Воровка. Ты не убежишь

1

Мирон

Громко смеясь, вваливаюсь в холл, рукой сжимая плечо лучшего друга. Веселье так и плещется через край. В крови приятно бушует азарт после часовой гонки по городу.

— Мирон Александрович! — громкий и чопорный голос бабки заставляет улыбку слететь с лица.

Я медленно поворачиваю голову и сталкиваюсь взглядом с ненавистными голубыми глазами, ставшими с возрастом практически прозрачными. Стеклянными. Одно остаётся неизменным — лёд в них, способный вызвать удушливый страх и сковывающий спину.

— Бабу-у-у-ля, — тяну насмешливо, раскинув руки в стороны в приветствующем жесте и, двинувшись в сторону родственницы, с намерением крепко её обнять.

— Прекрати паясничать, Мирон, — женщина бьёт тростью по паркету, из-за чего глухой звук разносится по холлу.

Вздрагиваю. Против воли вздрагиваю и на короткое мгновение вжимаю голову в плечи. По старой, выработанной с детства привычке, хочется закрыть макушку и плечи руками. Но я только кривлю губы в ухмылке. Одёргиваю себя, расправив плечи и выпрямив спину, чтобы смотреть на бабку сверху вниз.

— Ко мне в кабинет, щенок, — трость взмывает вверх и женщина опускает её мне на плечо, поджав морщинистые губы. — Живо!

— Я ещё не закончил, — хмыкаю, перехватив трость и сжав её в кулаке. — Эй, Мот, — кидаю взгляд через плечо и обнаруживаю, что друг уже успел свалить. — Чёрт.

— Не смей выражаться в моём доме, — бабка со всей силы дёргает трость, чтобы вырвать её из моей хватки.

Я всё ещё смотрю назад, надеясь найти взглядом Мота, который порядком боится мою бабку, поэтому не сразу замечаю, что родственница падает назад, на спину, вырвав трость из моего кулака.

— Бабушка, — хриплю испуганно, тут же кинувшись к лежащей на спине женщине.

Бережно подхватываю её под локти, помогаю сесть.

— Мелкое отребье, — шипит она змеёй, не выпуская трость из руки и начав размахивать ей.

Золотой набалдашник, в виде морды орла, то и дело впивается в кожу, оставляя царапины. Я стою на коленях перед разъярённой женщиной и не имею сил на сопротивление. Руки безвольными плетьми повисли вдоль тела.

Вина за то, что она упала из-за меня, гложет до самых печёнок. А бабка пользуется моментом моего бездействия. Слишком давно она не чувствовала свою власть надо мной. Мою беспомощность. И страх.

Она склоняется, придвигает своё лицо ближе, голубые глаза сверкают нездоровым блеском. Хоть я давно уже не ребёнок, страх так же накрывает против воли. Я замираю, как трусливый сурок, чувствуя в каждом её движении ярость. Трость мелькает в воздухе, останавливаясь лишь в миллиметре от моего лица. Я на мгновение закрываю глаза, готовясь к боли.

— Без меня ты ничего не стоишь, щенок, — её громкий голос разносится по всему дому. — Ты ни на что не годен! Только проблемы мне приносишь! Раз за разом.

Я опускаю голову, не в силах больше выдерживать груз её слов. Внутри будто что-то ломается. Становится трудно дышать, каждый вздох причиняет мучительную боль. Бабка, чувствуя моё смятение и боль, лишь сильнее сжимает трость, потрясая ей перед моим лицом.

Вдруг она замирает, её лицо сковывает новая гримаса боли. Она хватается за грудь свободной рукой, и я, несмотря ни на что, инстинктивно тянусь к ней, чтобы помочь.

— Бабушка?

— Убери от меня руки! Я тебя взрастила, Мирон. Дала тебе всё, чтобы ты ни в чём не нуждался, а ты… Толкнул меня! Кхм… — осознав, что перешла на визг, женщина одёргивает себя. — Помоги мне подняться, Мирон.

Голос снова становится подчёркнуто сухим и чопорным. Я безропотно подхватываю женщину подмышки и ставлю на ноги. Бабка не чурается воспользоваться моментом и намеренно ставит трость мне на ногу.

