Загадка неоконченной рукописи

Глава 16

Бостон

Конечно, это был Джордан. Кто же еще мог бродить по ее дому посреди ночи. Он поймал ее за руки, чтобы успокоить, и взглянул на то, что в них было.

– Я ходила к Ангусу, – объяснила она. – И взяла там кое-что почитать. – Она не стала уточнять, а он не стал спрашивать. Он вообще не сказал ни слова, просто взял ее за руку и повел обратно в постель. Они больше не занимались любовью, просто лежали друг у друга в объятиях, пока не заснули оба, – а Кэйси именно этого и хотелось. Если она покидала комнату Конни с тревогой за Дженни, в присутствии Джордана она успокоилась. Точно так же, как созданный им сад, сам он дышал покоем. Решив доставить себе удовольствие и зная, что ей отпущено совсем мало времени на это, она в полной мере наслаждалась этим покоем. Как она и ожидала, лишь только рассвело, он встал и собрался уходить.

Она оставалась в постели еще несколько минут, чтобы напоследок насладиться оставшимся его запахом. Но вместе с исчезавшим теплом исчезал и покой. Когда Кэйси почувствовала, что в ее голове уже все бурлит, как в кипящем чайнике, она вскочила, приняла душ, сварила себе кофе и спустилась с ним вниз.

Сегодня картины Рут заставили ее остановиться. На первой были изображены подсвеченные солнцем волны, на второй – рыбацкая пристань, на третьей – маленький островок. Кэйси переводила взгляд с одной работы на другую. Почему-то ей казалось, что они полны уверенности. «Более того, они были полны надежды», – подумала она, направляясь через офис в сад. Царившую там тишину нарушали только голоса птиц, сновавших у кормушки. Бостон еще только начинал просыпаться. Солнце едва появилось из-за залива на востоке.

Прихлебывая кофе, Кэйси брела по дорожке. Возле недотрог Джордана она присела, чтобы рассмотреть их получше, и ей показалось, что их развернутые вверх венчики тоже изучают ее. Снова поднявшись на ноги, она пошла дальше, среди белых цветов, обогнула пятно розовых и направилась к голубым. Колокольчики, лилии и разбитое сердце. Она была вполне горда собой. Джордан не упоминал ничего из этого. Это были названия из ее детства, которые сами пришли на память при взгляде на цветы. Все-таки она была дочерью Кэролайн.

Запах? Она не могла различить отдельных запахов, но общий букет все равно был чудесным. Сопровождаемая им, она поднялась на вторую террасу, к азалиям, которые уже приоткрыли свои бутоны.

Пройдя до самого конца сада, она остановилась и вдохнула хвойный запах – один раз, потом другой, еще и еще. Это были такие умиротворяющие мгновения! Однако как только она уселась на стул рядом с домом, чтобы допить кофе, беспокойство вернулось. Положение Дженни Клайд становилось все более безнадежным. В какой-то степени и Кэйси тоже. Ее мать умирала, многое в ее отце оставалось загадкой, и она знала, что история «Флирта с Питом» еще не закончена.

Допив кофе, она пошла обратно в дом. Ради надежды – на удачу – она, проходя мимо, коснулась картин Рут и поднялась по лестнице. Спальню хозяина она уже обследовала и нашла там очередную подсказку на своем причудливом пути по следу. Остались только коробки наверху.

Первым делом Кэйси нашла книги. Некоторые были трудами других психологов, но большинство – трудами самого Конни. В некоторых коробках оказалось по двадцать копий одной и той же книги – эти коробки были присланы из издательства. В других книги лежали вперемешку. В каждой книге, которую она открывала, на первой странице был его автограф.

«Экземпляры с автографом автора, – словно услышала она слова матери. – Ты можешь продать их дороже розничной цены. Зачем тебе столько экземпляров одних и тех же изданий?»

Она могла взять себе по одной каждого названия. Тогда у нее будут копии с автографами. Однако почему-то такое приобретение подписанных книг причиняло боль.

Отвернувшись от этих коробок, она нашла те, которые Джордан переносил сюда из офиса. В них были закрытые истории болезней. Кэйси просмотрела их только затем, чтобы выяснить, нет ли среди них фамилии Клайд. Не найдя ничего, она перешла к другой коробке, а когда ничего не нашлось и в ней – к следующей.

Она остановилась, только когда Мег позвала ее и сказала, что заезжала ее девятичасовая клиентка, но предупредила, что придет в двенадцать. Значит, теперь у нее было два лишних часа на поиски. Она прикидывала, сколько сможет успеть за два часа, когда Мег предложила ей свою помощь. Кэйси согласилась.

Мег открывала и закрывала коробки. Кэйси сортировала содержимое. Она нашла еще книги и архивы. Нашла первый экземпляр докторской диссертации Конни, отпечатанный на машинке, в которой была кривая буква «W». Она нашла рукописи его книг.

– А что вы ищете? – спросила Мег, когда, разочарованно ворча, Кэйси передала ей очередную коробку, чтобы закрыть.

– Что-нибудь личное, – ответила Кэйси, сидя на корточках. Рукописи были важной находкой. В Гарварде их бы взяли с радостью, но ей они были ни к чему. – Рисунки, письма, черновики. – Это она на самом деле хотела найти. – Выпускной альбом. Большой манильский конверт с надписанной буквой «К». Тебе ничего такого не попадалось?

– Нет, – ответила Мег, заправляя в прорези крышку коробки. – Он никогда не обращался ко мне за помощью, когда работал здесь, наверху. – Она уселась, точно повторив позу Кэйси. – Это всё его книги? Вы читали их?

– Все.

Мег застенчиво спросила:

– Как вы считаете, мне стоит прочесть хоть одну?

