелодичный смех.

Навостряю уши. Иларий? Он не с гостями?

Заглядываю в столовую. Никого. Стою растерянным. Звук был совсем рядом. Здесь нет других комнат, кроме… всегда запертой двери в зимний сад. Я не бывал там, но видел со двора. Сара держит растения в двух местах: подвал и зимний сад. Мне ключи от дверей иметь не положено. Иларий — другое дело. Привилегированный домочадец.

Дверь и правда приоткрыта. Я молча протискиваюсь внутрь. И не зря. Иларий не один.

Так вот, кто ему нравится!

Катерина.

Я бы предпочел Эмилию, но я плохой пример — не умею девушек выбирать. Одна меня на алкаша променяла, другая и вовсе убила. Непревзойденный эксперт в любви. Обращайтесь.

Иларий и его русая подруга в гетрах меня не видят, потому как сидят на белом плетеном диване, который развернут к панорамному окну. Под виноградными лозами. К слову, ветки растения облепляют стены и потолок изумрудной паутиной. Цветов здесь полно. Названий я не знаю. Разве что некоторых. В горшке сбоку папоротник. А у самого окна — лимонное дерево, оно благоухает цитрусом на всю оранжерею. За стеклами летнего убежища — двор, заваленный снегом по колено. Выглядит эффектно. И почему Сара не пускает меня в такие места? Чувствую себя ребенком. Не дай бог горшочек разобью с фиалкой.

Самое неприятное — влажность. Как вошел, так рубашка клеем прилипла к коже.

Иларий играет на гитаре. Катерина обнимает его и гладит по золотистым волосам, что-то напевает.

— Думал, не придешь.

— Я и сама боялась, что не смогу улизнуть ото всех, — признается она, поправляя шарф, и кладет голову парню на плечо.

— К счастью, Виса, как всегда, разошелся.

— А ты спрашивал, зачем он нужен. Видишь, сколько пользы.

Катерина лучезарно сверкает зубами.

От ее улыбки Иларий тает. Губы у нее небольшие, пухленькие, вечно приоткрыты; темные глаза блестят на свету; ямочки на щеках делают девушку необычно милой, когда она растягивает рот — все это кажется ее особенной красотой, на которую наш парень, видимо, и попался. И не скажешь, что эта леди всего час назад толкала передо мной мудрые речи.

Я плутовато щурюсь. На шее Илария два засоса

Обалдеть! Времени не терял.

— Споешь?

— Тебя понравился мой скулеж? — хихикает она.

— Ты внесла прекрасное в этот вечер. Разбавила мерзкую агрессивную музыку нежными лирическими песнями. Не мог налюбоваться.

Иларий бренчит на гитаре. Ладонь девушки касается его щеки.

— Есть идея получше. Хочу увидеть, — протягивает Катерина приглушенно, — как твои пальцы играют на другом инструменте. А я бы рассказала тебе, какие приятные ноты знает мой язык…

Повисает тишина.

Ведьма откладывает гитару и садится на Илария сверху. Они целуются. Да так страстно!

Я смущаюсь. Видимо, я очень-очень лишний. Аккуратно протискиваюсь в дверь, шагаю в коридор, и доска под ступней вдруг издает громкий мерзкий звук.

Твою мать!

— Рекс, — одновременно восклицают ребята.

— Случайно забрел, извиняюсь. Ухожу, ухожу, — тараторю я.

Катерина слазит с Илария и осаждает меня:

— Нет-нет, останься.

Я вскидываю правую бровь и с недоумением оглядываюсь.

— Третьим?

Они смеются. Катерина целует Илария в щеку.

— Увидимся позже, — подмигивает она и, покачивая завидными бедрами, удаляется.

Иларий пожимает плечами, вроде как смущенный.

Я подаю голос первый:

— Получилось, значит? Теперь у тебя есть замужняя подружка?

— Попугая сложно считать мужем.

Иларий отмахивается.

— Красивая ведьмочка.

— Но не красивей Сары, да?

Вопрос и интонация вводят меня в ступор.

— Сложно найти девушку красивее нашей огненной змеюки.

Иларий вновь берет гитару и тихо бренчит.

— Я не понимаю.

— В смысле?

— Зачем ты хочешь влюбить ее в себя? — спрашивает парень. — Ты говорил, что ненавидишь ведьму.

Первый раз за все время я замечаю настолько грозное выражение на лице парня. И мне действительно хочется рассказать. Правда! Но вряд ли стоит.

И на что он злится?

Вяло шаркаю пяткой о паркет.

— Говорил, но... она не такая тварь, как я думал. У нее есть минусы, однако и плюсов достаточно. Человек без недостатков — мертвый человек.

— Ты целуешь девушку, которая забрала твое сердце. В буквальном смысле! Вырезала!

— Почему тебя это злит? Ты тоже живешь под одной крышей с Сарой! Напоминаю: она и тебя убила.

