Всё может быть

Глава 6

О боже, мне совершенно нечего надеть. У меня отличные кроссовки, просто потрясающие, идеальные, но с чем мне их надевать? Я пробовала джинсы и футболку, но мне не понравилось, и я еще не в панике, но все же хотелось бы выглядеть неотразимо.

Кровать завалена одеждой, и в конце концов в самой глубине шкафа я нахожу мятую черную футболку, которую не видела по крайней мере год. Обнюхиваю ее. Конечно, она немного отдает плесенью, но можно погладить ее и побрызгаться духами, тогда сойдет. Футболка облегает, идеально сидит на талии и с черными брюками смотрится просто потрясающе. Но нет, даже с кроссовками весь этот черный прикид производит слишком сильное впечатление. Недостаточно свежо, недостаточно молодо. Черт.

Через час я наконец останавливаюсь на белой футболке с забавной надписью на груди, самых старых потертых джинсах и обожаемых кроссовках. Со дна коробки из папье-маше, приспособленной под шкатулку для драгоценностей, выуживаю массивные серебряные сережки и, так уж и быть, надеваю пару огромных серебряных колец. То, что надо.

Мы с Ником встречаемся в пабе «Фляга» в Хайгейте, который я смутно помню еще по подростковым годам. Поскольку я собираюсь выпить, оставляю машину и заказываю такси. Только направляюсь к двери, звонит телефон.

— Привет, дорогая, это мама.

Так я и знала.

— Что-нибудь срочное, мам? Я опаздываю и уже выхожу.

— О, как мило. Куда ты идешь?

— На свидание. — Черт. И зачем я только сказала. Теперь она устроит настоящий допрос.

— Как мило! — говорит она.

Я практически слышу, как заработал ее мозг на другом конце провода.

— С кем же?

Я знаю, что за этим последует: где он работает, какая у него машина, где он живет и, самое главное, достаточно ли он хорош для нашей ненаглядной доченьки.

Вот основная проблема, если у вас Провинциальные Родители из Ада. Конечно, я люблю их, даже очень, но у них есть пунктик, что меня надо выдать замуж за кого-то очень, очень богатого, поэтому я стараюсь не рассказывать им о своей жизни. Вот только иногда само собой выскакивает.

— Очень хороший молодой человек, — вздыхаю я, — но мне правда пора.

— Да, — тянет она волынку, — ох уж эта молодежь — вечно куда-то спешите. Мы с папой хотели узнать, не заедешь ли ты завтра на чай.

— О, — я совсем забыла, — конечно, заеду.

— Прекрасно. Я приготовила твой любимый шоколадный торт с марципаном.

Мама почему-то думает, что мои пристрастия в еде не изменились с детского сада, и я даже не пытаюсь объяснить ей, что сейчас я стараюсь избегать шоколадно-марципановых тортов, как бубонной чумы, потому что в результате они оказываются не в желудке, а на бедрах.

— О'кей, мам. Увидимся в четыре.

Я уже в уме планирую свой день. Неторопливо позавтракаю в постели с Ником, потом прогуляемся в Кенвуде, потом — долгий поцелуй на прощание. Да, если я правильно рассчитаю время, как раз к четырем успею к родителям в Финчли.

— Хорошо, дорогая. Где работает твой молодой человек?

— Послушай, мам, мне пора. Такси ждет.

— Он что, не заедет за тобой? — В ее голосе ужас.

— Нет, мам. Увидимся завтра. — Тихо опускаю трубку, раздраженно вздыхаю, и тут раздается звонок в дверь, потому что такси уже действительно ждет.

О'кей. Все взяла? Чистые трусики, зубная щетка, косметика, увлажняющий крем. Да. Моя сумка от «Прада» практически лопается. Я беру жакет и бегу вниз по лестнице.

Чем ближе мы подъезжаем к Хайгейту, тем больше я нервничаю. В Королевском парке проверяю, не размазалась ли помада. В Вест Энд Лейне — не заблестел ли нос. В Хэмпстеде взбиваю волосы. В Кенвуде начинаю дергать ногами, и водитель пялится на меня в зеркало заднего вида.

— Едете в гости? — в конце концов спрашивает он с сильным восточноевропейским акцентом.

— Ммм… да, — отвечаю я.