– Одну из этих? Нет. Они слишком научные. Это не развлекательное чтение. – Кэйси повернулась к следующей открытой коробке. – Ага! Моя коробка.

– Мэнская.

– Что?

– «М» – значит «Мэн», – пояснила Мег.

Кэйси удивленно взглянула на нее, потом рассмеялась.

– «М» значит «Мэн». Вот оно что! Я об этом как-то не подумала.

– Мэн много значил для доктора Ангера, – воодушевленно сказала Мег. – Поэтому он и устроил сад. Помните самую заднюю часть, где триллиумы, можжевельник и тсуги? Он как-то сказал мне, что запах там напоминает ему о доме, и я это понимаю. Я тоже выросла в Мэне. – Она оборвала себя и подчеркнуто исправилась: – На самом деле я выросла в Нью-Гемпшире, но родилась в Мэне, а пейзажи все равно одинаковые, от штата к штату, пока не попадешь на побережье, где все не так, потому что воздух соленый и все время ветер.

– Значит, он воссоздал здесь запах. – Кэйси была расстроена – она не подумала о такой связи. Но не сразу. Прежде чем за работу взялся Джордан, в саду была сплошная трава и бурьян.

– Доктор Ангер скучал по родине. Он однажды признался мне, потому что иногда я тоже начинаю скучать.

– Он хоть раз посещал те места после того, как уехал?

– Я не знаю.

– А ты?

Она покачала головой.

– Там не осталось никого, с кем бы я хотела встретиться. – Неожиданно она просияла. – А вы когда-нибудь хотели, чтобы у вас были темные волосы?

Кэйси улыбнулась неожиданной перемене темы, но быстро забыла о вопросе, перебирая содержимое первое мэнской коробки. В ней тоже оказались книги, но совсем иного сорта. Эти были старыми и изрядно потрепанными. Конни подписал и их, но не в качестве автора. На каждом форзаце аккуратным, детским почерком было выведено: «Корнелиус Б. Ангер», обозначавшее хозяина.

Она нашла «Остров сокровищ» и «Швейцарского Робинзона», «Моби Дика» и «Путешествия Гулливера». Она нашла «Ганса Бринкера, или Серебряные коньки», «Приключения Тома Сойера» и «Ветер в ивах».

– Старые книги, – сказала Мег.

Они к тому же выглядели так, будто их перечитывали по многу раз. Они имели особое значение для хозяина. Кэйси отчетливо это почувствовала. То, что Конни сохранил их, доказывало, что они были его сокровищами из детства.

В коробке были и другие книги, в том числе произведения классиков. Рассмотрев каждую, Кэйси сложила их обратно и подвинула коробку к Мег.

– Так вам нравятся ваши волосы? – переспросила Мег. На ней была одна из тех заколок, что подарила ей Кэйси. В ней были сиреневые тона, и она прекрасно подходила к каштановым волосам Мег.

– Да.

– А веснушки?

– Теперь я отношусь к ним спокойно, – улыбнулась Кэйси. – А раньше терпеть не могла.

Глаза Мег распахнулись.

– Правда? Кэйси кивнула.

– Начала замазывать их косметикой еще до того, как у меня действительно появилась необходимость ею пользоваться.

– Правда? – восхищенно спросила Мег еще раз.

– Угу, – ответила Кэйси, зарываясь во вторую коробку. Там тоже оказались детские книги. И в третьей.

– Наверное, он и вправду любил читать, – заметила Мег. – Как вы думаете, зачем он хранил все это?

Это был вопрос в точку. Кэйси очень хотелось бы иметь на него достойный ответ.

– Может быть потому, что он любил читать. Или потому, что ему их подарил кто-то, кого он любил. Или потому что знал, что когда-нибудь эти издания приобретут ценность.

– А мне кажется, он хранил их для внуков, – сказала Мег.

– Но у него же не было внуков.

– Но могли быть. Вы не хотите иметь детей?

Кэйси задумалась, могло ли прийти в голову хранить книги для внуков человеку, который никогда не общался даже с собственным ребенком. То же самое и со спальнями. Она задумалась, какую роль играли в его жизни фантазии, ведь он жил один в своем прекрасном доме.

– Так вы не хотите иметь детей? – настаивала Мег.

– Когда-нибудь, да.

– Вы не переживаете по поводу возраста?

– Пока нет.

– А я да. Я хочу иметь детей.

– У тебя есть парень?

Мег отрицательно покачала головой, и тихо, смущенно проговорила:

– Может быть, когда-нибудь… – Тут же оживившись, она, в свою очередь, спросила: – А у вас есть парень?

Кэйси на минуту задумалась. Она не могла назвать Джордана своим парнем. Однако она спала с ним, поэтому кем-то для нее он все-таки был. Найдя, наконец, компромисс, она ответила:

– Ну, это как сказать. На данный момент, в общем, да. Но больше ничего не скажу. На губах моих печать. – Взглянув на часы, она потянулась к следующей коробке. – Еще кучка детских книжек, и мне пора работать.

В последней коробке оказались школьные тетради. Они рассказали ей, что Конни изучал химию, латынь и французский, историю Америки и искусство. Но в них не было ни слова о том, где он ходил в школу, хотя именно эту информацию она искала. Как она ни старалась, ей так и не удалось обнаружить ни названия школы, ни названия города, а к этому времени ей уже пора было встречать клиентку, поэтому поиски были временно отложены.

Джойс Льюэллен пришла в три. На ней не было лица, она судорожно сжимала пальцы с побелевшими костяшками.

– Я не сплю. Я не ем. Я просто сижу дома или слоняюсь из комнаты в комнату. Я чувствую себя точно так же, как сразу после его смерти.

– Вам уже известно решение судьи?

