Волаглион. Мой господин. Том 2

ГЛАВА 13. Мольбы о смерти

Ты опять выходил.

Сжимаю зубы. Ремень ударяет по предплечью, и я вдавливаюсь в стену, хочу отползти, но мешает тяжелый сундук, в котором отец закрывал меня, когда я был младше. Мне восемь. С годами он придумывает все новые и новые способы, как запугать или унизить, или запереть меня, чтобы не сбежал.

— Нет, папочка...

Глотаю слезы.

— Девятая заповедь!

— Я не вру, папочка, я был здесь.

Плачу и закрываю лицо. Плачу беспрерывно. Мне некуда деться. Отцу противостоять нельзя, и приходится делать то единственное, что я могу. Он не станет бить по лицу, потому что я хожу в школу, но может ударить по пальцам: и я держу их у глаз. Я слаб, одинок и знаю, что никто меня не спасет.

— Лжецы горят в аду, Рекс, в аду, слышишь? Из-за тебя и я могу попасть туда! Бог накажет меня за тебя, но я должен учить, а ты, безмозглый ублюдок, не можешь уяснить простые истины. За что мне все это, а? За что?

Вновь удар — по бедру. Я сжимаюсь и скулю:

— Прости меня, прости, пожалуйста, прости...

Отец достает наручники из куртки и пристегивает мое запястье к батарее.

— Все выходные будешь сидеть здесь, понял? Как тупорылая собака! На привязи. — Он смотрит на меня, затем достает ножницы из своего сундука. Захлопывает его, и я подпрыгиваю. Мозолистые пальцы сжимают мои волосы. Чиканье. Клочки падают на колени. — Учительнице скажу, что у тебя вши.

— Да, папочка...

— И хватит реветь! Ты омерзительно себя вел, ты должен беспрестанно молиться, учти.

Я бормочу что-то... надо отвечать громко, иначе отец ударит вновь, но всхлипывания мешают говорить, горло разбухает, и я немею.

***

Просыпаюсь резко. Так, словно меня треснули хлыстом. Кажется, даже с криком. Дергаюсь, мокрый от жуткого детского кошмара, от прошлого, с запахом ладана в носу, звуком скрежетающих о батарею наручников. Впрочем, железный звук не исчезает. Тело ноет. Запрокидываю голову и понимаю, что привязан к стене — кандалы на запястьях и лодыжках. Что происходит?

Мозги как битое стекло. Голова кругом. Над макушкой трещит тусклая лампочка. Каждый шорох причиняет почти физическую боль.

— Выспался?

Вздрагиваю от голоса, сочащегося из темного угла. Инга сидит на деревянном ящике и щелкает орехи, вокруг нее не меньше пяти открытых мешков.

— Фундука? — предлагает она.

— Ты... че делаешь? — хриплю сухими губами.

— Ем.

— А?

— В кладовой запасы орехов не помещались, и часть мешков перенесли сюда. Иларий заказал их год назад для оладий, а у Сары оказалась аллергия.

— Пять мешков? На оладьи?

— Девять. — Она весело хмыкает. — Будешь?

— А помочь ты не хочешь?

Она задумывается, затем кладет орех в рот и непринужденно жует.

— М-м-м... нет.

— Ини!

— Фисташек?

— Ну ты и...

— Кто?

— Суч... — глотая маты. — Суровая, но прекрасная девушка, которая не оставляет друзей в беде.

— А мы друзья?

— Больше чем когда-либо!

Инга молча рассматривает меня.

— Не хочешь помогать? Ладно. Тогда позови Рона. Почему он не с тобой?

— Он не спускается в подвал. Никогда. И странно, что ты упомянул Рона, а не Илария. Неужели вы в ссоре? То-то он так робко сюда заглядывал, прямо мышонок в норку, — она игриво шепелявит детским голосом.

— Да что б вас! — дергаюсь, кандалы скрежетают, я кричу: — Это ни в какие ворота уже! Сара, мать твою! Где ты тварь?!

— Не услышит.

Руки дрожат, как у алкоголика с десятилетним стажем.