Честно говоря, мне совсем не хочется вступать в беседу с водителем такси, к тому же мне не нравится, как он на меня смотрит.

— Отлично выглядите.

— Спасибо, — произношу я ледяным тоном, чтобы охладить его пыл.

Это срабатывает. Потом чувствую себя виноватой и, когда мы подъезжаем, оставляю два фунта на чай. Затем торчу на тротуаре, представляю себе, как все пройдет, и думаю, где сейчас Ник.

— Либби!

Поднимаю глаза и вижу его. Он сидит за столиком снаружи, в большом дворике. Подхожу к нему и чувствую, как все напряжение исчезает, потому что, в конце концов, это всего лишь Ник. Он выглядит потрясающе, и я начинаю лучиться от счастья. Все поворачиваются, чтобы посмотреть на нас. На него глазеют все женщины. Эй! Он со мной!

И вот я стою перед ним и не знаю, что же мне делать. Может, поцеловать его? Или обнять? Или просто поздороваться? Он наклоняется вперед и хочет поцеловать в губы, но я, как обычно, веду себя по-идиотски и нервно отворачиваюсь, поэтому он только проводит языком по кончику губ, — выглядит очень удивленным, но быстро находится, улыбается и спрашивает, что я хочу выпить.

Я вижу, что он уже выпил полкружки пива и моя любимая водка с клюквенным соком явно будет не к месту. Поэтому я заказываю пол-литра пива, и, по-моему, ему приятно. Он исчезает внутри, а я сажусь и поздравляю себя с тем, что все так удачно получилось.

Он возвращается, улыбаясь, ставит передо мной пиво и говорит:

— Я поражен, Либби. Я-то думал, ты пиво терпеть не можешь.

Я беру кружку, скромно отпиваю глоточек, стараясь не морщиться, и говорю:

— Нужно же соответствовать этому месту.

— А! — Он кивает. — Тогда уж лучше бы заказала джин-тоник.

— Водку с клюквенным соком! Пожалуйста! — говорю я, потому что джин-тоник, конечно, очень вкусный напиток, но всегда напоминает мне о родителях, и это единственный напиток, который я никогда не заказываю, потому что точно знаю, что он выдаст с головой мое провинциальное происхождение.

Ник смеется.

— Чем занималась на этой неделе? — спрашивает он.

Думаю, рассказать ли ему об Аманде и фотографе в аптеке, о котором она не подозревает, и решаю все-таки рассказать, потому что это забавная история. Он смеется, и мне даже веселее, чем я ожидала.

Дело в том, что с той ночи, которую мы вместе провели, каждый раз, вспоминая о Нике, я думала только о сексе, а не о том, что он за человек, потому что у сексуальных объектов нет характера, ведь так? Но сидя здесь теплым вечером, я была удивлена, что он на самом деле такой милый, с ним так легко.

Потом Ник рассказывает, как он провел неделю. Он снова разослал письма, на этот раз восьми издателям, с первыми тремя главами своего шедевра и уже получил один отказ, в котором говорилось, что концепция интересная, но «не для нас».

— Ты никогда не хотел попробовать себя на другом поприще? — отваживаюсь спросить я, надеясь понять, почему он так настойчиво продолжает заниматься своим романом, если у него ничего не получается.

— Нет. — Он качает головой. — Ну, может быть, — если бы появилось какое-нибудь интересное предложение. Но я всегда мечтал быть писателем.

— Но как же ты живешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Как ты зарабатываешь на жизнь?

— Сижу на шее у Ее Величества, — гордо отвечает он.

Чувствую, как меняюсь в лице.

— Ты хочешь сказать, что живешь на пособие?

— Да.

Я теряю дар речи, сижу и думаю, что бы сказать дальше. Представляю себе, как расхохоталась бы Джулс. От Джона, с его «маздой Эм-Икс 5», до этого. О боже, что я тут делаю?

— Я ничего не имею против, — говорит он и смеется мне в лицо. — Хотя ты, по-моему, не в восторге.

— Не то чтобы я возражала, — отвечаю я и решаю не говорить ему, что раньше не встречала никого, кто жил бы на пособие. — Просто мне кажется, ты зря растрачиваешь свой талант.

— Но я не растрачиваю талант. Я просто жду, пока меня признают.