– Нет. Оно будет известно завтра. А я уже предчувствую проигрыш, и меня мучает тот же самый старый гнев. Я не могу общаться с домашними, с друзьями. Я не хочу больше видеть, как они закатывают глаза и… вздыхают. Они устали от разговоров об этом. Они не могут понять до конца, что я чувствую. Да и как они могут? Может, они и любили Нормана, но он не был для них такой неотъемлемой частью жизни. Их будущее не зависело от него.

Кэйси предполагала, что родственники и друзья не только поэтому потеряли интерес к делу. Они уже пережили это. Точно так же, как и дочери Джойс. Она осталась единственной, кто продолжал этот бег на месте, не двигаясь абсолютно никуда.

– Разве вы можете вернуть его назад? – тихо спросила Кэйси.

– Нет. Не могу. Я это понимаю. Но если бы я выиграла это дело – это было бы важно для меня. Я бы почувствовала, что все наконец кончилось.

– Черта подведена.

– Да. Если я выиграю, я действительно подведу черту.

– А если проиграете?

– Черты не будет. Я буду продолжать думать, почему он умер.

– А что сказали врачи? – спросила Кэйси. Она знала ответ, но Джойс не повредило бы проговорить это вслух.

– Они сказали, что у него возникла обширная аллергическая реакция на анестезию. Ему раньше никогда не делали общего наркоза. Как я могла знать?

– Вы? Почему вы? Откуда вы могли знать об этом?

– Но кто-то же должен был. Никто не знал, что у него возникнет такая реакция – ни его мать, ни он сам, и уж, конечно, ни вы. С другой стороны, вы сделали все возможное, чтобы выяснить причину его смерти. Вне зависимости от вердикта судьи, вы можете считать это дело закрытым для себя.

Джойс выглядела загнанной.

– А если нет? То есть, конечно, можно сказать, что суд не счел доказательства достаточными для вынесения обвинительного заключения. Но это не значит, что доказательств нет вообще. Кто посмеет сказать, что доказательства, собранные нами, ложные? Вот почему мне нужна победа. Мне нужно определенное решение. «Доказательства недостаточны» – это не ответ для меня. Мне необходим точный ответ.

Кэйси могла это понять. К тому моменту, когда она вернулась обратно наверх, а это было уже ближе к вечеру, она была полна энергии, чтобы найти свое решение. Она прикинула, что в двух комнатах осталась еще добрая дюжина необследованных коробок. На этот раз в одиночку она яростно набросилась на них, двигая одну за другой, уже не садясь рядом, а наклоняясь над ними, чтобы быстрее рассмотреть содержимое.

Когда она расправилась со всеми коробками, в ее руках оказалась всего одна значимая вещь. Большая часть личных коробок содержала детские реликвии Конни. Она нашла вышитую афганскую шаль, изодранную почти в лохмотья. Пару маленьких коричневых ботиночек со стертыми почти до дыр подметками. Несколько детских фотографий, относящихся к дошкольному периоду жизни Конни. На них он выглядел милым, робким ребенком, черты которого поразили ее сходством с кем-то. Потом до нее дошло, что она видит в них себя.

То же самое было и с волосами. Она нашла маленький конвертик, в котором лежала отрезанная прядь волос абсолютно такого же, как у нее, цвета. У нее перехватило дыхание от ощущения родства, когда она достала прядь и погладила ее.

Но еще большее впечатление произвела на нее обезьяна. Это была потертая мягкая игрушка с длинными тощими ногами и выцветшим коричневым мехом, торчащим клочками. Один помутневший глаз болтался на нитке, второй и вовсе отсутствовал. Это была самая милая и жалкая вещь, которую Кэйси когда-либо доводилось держать в руках. Она зарылась носом в ее мягкое брюшко. От нее шел чуть затхлый запах времени. Кэйси догадалась, что это была любимая игрушка Конни. Представила, как он укладывал ее с собой спать, даже когда подрос. Догадывалась, что он наделил ее жизнью, именем и личностью, так что выкинуть ее было равносильно убийству.

Точно такие же чувства она сама испытывала к своему игрушечному утенку. Даффи. Даже сейчас он продолжал сидеть на столике в ее квартире, прислонившись к лампе. Даффи любил ее всем своим игрушечным сердцем в те годы, когда она отчаянно мечтала о двоих родителях. Она не знала, в какой нужде помогала Конни эта обезьянка, но точно знала, что уже не способна убрать ее обратно в коробку. Она даже не могла оставить ее с Ангусом на кровати Конни.

Взяв ее с собой вниз, она усадила ее на подушке в своей бледно-голубой комнате, чтобы она смотрела на тумбочку, где лежала фотография Конни. Наверное, она поступила правильно, потому что обезьяна уселась прочно и выглядела удовлетворенной. Для Кэйси это было неким утешением, поскольку в том, что касалось продолжения «Записок», она потерпела поражение. Ни в одной из коробок не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего большой конверт манильской бумаги с буквой «К» на лицевой стороне. Она не представляла, где еще искать.

Расстроенная, она побрела в сад, но неожиданно обнаружила себя сидящей на покрытых ковровой дорожкой ступеньках лестницы, ведущей в офис, и разглядывающей картины Рут. Если средоточием жизни для Конни были леса, то для нее – океан. Там, где он отдавал предпочтение глубоким, насыщенным оттенкам зеленого, красного и синего, кисть Рут окуналась в неяркие, пастельные краски. Картины как бы являли собой вещественное свидетельство различий между двумя людьми. Кэйси в сотый раз задумалась, что же удерживало этих людей вместе?

Картины Рут даже сейчас, в сумерках лестничного пролета, были полны надежды и света. Они словно приглашали куда-то. Они искушали Кэйси. Но одновременно ранили.