— Как я вообще здесь оказался?

— Три дня назад у вас скандал случился с ведьмой. Ты разгромил ее спальню.

— Три дня?!

— Ага, Сара хороша огрела тебя. Долго восстанавливался.

— И вы повесили меня здесь?!

— Видимо, ты сильно разозлил ее... это в твоем репертуаре.

Я лихорадочно отсчитываю, сколько дней осталось до полнолуния.

— Что вы не поделили? — продолжает Инга. — Интимные позы? Вот наблюдаю и не могу понять, спите вы или нет.

— Не спим. Я слишком влюблен в мою очаровательную невесту, которая очень хочет выпустить своего жениха из оков.

— Хорошая попытка, Рекс, — смеется она.

Меня ее радость вымораживает.

— Ты откуда такая счастливая выползла? Из рекламы женских прокладок?

Инга фыркает и отводит взгляд. Стоило бы извиниться, но я слишком хорошо ее знаю: подолгу обижаться она не умеет.

— Козел ты, — канючит она.

— О, а ты святая.

— Нет, но ты хуже.

— Да к черту! Согласен. Я отстой. Я ублюдок. Я тебя не заслуживаю. Ты умница и красавица, прости, что угробил твою жизнь. Теперь можешь чмокнуть меня в щеку и освободить?

— Ну... ладно.

— Так просто?

Я хлопаю глазами. Она поднимается и подходит к рычагам на стене. Их три.

— Какой-то из них открывает кандалы, — задумывается она. — Знать бы какой...

— Жми все!

Она непринужденно пожимает плечами и опускает средний. Скрежет. Хруст. Кандалы засасывает в стену, и меня растягивает как жвачку.

— Другой рычаг! — воплю я.

Следующий раскаляет кандалы, а последний открывает подомной люк для трупов (там десятки скелетов!). К свободе рычаги точно не ведут.

— Скажи честно, ты знала, что рычаги не открывают кандалы, да? — рычу от боли.

— Возможно...

Она улыбается, возвращает рычаги в прежнюю позицию, отряхивается от скорлупок и уходит, но я окликаю:

— Мои извинения искренние! Прошу, прости меня. Я не хочу быть врагами, Ини.

Она на секунду застывает, но все же уходит.

Я обдумываю, как бы себя убить. Не могу ведь пошевелиться толком. Чувствую запах своих штанов, настолько сильный, что им можно зверей отпугивать. От бессилия начинаю звать на помощь. Что характерно — получаю ее. В лице Илария. Парень, или кто он там, подходит, подставляет мешок, залазит и дергает кандалы, стараясь их разжать.

— Смрадная бездна, мне кажется, они магические. Здесь нет замка, — выговаривает он, пока я втягиваю голову в плечи, чтобы не прижиматься рожей к его груди.

— Дьявол. Я, как назло, не выучил ни одного заклинания, хотя мог бы уже давно нарыть парочку в библиотеке.

— Заклинания работают только, если их произносит...

— Колдун, да. Вот мы и обменялись секретами. В тебе живет баба, а я колдун.

Иларий стоит с округленными глазами.

— Убей меня! — умоляю. — Почему ты не сделал это раньше? Инга говорила, что ты приходил.

Иларий осматривается в поисках острого, но здесь лишь мешки, крысы и блохи, которые исправно меня обгладывают. Пыточный набор в другой комнате.

— Сара запретила, извини.

— Я ее задушу, честное слово.

— Рекс...

— Ее же клоунскими патлами!

— Рекс!

— Что?!

— Надо поговорить. Я хочу извиниться.

Парень бледнеет, но говорит спокойно, хотя сердце его явно скачет бешеным галопом, дыхание частит. Подмечаю, что на нем неброские штаны и помятая серая кофта. Еще он без очков.

— Прощу сразу, как убьешь!

— Мне, правда, стыдно.

— Ты оглох?

— Дай мне сказать! — вопит он.

Я затыкаюсь.

— Пожалуйста...

— Хорошо. Только быстрее, ибо пока мы трындим, крыса собирается откусить мой палец.