— Ну, тогда ладно.

— Так, — говорит он после четвертой кружки (я выпила только две, чтобы не быть слишком расточительной, учитывая, что он на пособии), — ты проголодалась?

И я понимаю, что проголодалась. Очень.

— Тут за углом есть отличная пиццерия. Может, прогуляемся и поужинаем?

— Угу. — Я оживленно мотаю головой, может, даже слишком оживленно, потому что пиво ударило мне в голову. — Звучит заманчиво.

Мы встаем и идем. Оказывается, что пиццерия не за углом, а чуть ли не на другом конце Лондона, и спустя двадцать минут я говорю:

— Ник, еще далеко?

— Мы почти пришли, — отвечает он. — Ты безнадежна.

— Вовсе нет, — отвечаю я и игриво шлепаю его.

Он поворачивается, хватает меня в охапку и говорит:

— Не вздумай шлепать меня!

Я хохочу, а он говорит, что в наказание я должна поцеловать его. Быстро чмокаю его в губы, а он откидывается назад и облизывает их.

— Нет, — говорит он, — это не настоящий поцелуй.

Я снова целую его, чуть дольше, но он качает головой, поэтому снова придвигаюсь к нему. На этот раз он открывает глаза и смотрит на меня, пока я целую его, — не успеваю опомниться, как мы целуемся и обнимаемся. Это так приятно, так волнующе, что я чувствую, как у меня в животе все переворачивается.

И я забываю обо всем. Следующие двадцать минут пути вообще не замечаю, потому что мы держимся за руки и каждые несколько минут останавливаемся, чтобы страстно поцеловаться. Мы хихикаем, как дети, я забываю о том, что проголодалась, что у меня болят нога, и вдруг Ник поворачивается ко мне и спрашивает, не устала ли я.

— Нет, — отвечаю я: я перестала ныть в ту самую минуту, когда он меня поцеловал.

— Хочешь, я тебя подвезу?

— Ты с ума сошел! Нет, не хочу!

Но он уже хватает меня, перебрасывает через плечо и бежит вниз по улице, а я восторженно кричу и колочу его по спине, чтобы он опустил меня, потому что волнуюсь: а вдруг ему тяжело меня тащить? Но вместе с тем мне хочется, чтобы он нес меня вечно, потому что так весело мне уже давно не было.

Придя в пиццерию, мы садимся за маленький, уютный столик в углу, в центре которого стоит свечка в бутылке, покрытой потеками воска. Все в этом месте похожи на Ника: молодые, модно одетые, улыбающиеся, но бедные, и я думаю, смогу ли привыкнуть к этому миру, далекому от крутых выпендрежных ресторанов и баров, в которые хожу. Здесь все кажутся такими естественными, их не заботят модные шмотки, которые надевают, чтобы произвести впечатление. В конце концов, этот образ жизни не так уж плох.

К нам подходит официант, чтобы принять заказ. Они с Ником знакомы: пожимают друг другу руки и говорят о том, как приятно снова встретиться. Ник делает заказ, хотя сначала надо было спросить, чего я хочу. Мне достается пицца «Фьорентина» и салат, а Нику — бутылка домашнего красного вина.

Как только официант уходит, Ник делает серьезное лицо и вздыхает.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Он молчит.

— Ладно, — наконец произносит он, — тебе не кажется, что самое время поговорить?

О черт. Черт. Черт. Черт. Я знала: все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сейчас он скажет, что больше не хочет меня видеть.

— Ну, — неуверенно говорю я, — не думаю, что нам есть о чем говорить, но, если у тебя есть какие-то мысли, давай, сбрось груз с сердца.

— Хорошо, — он кивает. А потом вздыхает. А потом молчит.

Меня начинает тошнить.

— Послушай, — говорит он, — дело в том… — Он останавливается, смотрит на меня и берет мою руку.

Через две секунды я ее отдергиваю, потому что знаю, что мне не понравится то, что он скажет, и не хочу держать его за руку, пока он будет это говорить.

— Боже, — говорит он, — это так трудно.

— Ради бога, — взрываюсь я, от нервозности мой голос звучит громко и визгливо, — говори уже!

— Хорошо, — он кивает. — Дело в том, что я не готов к серьезным отношениям.