Вечер четверга Кэйси обычно посвящала йоге, и сейчас она чувствовала, что занятие необходимо ей. Однако она все же пропустила его, потому что больше, чем в йоге, она сейчас нуждалась в разговоре с матерью. Она решила, что у Кэролайн найдется пара слов по поводу Рут. Однако в этот вечер у Кэролайн не нашлось ни слова ни по какому поводу. Она спала и дышала, возможно, чуть тяжелее, чем обычно, но все-таки без надрыва и боли.

Кэйси села с ней рядом, взяла ее за руку и внимательно всмотрелась в лицо в тусклом вечернем свете. Она не сказала ничего о Рут. Ей не хватило духу добавить это ко всему остальному, с чем приходилось сражаться Кэролайн.

Через некоторое время она тихо окликнула:

– Мам?

Она подождала, стараясь заметить дрожание век, малейшее подергивание, которое могло бы свидетельствовать о том, что мать слышит ее.

– Мам, ты знаешь, что я здесь? – Она ждала, смотрела, и постепенно ей становилось страшно. – Мне нужно знать, что происходит с тобой. Это начинает беспокоить меня.

Кэролайн лежала неподвижно, повернутая на бок, с закрытыми глазами. Кэйси наклонилась ближе.

– Ты слышишь меня? – в полный голос спросила она.

Она подождала еще. Кэролайн оставалась недвижимой, дыша не совсем бесшумно. Через какое-то время, не в силах справиться со страхом, Кэйси поцеловала мать в щеку, погладила ее волосы и сказала:

– Ладно, мам. Ты устала. Поговорим в следующий раз. Ты наверняка будешь чувствовать себя лучше. Я люблю тебя.

Ее голос сорвался.

Она еще раз поцеловала в щеку Кэролайн и прислонилась к ней лбом, впитывая в себя ее тепло. Она нуждалась в этом тепле. Оно всегда ждало ее, даже когда она отмахивалась от него во имя независимости. Как близорука была она тогда. Теперь она это понимала: можно одновременно быть независимым и все равно нуждаться в тепле. Кэролайн об этом знала. Всегда, и в дурные, и в хорошие времена, она прощала и любила. Кэйси не хотела ее терять.

В страхе из-за того, что это все равно произойдет, и не желая взглянуть в лицо этому факту, она аккуратно опустила руку матери на простыню и, пятясь задом, вышла из комнаты.

Пятница в расписании у Кэйси была днем повышения квалификации – она обычно посещала семинары, встречалась с коллегами, читала специальные журналы. Изредка она ходила на пляж, называя это восстановительной терапией.

В это утро пятницы она тоже направилась к морю, но не за тем, чтобы расслабляться на пляже. Ей нужны были ответы, и Рут Ангер была единственным оставшимся человеком, у кого они могли быть.

Конечно, вначале она позвонила ей. Она не собиралась проделывать весь путь до Рокпорта только затем, чтобы обнаружить, что Рут нет дома. Рут взяла трубку. Кэйси тут же повесила свою. Детство? Возможно. Но у нее было право на возвращение в прошлое. Ее презрение к Рут брало начало в подростковом периоде, когда она впервые узнала о ее существовании. Из-за отсутствия других объяснений того факта, что Конни игнорировал собственную дочь, она сделала козла отпущения из Рут.

Согласно первому сценарию, Рут украла Конни у Кэролайн или что-то вроде того. Конни был уже готов позвонить Кэролайн, но тут появилась Рут, отвлекла его внимание и пригвоздила к месту рядом с собой.

Согласно другому сценарию, Рут настроила его против Кэйси. Когда Конни заговаривал о том, чтобы связаться с Кэйси, Рут устраивала ему бурные сцены ревности. Она хотела, чтобы они завели собственного ребенка, а не отвлекались понапрасну на какой-то продукт случайной связи – который, возможно, вовсе даже и не его ребенок, говорила ему Рут в фантазиях Кэйси, потому что мы понятия не имеем, с кем еще встречалась в это время Кэролайн Эллис.

Фантазии Кэйси дошли даже до того, что Рут похищала письма, которые Конни писал ей.

Конечно, постепенно эти сценарии рушились. Чем больше Кэйси узнавала о работе человеческого разума – и чем больше наблюдала за Конни, – тем большую ответственность за его поведение она стала возлагать на него самого. Правда, это не означало, что Рут оказалась полностью реабилитирована. Кэйси не понимала, почему, особенно после того, как прошли годы, а детей у них так и не появилось, она не убедила Конни проявить хоть малейшее внимание к его единственному ребенку. Кэйси не понимала, почему Рут не сделала первый шаг сама – не позвонила, чтобы сообщить о смерти Конни, и не связалась с ней после этого.

Все эти мысли роились у нее в голове, пока она ехала на север. Когда она повернула на северо-восток, они начали больше беспокоить ее, а когда она доехала до Глочестера, то подумала, не повернуть ли обратно. Но у нее не было другой возможности узнать то, что она хотела. К тому же, поразмыслив, она решила, что, если не сможет сдержаться и выскажет Рут что-либо нелицеприятное, в этом не будет ничего такого, чего бы та не заслужила.

Дорога к дому Рут от центра города была ей известна. Ей уже приходилось бывать здесь – конечно, она не проделывала специально весь путь из Бостона ради того, чтобы взглянуть на дом Рут, но за последние двенадцать лет она проезжала мимо раза четыре или пять, когда бывала в Рокпорте по другим делам.

Дом не сильно изменился за это время, разве что потемнел от соленых морских ветров. Он стоял в конце улицы, заросшей низкорослой травкой и прибрежными кустарниками, – дом в приморском стиле, с крытой шифером крышей, поднимавшейся назад и вверх от традиционных дверей с окошками по бокам. Кэйси поставила машину напротив и пошла к дому по выложенной камнем дорожке. Она позвонила и стала ждать, глядя себе под ноги и недоумевая, чего ради она сюда приехала, но из-за упрямства не собиралась уходить.