Иларий вздыхает и пинает крысу: та с визгом удирает. Так-так. Что-то он не похож на моего добродушного друга.

— Скажи мне честно, — выговариваю я. — Ты опять подавила Илария? Ты могла бы хоть в тело тогда свое настоящее возвращаться? Как я должен понимать, с кем говорю?

— Меня не должны видеть девушкой. Это секрет. Я поделилась им с тобой. Но... видимо, надо было сделать это гораздо раньше.

— Чего?

Иларий приближается и вдыхает над ухом.

— Л-лар-ри, ты меня пугаешь… Либо прими свой настоящий облик, либо верни мне друга. Сейчас же!

— Нужно было сразу показать тебе меня настоящую. Тогда бы ты воспринял меня по-другому, но ведь еще не поздно, так?

— Да ты сдурела!

— Я люблю тебя...

— Господи, это не важно!

Иларий поджимает губы.

— Прости, детка, я не это хотел сказать, я... да пойми же ты, не могу я быть с тобой!

В расстроенных чувствах он делает шаг назад. Садится на пол. И теряет сознание. Затем поднимается, держась за голову, и с отвращением рассматривает на себе серую одежду.

— Прошу, скажи, что ты вернулся.

— Зачем ты так, Рекс? — расстроено спрашивает он.

Я моргаю.

— Ты недоволен?

— Это я позволил ей с тобой поговорить. А ты... — он вздыхает. — Слушай, я хочу, чтобы Илария успокоилась. Она разрывает мою голову! Дай ей то, что она хочет! Переспи с ней!

— Ты спятил?!

— Она не перестанет. Она упряма. А ты ей очень нравишься. Настолько нравишься, что я не могу ее контролировать. У нас был уговор, что в доме буду жить я, а не она. Но когда появился ты, Илария как с цепи сорвалась! Она рвётся из меня, подавляет мою личность, понимаешь? Ее чувства настолько сильны, что перекидываются, и я начинаю их транслировать! А я натурал, Рекс! Да, может, я и люблю всякие женские штуки, но это не значит, что мне нравятся мужчины!

— Я не буду с ней спать!

— Тебе сложно, что ли?

— Лари, во-первых, ты для меня мужчина в любом теле теперь, я не смогу это подавить. Во-вторых, как я понял, вы оба всегда в сознании, а значит, когда я буду заниматься любовью с Иларией, ты тоже будешь это видеть... и помнить. В-третьих, не по пути нам с твоей Иларией.

— Ты меня не слушаешь! — злится он.

— Ты рехнулся!

Он падает без сознания. Ну, нет! Ну твою мать! Опять она.

— Побудь со мной хоть один раз, — просит Иларий. Только вот это не он, а Илария. — Неужели я настоящая тебя совсем не привлекаю? Нам будет хорошо.

Может, биться затылком о стену, пока не сдохну от потери крови?

С ужасом понимаю, что одна его рука на моем ремне, он притягивает меня к себе. В следующий момент (о боги, о боги, какое счастье!) его отвлекает скрип двери.

— Ух ты... — долгожданный гость соизволил прибыть. — Много чего ожидала увидеть, но не это.

Сара опирается о стену и хохочет:

— Кричишь, точно свинья на бойне, Рекси.

— А что мне остается?! Я не могу пошевелиться, сучка ты рыжая! Отпусти меня!

Иларий топчется на месте, после чего, как истинная девчонка, убегает вон.

— Отпустить? — усмехается ведьма. — Н-е-е-т, ты еще недостаточно обдумал свое поведение. К тому же Лари обидел. Знаешь, когда я его убила, он и то радостней выглядел.

— Его? Или ее?

— А это важно?

— Да, когда тебя домогаются! Он совершенно спятил. — Я начинаю заикаться. — Требует, чтобы я переспал с ним... с ней.

— Требует?

— Илария хочет влюбить меня в себя!

— И?

— Она в теле моего друга! Я не могу воспринимать ее девушкой теперь!

— Да ты гомофоб, — хихикает она.