— Извини. Не хочу, чтобы она причинила тебе боль. Сара... сделает все, что прикажет Волаглион. Помни.

— Давай не будем об этом. Все мои бабы — сплошная катастрофа. Инга и та изменяла мне.

— Ты ведь ей тоже. Она рассказывала недавно. Не так обидно должно быть, нет?

— Один раз! Случайно!

Иларий смеется.

— В смысле? Ты споткнулся, упал и вошел в другую девушку?

— Ну почти. Мой отец умер полгода назад. В тот день я выдул три ведра виски и не понимал, где нахожусь. Утром вспомнил: когда проснулся в чужой квартире и с миллионом пропущенных звонков. От Инги.

— Оу, и что ты ей сказал?

— Да то и сказал. Вернулся домой и рассказал как есть. Напился, проснулся неизвестно где и неизвестно с кем.

— Смело.

— Глупо. Она и раньше называла меня бабником, а так получила доказательства. Короче, жизнь превратилась в ад. Инга стала устраивать трагедии по любому поводу. Один раз стукнула меня по голове во сне, мне якобы кто-то снился; другой раз заперла в туалете, чтобы проверить телефон; звонила каждый вечер, если я хоть на секундочку задерживался. Да, я виноват. Но это было что-то несоизмеримое с моей виной.

— Сочувствую. И по поводу отца тоже.

Я фыркаю.

— Мой отец — не тот человек, о котором стоит грустить. Все нормально.

— Минорные ноты в твоем голосе кричат об обратном, — улыбается Иларий. — Что между вами было?

Я смотрю на друга и чувствую себя самым одиноким и несчастным человеком в мире, единственным камнем на песчаном пляже, который прибило к берегу. Иларий... Могу ли я вообще называть его другом? Я никому не рассказывал о своих отношениях с отцом. Даже матери. Учитывая, что она бросила меня с ним и уехала за границу — я с ней в принципе не мог говорить.

— Мой отец... был параноиком. И фанатиком. Отпетым. Больным на всю голову. В шестнадцать лет я сбежал из дома.

— И где ты жил?

— У дяди. Отец не разрешал мне с ним общаться, но, когда я сбежал, дядя смог оформить попечительство.

— Параноик, фанатик. В каком плане?

— Он ненавидел людей и боялся нечисти. Развешивал дома какие-то сорняки, в углы соль сыпал, кругом иконы, кресты. Не выпускал меня на улицу. Только в школу, но сам отвозил и забирал. Он не разрешал мне заводить друзей, считал, что все, кроме него, желают мне зла, поэтому держал запертым в комнате. С решеткой на окнах. Когда он уезжал, то закрывал дверь на замок. Решетки были на всех окнах в нашем доме. Я и через форточку не мог вылезти. Пытался, правда. За что всегда был наказан...

Иларий пучит глаза. Я вспоминаю, как отец привязывал меня наручниками к батарее в спальне со словами: таких бесовых, как ты — нужно держать на цепи. Вспоминаю, как выглядывал со второго этажа за ворота. Там играли ребята. Они задирали голову, улыбались и звали меня к себе. Но я не мог спуститься. Потом они перестали звать. Я ждал этого приглашения хотя бы просто так. Боялся стать невидимкой. Пустотой.

Иларий сжимает мое плечо.

— Не знаю даже, что сказать.

— Я помню, как смотрел в окно, вставал на подоконник и махал ребятам во дворе. Они не отвечали. И тогда я колол себе палец иглой, чтобы напомнить, что я существую. Что я... не призрак.

— Вот это да, — бледный Иларий поджимает губы. — Ты теперь словно улитка с клаустрофобией.

— Не стоит переживать за меня. Думаю, я поборол свой страх. К тому же в этом доме у меня есть, по крайней мере, один друг.

Я хлопаю его по спине.

— Ты общался с отцом будучи взрослым?

— Несколько раз. Без особого желания. У меня в голове всегда была лишь работа.

— Скорее ты заткнул ей дыры, заклеил раны. Все забываю спросить, чем ты занимался-то?

— Отец был сантехником, кое-чему меня научил, так что в семнадцать я уже работал. Шабашил. Учился делать ремонт. Затем дядя отправил меня к своему другу, который был директором завода по производству декоративного камня. Я помогал ему. Заочно окончил университет. Дяде мне и с деньгами помог, когда я начинал заниматься своим делом. Разное пробовал. Наливные полы, изготовление гибкого камня, затем открыл производство акриловых ванн.

— Да, мало романтичного, — усмехается Иларий. — Было что-то не настолько скучное?

— М-м-м, недавно открыл ферму конопли.

— Другое дело.

— Из нее изготавливается бумага, ткань, биотопливо. На самом деле потенциал у этой сферы большой, главное было документы получить и...