Дверь отворилась.

Кэйси знала Рут в лицо. Она видела ее рядом с Конни во время обедов с коллегами и совсем недавно на заупокойной службе. Каждый раз Кэйси думала, что ее облик соответствует шаблонным представлениям о художнице. Однако сейчас понятие шаблонности как-то не вязалось с внешним видом Рут. Во-первых, за прошедшую неделю ее волосы, раньше прикрывавшие уши, укоротились до состояния пушистой шапочки. Обычно тусклая седина сегодня словно светилась, а всегда гладкая прическа была небрежно растрепана ветром. Она была худощавой, на несколько дюймов выше Кэйси. На ней была голубая рубашка поверх майки без рукавов и шорты. Ногти на босых ногах были выкрашены в яркий оранжевый цвет.

Она выглядела… выглядела настолько похожей на то, как в представлении Кэйси должна была бы выглядеть Кэролайн лет через десять, что у нее перехватило дыхание.

Рут казалась почти такой же ошарашенной, как и Кэйси, но она отреагировала первой, причем совершенно неожиданным образом. На ее лице появилась широкая улыбка, лучащаяся искренней теплотой.

– Кэйси! Как я рада! – Она протянула ей руку. – Заходи.

Кэйси не стала сопротивляться. Не говоря уже о внешнем виде Рут, она совершенно не ожидала, что та будет рада видеть ее. Это выбило ее из колеи, пока она еще пыталась справиться с волнением, а дом доконал ее окончательно. Изнутри он был похож на диковинную пещеру с высокими окнами, застекленными участками крыши и стеклянными дверями, ведущими на террасу, с которой открывалось по меньшей мере три разных вида на океан. Это был действительно дом художника: у одного из окон помещался мольберт с холстом, над которым, по-видимому, Рут работала сейчас; еще несколько холстов разной степени завершенности располагались кругом.

– Как я рада, – повторила Рут, не переставая улыбаться. Постепенно Кэйси удалось собраться, чтобы осознать, что какая-то ее часть, как ни странно, тоже рада. Рут, в конце концов, была почти родственницей и, по всей видимости, была действительно счастлива видеть Кэйси.

Но Кэйси все-таки не могла отделаться от истории этих почти родственных отношений. Поэтому она прямо спросила:

– Почему?

Улыбка Рут померкла, но она продолжала смотреть на Кэйси с теплотой.

– Потому что ты – дочь Конни. Теперь, когда его нет, мое сердце радуется при виде тебя.

Кэйси неожиданно вновь охватил гнев.

– Почему только теперь, когда его нет?

– Потому что мне не хватает его. – Рут больше не улыбалась, доброе лицо стало серьезным. – И потому, что я жалею, что это не произошло раньше. Я давно хотела познакомиться с тобой.

– Почему же вы ждали?

Рут остановилась, потом осторожно ответила:

– Потому что Конни не хотел этой встречи.

– Почему? – спросила Кэйси. Собственно, за ответом на лот вопрос она и приехала сюда.

Рут глубоко вздохнула.

– На этот вопрос не так просто ответить. Пройдем на террасу?

Кэйси была бы не против получить все ответы прямо у двери, а потом развернуться и уехать. Но Рут подкупала своей искренностью, и красотой своего дома, и надеждой, сквозившей в ее полотнах, которая так тронула Кэйси. Поэтому она позволила провести себя на террасу через большую комнату, сначала мимо большого U-образного дивана с каменным кофейным столиком рядом, на котором лежали книги по искусству, стояли изящные резные статуэтки и массивные железные лампы, а потом – мимо мольберта и холстов.

– Не хочешь выпить чего-нибудь холодного? – спросила Рут, когда они вышли на террасу.

Кэйси покачала головой. Схватившись за перила, она смотрела на море. Вода была низкой, отлив обнажил обросшие водорослями камни. Чайки ныряли, поднимались и фланировали в воздушных течениях, окликая друг друга. Волны накатывались на берег, разбивались и отступали в умиротворяющем ритме.

Без всякого усилия с ее стороны гнев Кэйси начал улетучиваться.

– Рут тоже подошла к перилам и облокотилась на них неподалеку от Кэйси, глядя вдаль.

– Океан всегда притягивал меня. Но не Конни. Он предпочитал вещи более близкие и сдержанные.

– Почему? – Кэйси повернулась и посмотрела на Рут.

– Безопасность. Он не доверял тому, что вызывало у него чувство беспомощности.

– Откуда это взялось?

– Ты сама должна знать. Кэйси действительно знала.

– Такие вещи обычно тянутся из детства, только я совершенно ничего не знаю о его детстве. Мне неизвестно даже название его родного города.

– Эббот.

– Не Литтл-Фоллз? – рискнула пойти напролом Дженни.

– О Литтл-Фоллз я никогда не слышала. Он приехал из Эббота.

Эббот. Название, которое она так долго пыталась найти, открылось так легко.

– Это маленький городок в Мэне, – пояснила Рут, – хотя больше мне практически нечего тебе сказать. Я сама никогда там не была. Когда мы только поженились, я предлагала съездить туда, но он категорически отказывался. Он провел там не самые счастливые годы.

– Почему?

Рут смотрела на океан. Через какое-то время она вновь взглянула на Кэйси.

– Он всегда был очень скрытным человеком – не хотел, чтобы хоть кто-то узнал о его прошлом. Но теперь его нет, а ты – его плоть и кровь. Если у кого-то и есть право знать об этом, то именно у тебя. Там не было никакого насилия или извращений. Я сама раньше думала так, – призналась она. – Я представляла себе какое-то значительное и ужасное событие, которое искалечило его на всю жизнь.