— Вынужденный!

— Бро-о-ось. Не преувеличивай. Выдохни. И прими.

— Требовать принять то, что не принимается здоровым человеком — это насилие в чистом виде!

— Нельзя смеяться над чужими мечтами, Рекси.

— Поразительно! Когда не надо, ты сама добродетель, а в остальное время — гребаная стерва.

— Передавай крысам привет, — подмигивает она и закрывает дверь. — Они сожрали троих заключенных. Те еще каннибалы.

— Стоять!

Сара нехотя поворачивается.

— Что сделать, чтобы ты освободила меня?

— Честно? Не знаю. Вообще, у меня дикое желание тебя прибить, но увы... нужно потерпеть недельку.

— От ненависти до любви один шаг. Мы на верном пути.

— Уж что мне в тебе нравится, так это оптимизм, Рекси, — лопочет она и опять норовит уйти.

— Сара, прости меня! — кричу вслед.

Ведьма останавливается в дверях, но голову не поворачивает, и я продолжаю:

— Я виноват. Очень виноват. Но пойми и меня, да ты и сама понимаешь, почему я так себя веду. Слабость. Бессилие. Отчаяние. Человек, который уверен в своих силах, который не боится — не кричит от бессилия. А я на дне. Я стараюсь до тебя докричаться, но ты не слышишь! Поставила на мне крест!

Ведьма не оборачивается и не отвечает, лишь неподвижно застывает спиной ко мне, но я замечаю, как она сжимает наличник двери до белых костяшек.

— Прости за то, что разгромил башню, мне очень стыдно. И за картину прости. Она много для тебя значила, да? Девочки на картине... они кем-то тебе приходятся, я давно это понял. Кто ее рисовал? Может, позвать художника, чтобы восстановить ее?

— Я нарисовала ее, — Сара поворачивается, и я готов поклясться, что ее глаза увлажнены, — можешь не распинаться.

— Кто на ней?

— Неважно.

— Мне, правда, жаль.

— Мне тоже.

— За картину?

— За то, что не могу помочь.

Хочу вопить «можешь!», но сдерживаюсь, хотя этот вихрь разрывает изнутри.

— Мы оба пленники. Я понимаю.

Сара подходит и гладит мою щеку.

— Мне даже будет тебя не хватать.

Я теряюсь. Неожиданное заявление. Ладно бы в шутку, так нет — Сара говорит это с похоронным видом.

— Хотел бы сказать то же самое, однако, моя душа будет уничтожена. Может, все-таки отопрешь кандалы?

Она размышляет, поглаживая подбородок.

— Ты пробовал произносить еще какие-то заклинания из книги? Кроме того, которым освободил себя от заклятия, а оно ведь сработало, что удивительно. В тебе живет сильная магия даже после смерти. Странно, что ты ее не чувствовал всю жизнь.

— В детстве со мной иногда творилось странное. Но отец выбил из меня любые наклонности.

— Есть одно заклинание... мучи-и-ительное. Особенно смерть от него. Человека словно поджаривают на электрическом стуле. Заклинание грозовых разрядов. Научить?

— С чего такое предложение?

— Научный интерес.

— Ладно...

— Ты должен четко произнести «ferox fulgur percutiens, accipe meam potestatem» и представить, как энергия клубится у тебя в груди, а потом окутывает жертву, разлагая ее электрическими разрядами.

— Я ни хрена не запомнил.

Сара закатывает глаза, разворачивается и движениями пальцев вырисовывает заклинание на стене.

— Прошу, — улыбается она, шагая спиной к двери. — Ах да. Твои кандалы запечатывают магию. Любые заклинания возвращаются к тебе ударом. В общем, хорошего вечера.

Дверь за ней захлопывается. И клянусь, крысы, которые ютились у стенки, пока здесь были гости и открытая дверь, медленно повернули ко мне морды. Кажется, они что-то задумали...

И какая смерть мучительнее? От заклинания Сары? Или от зубов крыс? В ужасе я бесконечно повторяю:

— Ferox fulgur percutiens, accipe meam potestatem...