Я молчу. Что тут сказать? Не в первый раз слышу такое.

— Но, — он поднимает глаза, — мне очень хорошо с тобой.

— И в чем же проблема?

— Не знаю. — Он вздыхает и качает головой. — Думаю, ты должна знать: я не готов взять на себя обязательства, не готов начать серьезный роман. Какое-то время у меня никого не было, мне нравится быть одному, и я не собираюсь от этого отказываться.

— И все?

— Нет, — говорит он. — Ты мне очень нравишься, и я хочу встречаться с тобой, но не хочу, чтобы ты неправильно меня поняла.

— Но, Ник, я тоже не готова к серьезным отношениям, — говорю я, и это правда. — У меня тоже давно никого не было, и я в таком же положении.

У него на лице написано облегчение.

— И я знаю, что ты не Любовь Всей Моей Жизни и я не Любовь Твоей Жизни, но это не значит, что мы не можем наслаждаться друг другом.

Его лицо становится еще более довольным. Клянусь, я вижу, как у него расслабляются плечи.

— Так ты ничего не имеешь против? — говорит он.

— Ничего, — решительно киваю я. — Нам хорошо вместе, у нас потрясающий секс, так что давай расслабимся и будем наслаждаться так долго, как получится.

— Либби, — говорит он, тянется через стол и целует меня, — ты невероятна!

Я краснею и думаю, что не так уж плохо все получилось. По крайней мере теперь я точно в него не влюблюсь. Не то чтобы раньше могла влюбиться, просто теперь в этом нет смысла.

Мы проводим прекрасный вечер. Кажется, ужин очень вкусный, хотя я не замечаю вкуса еды, меня гораздо больше занимают поцелуи через стол. Я держу его руку, и мы отлично проводим время.

Знаете, что самое приятное? То, что в субботний вечер я с парнем и притворяюсь, что мы — пара. Притворяюсь, что ничем не хуже других женщин, сидящих здесь, что у меня тоже есть парень. Я больше не жалкая одинокая женщина, у которой никого нет, и потому в субботу вечером уже не приходится идти куда-нибудь с подружками.

Наверное, вы думаете, что я ненормальная. Джулс именно так и считает, потому что в одиночестве есть свои преимущества. И правда! Если ты занята, общительна, встречаешься с мужчинами и ходишь на свидания, лучше быть самой по себе, другого и не хочется. Но когда у твоих одиноких подруг вдруг появляются бойфренды, лишь у тебя никого нет, ты становишься несчастной. Звонишь им и приглашаешь в бар в субботу вечером, а они извиняются и говорят, что они со Стивом, Питом или Джейком, но, так уж и быть, согласны выпить чашечку кофе после обеда. Если повезет, подруга приходит одна с широченной улыбкой на лице, садится и заваливает тебя рассказами о том, какой он замечательный. Если не повезет, они притащатся вместе, и придется пытаться вести светскую беседу с кем-то, кого первый раз видишь, в то время как подруга влюбленно смотрит на него и восхищается каждой глупостью, которая вылетает из его уст. В результате сбегаешь так быстро, как позволяют приличия.

А субботние вечера ты проводишь одна или, еще хуже, на вечеринках, устраиваемых парами, когда единственный малосимпатичный холостяк (которого пригласили специально для тебя) — и тот не пришел. И весь вечер чувствуешь себя отвратительно.

Но сегодня я одна из счастливых женщин, имеющих пару, и словно принадлежу к тайному обществу! Мне это определенно нравится.

Мы заканчиваем ужин и идем в квартиру Ника. Подразумевается, что я останусь на ночь, хотя никто из нас не говорил об этом, но что же еще могут означать слова «наслаждаться друг другом», если не секс? Ник ведет меня по дорожке к высокому красному кирпичному зданию в викторианском стиле. В самом большом окне филенчатые жалюзи. Сквозь них можно разглядеть, что происходит в комнате, и, кажется, все не так ужасно, как я себе представляла, а даже наоборот.

Внутри горит свет, и, конечно, комната не совсем в моем вкусе, но очень уютная — не та адская дыра, которую я рисовала в своем воображении. Я вхожу в парадную дверь, кладу свою сумочку на невысокую тумбу и жду, пока Ник просматривает конверты на столике в холле.