Кэйси думала точно так же.

– Никакого конкретного акта насилия, только годы обиды. Конни с рождения был тщедушным, но слишком ярким. Необычность в Эбботе не приветствовалась. С самого раннего детства он превратился во всеобщий объект насмешек – его постоянно безжалостно подкалывали и высмеивали, никто не мог спокойно пройти мимо, чтобы не высказать что-нибудь язвительное в его сторону. Он научился избегать людей еще до того, как пошел в школу, и постепенно эта схема поведения устоялась, и ее уже было не отделить от его личности.

Кэйси легко могла представить путь превращения ребенка, описанного Рут, в того взрослого мужчину, которым стал Конни. Но был еще один важный момент.

– А что делали его родители?

– А что они могли сделать?

– Продать ферму.

Рут горько улыбнулась.

– У них не было никакой фермы, в твоем или моем представлении. Если его мать и растила овощи или цыплят, то исключительно ради того, чтобы прокормить себя и семью. Они жили почти в центре города в крохотном домишке с крохотным клочком земли. Я даже не уверена, что дом был их собственностью. В любом случае они не могли позволить себе переезд. Они были очень стеснены в средствах, а жизнь в Эбботе была дешевой.

– Так они искалечили жизнь своему ребенку из-за денег?

– Не только, – уточнила Рут. – Дело было еще и в его отце, Фрэнке. Это был очень земной, крепкий мужчина – полная противоположность Конни. Он был убежден, что если что-то и способно «излечить» Конни и не дать ему окончательно превратиться в неженку, то это культура «мачо» Эббота. Естественно, это не сработало. Жизнь Конни превратилась в сплошную муку. Единственный способ выжить, который оставался у него, – отгородиться от всех.

– А мать? Как она могла спокойно смотреть на все это?

– Подозреваю, что ей это давалось не легко. Для Конни она была единственной отдушиной, но в первую и самую главную очередь она была послушной женой. Ее муж был человеком твердых убеждений, и она не могла перечить ему – и кто я такая, чтобы критиковать ее за это? Я вела себя практически так же. Мы называем это уважением к желаниям супруга.

Кэйси не могла согласиться.

– Но Конни же был ребенком! И он страдал. Не могу себе представить, как мать может ничего не предпринять в такой ситуации.

– Она старалась, делала все, что могла, например, подбадривала его. Отец даже не знал, стоит ли Конни поступать в колледж.

– Не хотел, чтобы сын совершенствовался? – ошарашенно спросила Кэйси.

– Не хотел, чтобы тот отходил еще дальше от образа нормального, в кавычках или без, здорового человека. Если уж на то пошло, он бы предпочел, чтобы Конни поступал в университет Мэна, потому что он сам там работал, но Гарвард? – Она покачала головой. – А Конни решил именно так. И принял это решение не в одиночку. За ним стояла его мать, тихо и незаметно она подталкивала его к цели. Он выиграл полную стипендию и уехал из Эббота, чтобы больше туда не вернуться.

– Даже для того, чтобы повидаться с родителями?

– Отец умер как раз перед его отъездом, а мать переехала. Все это было очень-очень много лет назад.

– Но оставило неизгладимый след.

– Да. Конни так и не смог справиться с последствиями. Его личная жизнь направлялась страхом быть осмеянным и отвергнутым. Поэтому он сосредоточился на карьере. Каждая ученая степень, каждый научный доклад, каждая книга служили для него оправданием того, что он все больше отдалялся от людей в личном плане. Его заслуги стали его щитом.

Для Кэйси это было вполне очевидно.

– Он стал настолько блестящим ученым, что ему легко прощались любые странности. И это тоже стало неотъемлемой чертой его личности. Чем дальше, тем менее открытым для личных взаимоотношений он становился, а их отсутствие оберегало его от страданий. – Но важный кусок картины оставался непрорисованным. – Но как же в таком случае стала возможной его близость с моей матерью?

Рут грустно улыбнулась.

– Точно так же, как и со мной. Надежда умирает последней. Он всегда мечтал, что кто-то примет и поймет его. Он мечтал о любви.

– Как и все мы, – сказала Кэйси. – Но большинство из нас при этом могут хотя бы поддержать личный разговор с другом. А Конни не мог. Однако смог завести интрижку с моей матерью. Как же он преодолел свой страх быть отвергнутым?

– Он прерывал отношения прежде, чем его могли отвергнуть, – во всяком случае, с твоей матерью было именно так. В случае со мной он просто прекратил интимные отношения.

Ушел в себя. Или, возможно, – задумчиво проговорила она, – он и не выходил оттуда, только я надеялась, что все изменится, если мы поженимся. Я думала, он просто старомоден и ждет законного брака, чтобы поделиться своими самыми глубокими и темными мыслями.

– Вы думали, что вам удастся изменить его.

– Нет, – терпеливо поправила Рут. – Я думала, он сам не такой. – Она снова задумалась, анализируя прошлое. – Но и время тогда было другое. Тогда мы просто познакомились, встречались некоторое время, решили пожениться и сделали это. Это решение основывалось в равной степени и на любви, и на практических соображениях. Когда я познакомилась с Конни, он был уже уважаемым профессором, с множеством опубликованных работ. Да, он был болезненно застенчив, но мне это казалось очаровательным. И что еще важнее, он предложил мне финансовую стабильность, в которой я нуждалась. – Она улыбнулась. – Я хотела стать художником, но не хотела при этом голодать. А еще, если честно, я не хотела, чтобы мне мешали, когда я занимаюсь творчеством, поэтому меня привлекло и то, что у Конни была собственная насыщенная профессиональная жизнь.