Едва заметная змеиная улыбка трогает тонкие губы, накрашенные красной помадой.

— Ко мне в кабинет. Живо. На сегодня ты устроил весьма славное представление для слуг, — женщина вскидывает подбородок и ровной походкой движется к себе в кабинет.

Он расположен на первом этаже. Как и её комната и всё нужное для удобства комнаты. Подниматься по лестнице она не может, старая травма даёт о себе знать.

Сжимаю руку в кулак, подношу его ко рту и кусаю до боли костяшки. Сейчас опять начнётся песня о моём поведении. Но я даже не подозревал, о чём именно пойдёт разговор.

— Садись, — бабка плывёт к своему креслу и, сморщившись на мгновение от боли в правой ноге, садится. — Мне повторить, Мирон?

— Нет, — отвечаю хмуро, садясь напротив родственницы и смотря в холодное лицо.

Складываю руки на коленях и снова чувствую себя мелким пацаном, которого она позвала в кабинет, чтобы отчитывать за плохое поведение в школе.

«Эй, чувак, да у тебя руки дрожат. Выдохни! Она ничего не сможет тебе сделать. Ты сильнее. Она не имеет власти над тобой», — твержу себе. Но уговоры не действуют. Страх, вбитый в подкорку с детства, не желает отступать. И это вызывает огненную смесь ярости и ненависти, перекрывающую все иные чувства.

— Что ты хотела? — спрашиваю резко, складывая руки на груди и откидываясь на спинку стула.

— Для начала, сядь прилично, как я тебя тому учила, — снова недовольно поджимает губы и смотрит на меня так, будто пытается пробраться в мою черепушку и все мои мысли вытащить на свет. — Спину выпрями и не сутулься. Я столько денег и лет отдала на балет.

— Мы сотни раз обсуждали это, бабушка, — я сажусь ровно, ещё теснее сплетаю руки на груди, — я ненавижу балет.

— Но у тебя наследственное, Мирон.

— О чём ты хотела поговорить? — повторяю вопрос настойчивее.

— О твоём поведении. Я знаю, что ты просто хочешь вывести меня из себя, — начинает постукивать кончиком указательного пальца правой руки по столу, — но у тебя выходит это погано.

Я тихо хмыкаю, но не вставляю в её монолог ни слова.

— Но твоё поведение мне страшно надоело. Надоело биться о стену и получать такую «благодарность» за всё то, что я для тебя сделала. На старости лет, когда хочу спокойствия и стабильности, мне прилетает такой подарок от внука, — совесть царапается в груди, требуя меня попросить прощения, но я вовремя себя одёргиваю. — Я чувствую, что очередная твоя выходка сведёт меня в могилу, а ты добьёшься желаемого — завладеешь всем тем, что от меня останется. Тебе не с кем делить наследство, ты единственный наследник в моём завещании.

— Я не хочу это обсуждать, — я поднимаюсь, намереваясь выйти из кабинета бабки.

Как бы сильно я не пытался вывести её из себя, сделать всё, чтобы маска чопорности слетела с лица, одна мысль о том, что её не станет, превращает сердце в кусок льда.

— Сядь на место, Мирон, я не договорила. Имей уважение к старшим. Я знаю, что в последнее время ты делаешь всё, чтобы продемонстрировать обратное, но мне сейчас не до твоих выкрутасов.

Женщина замолкает. Сверлит меня своими прозрачными глазами. И я сдаюсь. Послушно опускаюсь в кресло, смотря в её морщинистое, но не потерявшее былой красоты и статности лицо.

— Завещание я составила ещё десять лет назад, когда ты был в третьем классе. Я была довольна твоим поведением и стремлениями совершенствоваться. Но вчера я его изменила, Мирон. Условия поменялись.

— Мне всё равно, — я упираюсь руками в подлокотники кресла и подаюсь вперёд. — Я повторюсь в сотый раз — деньги мне не нужны.

— Это ты так говоришь, потому что я тебя полностью обеспечиваю и даю тебе всё, о чём ты попросишь. Ты никогда не знал нужды в деньгах. И я слишком сильно боюсь, что своё наследство ты пустишь на ветер, растранжирив всё за пару месяцев. По всему этому мной было принято решение — ты женишься.