Он поднимает глаза и начинает смеяться.

— Это не моя квартира! — говорит он. — Моя наверху.

— О! — Я заливаюсь краской и беру в руки сумочку. — Извини.

Мы поднимаемся по лестнице, и он открывает другую дверь. Войдя туда, я понимаю, что это и есть его квартира. И она ужасна.

Нельзя сказать, что в ней грязно, вовсе нет, по крайней мере на первый взгляд. Просто там бардак, невообразимый, полный бардак. В одном конце комнаты — незаправленный футон, который, наверное, превращается в диван, когда Нику взбредет в голову убрать его. Но сегодня утром он этого не сделал: одеяло комком валяется в ногах, и повсюду горы газет и журналов. Если я говорю «повсюду», я это и имею в виду. Тут едва можно передвигаться, и, пробираясь через комнату, я думаю, что уж лучше горы газет, чем открытый пол: те его островки, что виднеются из-под завалов, похожи на ковровое покрытие для пабов с оранжевыми и коричневыми завитками. Я осторожно опускаюсь в кресло, которое, может быть, когда-то было почти новым. Но это было очень давно. Так давно, что страшно подумать.

Мебель похожа на старье с помойки, а может, так оно и есть: все разваливается, по стенам хаотично развешаны полки, и книги на них навалены, а не расставлены ровными рядками, как в моей квартире. Это просто свалка. Помойная яма.

— Хочешь чаю? — спрашивает Ник, исчезая на кухне.

Я намереваюсь пойти за ним, но тут он появляется в дверях.

— Оставайся здесь, там беспорядок. Я тебе принесу.

Пытаюсь вообразить, что же за свинарник у него на кухне, и решаю впредь даже не заглядывать туда.

— Извини за бардак, — говорит Ник, он принес чай в двух треснутых кружках. — Я хотел убраться, но сегодня не было времени.

— Ничего, — я ломаю голову над тем, что бы приятное сказать в адрес его жилища. — Именно так я представляла себе квартиру писателя.

— Правда? — Он явно польщен.

— Да! — решительно киваю я.

— Мне эта квартира подходит, — говорит Ник. — Надо бы, конечно, почаще убираться.

Я молча потягиваю свой чай. И тут он подходит, садится рядом и начинает поглаживать меня по спине. Я ставлю чашку, придвигаюсь к нему и через мгновение забываю о квартире, о беспорядке, обо всем. Только чувствую, как он гладит меня, и поворачиваюсь, чтобы поцеловать его. Похоже, единственное преимущество этой квартиры в том, что нужна всего лишь секунда, чтобы переместиться на футон. Я даже не успеваю заметить, грязные ли простыни, потому что Ник снимает с меня футболку и расстегивает лифчик. А это очень волнующе.

Я быстро стаскиваю джинсы, не желая терять ни секунды, и наблюдаю, как Ник справляется с застежкой своих брюк, а затем снимает боксерские трусы. Не выдержав, начинаю гладить его твердый член. Он постанывает, а я беру в рот сначала кончик, а потом весь член и слышу, как Ник задерживает дыхание.

Спустя какое-то время он шепчет, чтобы я остановилась, поднимает меня, и мы страстно целуемся, сплетая языки. Он гладит мою грудь и опускает руку ниже, проскальзывает в трусики, и теперь уже моя очередь прерывисто дышать; немного подразнив меня, он начинает ласкать мой клитор и ласкать меня внутри, а другой рукой водит по моей груди, пощипывая соски, и я постанываю и опускаюсь на кровать.

А потом, не в силах больше ждать, я говорю ему, чтобы он надел презерватив и вошел в меня немедленно. Он так и делает, и это еще лучше, чем в прошлый раз; он двигается, а я целую его шею. Мне хорошо, как никогда. Ник поднимает меня, чтобы сменить позу, но я не хочу, а он шепчет: «Увидишь» — и поворачивает меня. Войдя в меня сзади, он двигается и одновременно ласкает рукой мой клитор. Я начинаю стонать вместе с ним и чувствую, как волной накатывает наслаждение, издаю животный звук, и меня захлестывает сильнейший оргазм, какой я когда-либо испытывала. Совершенно обессиленная, засыпаю в его объятиях.