– А любовь?

– Я любила Конни. Чем больше я узнавала его, тем больше я его любила. – Она предостерегающе подняла руку. – Да, знаю, что это звучит странно, но, понимаешь, Конни ведь был жертвой собственного детства, которое так исковеркало его.

– Он никогда сам не обращался к специалистам по этому поводу?

Рут покачала головой.

– Какая ирония, правда? Он был врачом, который и слышать не желал о том, чтобы самому стать пациентом. Если бы он был психиатром, его могли бы заставить пройти курс терапии. Но для его степени это не требовалось, а он сам не стремился к этому.

– Это слишком пугало его.

– Более чем. Я всегда так и думала. Однажды, когда я не знала, то ли подавать на развод, то ли просто переехать от него, я сказала ему, что это необходимо. Я сказала, что он лишает себя многих замечательных вещей в жизни. Я предложила ему пойти к врачу вместе. – Она снова коротко покачала головой. – Более чем пугало. Поэтому я просто переехала – и, знаешь, наши отношения улучшились.

– Конни стал меньше бояться.

– Честно говоря, я тоже почувствовала себя лучше. Мои запросы изменились. Когда я поняла и приняла, на что он способен, а на что – нет, я успокоилась.

– Но… столько лет жить отдельно от собственного мужа?.. Рут улыбнулась.

– У меня есть друзья. Я не осталась в одиночестве. К тому же, может быть, ты еще слишком молода, чтобы понять это, но могу тебя уверить, на свете есть множество женщин, которые могли бы мне позавидовать. У меня было все лучшее, что мог дать мне мой муж, и вся возможная свобода.

– Но не было детей, – заметила Кэйси. Рут прямо взглянула на нее.

– У меня не могло быть детей. Я знала это прежде, чем вышла замуж.

Кэйси стало стыдно.

– Простите.

– Все в этом мире к лучшему. Я жила полной жизнью. Порой я фантазировала, что было бы, если бы у меня была дочь, но кто знает, не перегрызли бы мы друг другу глотки? У меня есть племянники и племянницы, а теперь уже и двоюродные внуки.

Это вызвало у Кэйси очередной вопрос.

– Там, в особняке, запасные комнаты наверху? Зачем он их устроил?

Рут нежно улыбнулась и негромко ответила:

– Мечты. Конни о многом мечтал. Ты можешь не верить, но очень многие из этих фантазий касались тебя.

К Кэйси вернулся приступ гнева.

– А он не мог просто снять трубку и позвонить? – почти крикнула она и, переведя дыхание, ответила сама себе: – Не мог. Боялся. Боялся быть отвергнутым.

– И потерпеть неудачу.

Кэйси и сама мучилась этим, но никогда не думала в этом плане о Конни.

– Неудачу?

– Он боялся, что окажется плохим отцом. Он слишком хорошо знал свои недостатки.

– И он не мог преодолеть их? – цепляясь за последние остатки предубеждения, спросила Кэйси, но сердце ее уже смягчилось. Оно смягчилось по отношению к Рут, которая перестала быть для нее только именем и лицом и стала очень реальной, очень понятной и даже милой. И оно смягчилось по отношению к Конни.

– Нет. Он не мог их преодолеть.

– Но он же знал обо мне. Он знал, где я и чем я занимаюсь. Ему не было безразлично?

– Он оставил тебе дом. Он любил это место, по-настоящему любил. Он мог продать его и завещать доходы на благотворительность, но предпочел оставить его тебе. Так скажи мне сама. Было ли ему безразлично?

Кэйси не могла ответить. Горло сжало как в тисках. Рут помогла ей:

– Ему не было безразлично. Можешь мне поверить. Он очень много думал о тебе. У него в душе были те же чувства, что и у тебя, и у меня. Просто он выражал их по-другому. Мне, например, он звонил каждый день в шесть часов, когда мы были не вместе, чтобы удостовериться, что со мной все в порядке. Для тебя он оформил дом так, как, по его замыслу, должно было понравиться тебе. Твоей маме он посылал цветы.

– Цветы?

– Он посылал свежий букет каждую неделю.

– Нет, – сказала Кэйси. – Это сиделки их приносили.

Медленно, убежденно Рут покачала головой. И неожиданно Кэйси поняла. Она никогда не видела цветы в палатах других пациентов. И сиделки бы не упоминали об этих цветах так часто, если бы они были всего лишь частью комплекса услуг. Кэйси только предполагала, что это они…

Хотя Кэйси очень многое поняла, узнав, кем на самом деле был Конни, но Рокпорт она покидала опустошенной. Узнав так много, она многого и лишилась. Как теперь можно ненавидеть Рут? Оказалось, что она не была врагом. Как теперь злиться даже на Конни? Он был жертвой.

Но Кэйси был необходим враг. Ей был необходим кто-то, па кого можно было возложить вину за то, что Конни был Конни, за то, что Кэролайн оставалась без сознания, за то, что ей сегодня позвонили и поинтересовались, не определилась ли она с решением по поводу места преподавателя в Провиденсе, – а она не определилась и попросила об очередной отсрочке. Ответить точно к понедельнику? Да, она сможет это сделать.

Никаких врагов. А на кого тогда взвалить вину за все мировое зло? Дарден Клайд был подходящим кандидатом, а у нее теперь появилась зацепка – Эббот, штат Мэн. Может, это и не Литтл-Фоллз, но с этого можно было начать. Она решила заняться этим с утра, не откладывая.