Я понимаю, что Иларий скорее делает вид, чем слушает, поэтому перевожу тему:

— Короче, я делал все, чтобы не стать как отец.

— Чокнутым?

— Неудачником. Который не может прокормить семью. Отец считал, что нужно жить скромно, не высовываться. Нам вечно не хватало денег.

Иларий кивает.

— Ну а что насчет тебя? Ты был дизайнером. Много путешествовал. А что насчет семьи? Невеста, девушка, жена?

— Я не просто путешествовал. Я жил в Европе. Мне предложили стать модельером в известном доме моды, но мне пришлось вернуться в Россию.

— Почему?

— Моя мать... Она сильно болела. А кроме меня у нее никого не было. Я хотел забрать ее в Европу, но она была против. Умоляла остаться в России. Она ненавидела европейцев. Не знаю из-за чего, честно. Так и не выпытал.

— Значит, как истинный альтруист, ты пожертвовал карьерой ради семьи. Так а... что с дамой сердца? Осталась в Европе?

— У меня не было на это времени. Моя единственная любовь — искусство. Я обходился короткими встречами с теми, кому отношения не нужны.

Я ухмыляюсь.

— Что? — краснеет он.

— Я думал, что ты романтичная натура, которая любит сопливые подарочки, ужины под луной, сопение под ухо по утрам.

На стеклянной крыше скрипит форточка. В комнату проникает легкий сквозняк. Я поднимаю голову. Окна чернеют ночью. Свет горит только в одной комнате на втором этаже, где шторы распахнуты.

Внезапно я замечаю нечто, что меня настораживает.

Инга. И Деркач. Вместе.

Одни.

Странное дело. Рон где-то в другой части комнаты? Не знаю зачем, но надо бы проверить. Рон ни разу не оставил ее за весь вечер, а сейчас вдруг исчез?

— Ты куда? — вскидывается Иларий, когда я поднимаюсь.

Кажется, он думает, что чем-то меня обидел.

— Скоро вернусь, добудь пока виски.

Я выхожу в коридор. Музыка в гостиной играет куда громче, чем час назад. Где-то на кухне хохочет Зои. Макс горланит песню: если хочешь идти...иди, если хочешь послать... пошли! Виса танцует. Сара требует, чтобы он слез со стола. Праздник в самом разгаре. Но Рона там нет. Видимо, с Ингой.

Темнота, одинокие картины на стенах, тишина.

По пути к лестнице останавливаю взгляд на двери в подвал. Задумываюсь о том, что ведь в нем и находится сердце дома. Тайник. Именно оттуда берет начало хищная сущность этого места, пускает метастазы по комнатам, просачивается в щели ядовитым газом.

Взбегаю на второй этаж.

Длиннющий коридор — депрессивное место. Жуткое место. Мертвое место. Чему удивляться? Здесь призраки живут. И один из них сейчас рассуждает о том, что ему страшно. Смешно. И все-таки... как же я ненавижу эту темно-серую темницу с вечно мигающим светом.

Прохожу спальню Илария, сворачиваю за угол и спешу к Инге. Где-то под полом раздается грохот. Видимо, в районе спортзала. Кто додумался пойти туда в двенадцать ночи?

Останавливаюсь у двери, но решаю сначала послушать, что там происходит. Голос Инги звучит приглушенно, не могу разобрать, поэтому вслушиваюсь в мужской голос.

Минуточку.

Вы шутите?

Тихо отворяю дверь, чтобы не обратить на себя внимания. Дальше — как во сне. Деркач прижимает Ингу к стене. Рона нет. На Инге разорвана блузка, она пытается ее застегнуть, но пуговиц не хватает. Затем она отпихивает Деркача, который тянет ее к себе и лихорадочно шепчет:

— Да не обижу, не обижу. Тебе понравится, детка, не ломайся.

— Какого черта? — громко восклицаю я.

— Вышел вон, — рычит Деркач и продолжает стягивать с брыкающейся Инги одежду.

Будто меня здесь нет.

— Отвали! Сейчас же отпусти, козел, — возмущается Инга.

Я подлетаю и размахиваюсь, чтобы сломать колдуну нос, но в момент, когда кулак едва касается его лица, пальцы немеют от боли.

Деркач произносит заклинание. И мой кулак прилетает, словно в стальную завесу, возникшую перед его хмурой рожей.

— Забыл, с кем имеешь дело? — ухмыляется он.

— Не смей ее трогать! — ору, держась за перебитые костяшки.

— Я трогаю кого хочу. Если надо, и тебя потрогаю.

Он бьет меня ногой в живот. Я отлетаю. Боюсь затылком о шкаф. Нащупываю кровь на макушке. Деркач снова хватает Ингу, придавливает ее, поднимает вдоль стены, пока она пищит и колотит его в грудь.

Силы у Инги, как у канарейки. Колдун задирает ее юбку и смеется мне в лицо:

— Наблюдай, герой.