Однако сейчас более близким был Джордан. Она могла злиться на Джордана. Сегодня утром он не появился в саду, хотя была пятница, и он должен был. Она на всякий случай гораздо дольше, чем обычно, проделывала в саду упражнения, но он так и не появился, и это огорчило ее. Он, конечно, мог приехать, пока она была в Рокпорте. Инстинктивно она понимала, что он не может забросить сад. Но ведь она – не сад. Она была думающим, чувствующим человеческим существом, с которым вместе он занимался весьма интимными вещами. Но в четверг вечером он не показался – не зашел, не позвонил, не проверил, как у нее дела.

Конечно, ничего этого он не обязан был делать. Они на самом деле не были даже друзьями. Их даже любовниками назвать было трудно. А эти интимные вещи, которые были между ними? Секс. Вот и все. Секс. Больше ничего о нем она толком не знала.

Неожиданно это показалось ей неправильным. Поэтому она повернула машину прямо к особняку, чувствуя, как растет ее нетерпение. Она все еще пыталась понять, относить ли это нетерпение к Джордану или просто к дому, когда повернула на заднюю аллею, откуда была видна парковка. Джипа Джордана там не было.

Разочарованная, она быстро заглянула в сад, просто на всякий случай, – и уже знакомое чувство охватило ее. Не в силах сопротивляться, она вошла в сад и остановилась в «лесной» части. Если подойти поближе к тсугам, чтобы не видеть ничего, кроме их зеленых ветвей, и вдохнуть их запах, можно было представить себя в настоящем лесу, ощущение было абсолютно таким же. Природа – действенное лекарство. «Господь в качестве доктора, – с улыбкой подумала она. – Божественная ароматерапия».

Немного успокоившись, она направилась в «Дэйзис Мам», руководствуясь адресом, указанным на квитанциях Конни. Это была легкая прогулка мимо коричневых каменных стен, старых лип и гераней в ящиках. Магазин стоял среди похожих домов, но, даже если не учитывать входящих и выходящих клиентов, пропустить его было невозможно. Над передними окнами и дверями нависал тент в бело-бордовую полоску, гармонично сочетающийся с цветом кирпича соседних домов, но море цветов, раскинувшееся пол этим тентом, полностью затмевало оконные ящички соседей. Растения перед входом, на самом солнышке, пестрели ярко-желтыми, белыми, лиловыми и голубыми цветами. В тени тента со стен свисали другие, как цветущие, так и просто пышно-зеленые.

Ощутив аромат, Кэйси ускорила шаги и вошла внутрь. Там оказалось на удивление небольшое помещение с каменным полом и стенами, пирамидами декоративных горшков и собранием садовых скульптур. Растения, посаженные здесь, были в основном зелеными, цветовую палитру создавали срезанные цветы, расставленные в вазы всевозможных размеров и форм. Каменная плита обозначала прилавок. За прилавком выписывала чеки симпатичная женщина лет сорока пяти на вид, в белой рубашке и джинсах – сама Дэйзи, судя по ее ответственному виду.

Кэйси ждала, пока та освободится, без тени нетерпения. Хотя магазин по размерам соответствовал крохотной части ее собственного сада, атмосфера здесь была такой же умиротворяющей. «Все дело в растениях, – решила Кэйси. – Они так естественны и прекрасны. Не считая ядовитого плюща, они гораздо безобиднее, чем люди».

– Вам подсказать что-нибудь? – спросила Дэйзи. Кэйси подошла к прилавку.

– Я – Кэйси Эллис, дочь доктора Ангера. А вы – Дэйзи?

– Да, вы угадали. – Женщина расплылась в улыбке. – Очень рада познакомиться с вами. Мы обожали вашего отца. – Ее улыбка погасла. – Я очень огорчилась, когда узнала о его смерти. Он был замечательным человеком.

– Он завещал мне особняк. Я хотела только сказать вам, что сад просто великолепен.

– Спасибо. – Дэйзи вновь улыбнулась. – Это заслуга Джордана.

– Он здесь?

– Сейчас? Нет. Но должен скоро вернуться. Я знаю, что он должен привести себя в порядок, чтобы уехать к четырем по делам. – Она бросила взгляд на потолок. – Вон у него телефон звонит.

Кэйси проследила за взглядом Дэйзи.

– Там офис?

– О, нет. Он там живет. Это так удобно, когда кто-то есть прямо здесь. Он отвечает на звонки в нерабочее время и все такое.

– А!

– Я думаю, он должен заехать к вам после того, как разберется с другими делами. Передать ему что-нибудь?

– Нет, – ответила Кэйси, мотнув головой. – Ничего срочного. Я поговорю с ним, если он заедет. Но все равно я очень рада, что зашла к вам. У вас чудесный магазин. – Она взяла карточку из стойки рядом с кассой. Название магазина было выписано на ней изящным витиеватым шрифтом. – Правда, очень красиво.

– Спасибо. – Дэйзи улыбнулась. – Заходите еще.

– Обязательно, – Кэйси сунула карточку в карман и вышла, чувствуя, что приобрела в лице магазина и Дэйзи новых друзей.

Однако по пути к дому ее мысли снова вернулись к Джордану. Забавно. Она-то думала, что ее сад – его главная работа. На самом деле ей просто хотелось так думать. Но когда она посмотрела на магазин, почувствовала, как кипит там деловая жизнь, послушала, как Дэйзи говорит о звонках и делах, она поняла, что ее сад – лишь одна из многих остановок на его дневном пути. Он был занятым человеком. Помимо ее сада, у него было много всякого другого.

Ну что ж, у нее тоже. Она оставила ему последний шанс.

Однако, вернувшись домой и не обнаружив его там, она собрала в спортивную сумку вещи и три конверта с записками. Она тихонько поговорила с Ангусом у двери комнаты Конни. Она сказала Мег, что, возможно, ее не будет день или два. Она заглянула в офис, чтобы взять карту. Потом закинула сумку в багажник «миаты», залезла внутрь и взяла курс на Мэн.