Загадка неоконченной рукописи

Эпилог

Лето в саду было временем пышного расцвета. Кроны берез стали гуще, тсуги вытянулись, листва кленов и дубов приобрела темно-зеленый оттенок, а хвоя можжевельника – синеватый отлив морской волны. Уже не такие беззаботные, как в брачный сезон, птицы растили потомство. Недели шли, и все новые и новые слетки присоединялись к родителям у кормушки. Пчелы жужжали в рододендронах, а когда те отцвели – в гардениях, потом пришел черед гортензий. Порой в сад залетали бабочки, прекрасные, но слишком стремительно исчезающие.

Практика Кэйси тоже процветала, бурно разрастаясь вместе с Джордановыми недотрогами. Она не могла сказать, обязана ли этим упрочением собственной репутации тайной помощи Эммета Уолша или просто престижу расположения офиса в Бикон-Хилл, но ее график становился все более плотным. Прошел месяц с момента переезда в офис Конни, а ей уже казалось, что она работает там всю жизнь. По всей видимости, так же казалось и Ангусу. С тех пор как он стал выходить из спальни хозяина, он превратился в ее тень. О, сначала он не слишком выставлял себя напоказ, соблюдал дистанцию, двигаясь с молчаливым достоинством. Но скоро он привык сворачиваться клубком у ее бедра во время каждой консультации. Если он действительно был духом Конни, она не могла жаловаться.

Не могла пожаловаться она и на Джордана. Он помог ей похоронить Кэролайн и пережить горе и продолжал ухаживать за садом, где одни цветы сменяли другие на протяжении всего лета. Пока барвинок разрастался, а люпин выносил вверх свои царственные соцветия, их отношения с Джорданом тоже развивались. Она не торопила события. После того как большую часть своей жизни она действовала под влиянием внезапных порывов, теперь ей нужно было время. Теперь, когда не стало матери, а до этого – отца, она осталась старшей в семье. Влюбленность в Джордана была внезапной, пришедшей к ней в сложный период. Теперь она хотела устойчивости и ждала, перерастет ли эта влюбленность в нечто большее.

То, насколько чутко угадывал ее желания Джордан, не переставало изумлять ее. В жизни, точно так же как и в любви, его чувство времени оказалось безошибочным. Он знал, когда познакомить ее со своим искусством, а когда – со своими друзьями. Он знал, когда предложить ей посадить цветы на могиле Кэролайн, когда – съездить в Рокпорт, навестить Рут, а когда – в Амхерст, познакомиться с тринадцатилетним парнишкой с ярко-рыжими волосами.

Джоуи Баттл. Кэйси узнала его с первого взгляда. Он жил в семье друзей Джордана и ходил в маленькую частную школу, которая уделяла такое же внимание душе, как и знаниям. Счета оплачивал Джордан.

– Я не мог оставить его в Уокере, – объяснил он, когда увидел, что Кэйси поражена его поступком. – Я не помог Дженни, когда мог. Я не имел права дважды совершить одну и ту же ошибку.

За это Кэйси полюбила его еще больше. И это было не единственное, за что его можно было любить. В августе он отвез ее погостить к своим родителям в Уокер. До этого его мать несколько раз приезжала в Бостон, и они с Кэйси очень сблизились, но в этот раз Джордан в первый раз за довольно продолжительное время встретился с отцом. Он утверждал, что ему не хватило бы на это смелости, если бы с ним не было Кэйси, и она готова была поверить ему. Он побаивался отца – она поняла это с первой же секунды их встречи.

Джордан был сильным мужчиной. Он осознавал свое место и свои желания в жизни. Однако его отец был способен заставить его молчать, избегать ответов на вопросы, уходить в защиту. В глазах Кэйси это нисколько не казалось слабостью. Если бы даже она не видела как профессионал, что он чувствует, она могла бы понять это на собственном опыте. Родители обладают уникальной властью над детьми. При этом неважно, сколько детям лет или насколько далеки они друг от друга в повседневной жизни. С момента рождения они получают послания от родителей. Эти послания так же крепко отпечатываются в душах, как цвет волос, глаз и рост – в генах.

Со временем Джордан стал чувствовать себя в родительском доме более уверенно, особенно, когда приехали сестры с семьями. Они были очень рады видеть его и просто влюбились в Кэйси. Для нее, у которой никогда не было никакой семьи, кроме матери, это был лучший из дней.

Но и это было не все. На следующий день после сбора всей семьи, Джордан повез ее еще дальше на север, в маленький, тихий городок. Проехав через скромный центр, они повернули на узкую зеленую улочку и подъехали к маленькому желтому домику с мшисто-зелеными ставнями, окруженному тсугами и соснами, можжевельником и тисами, а также клумбами с цветами, многие из которых были и в саду в Бикон-Хилл. Мощеная дорожка вела между клумбами к трем деревянным ступенькам террасы. На террасе стояла пара кресел-качалок. В одном из них сидела старушка.

Кэйси с любопытством взглянула на Джордана, но он не сказал ни слова. Развернув джип, он взял ее за руку и повел по дорожке. Старушка в кресле перестала качаться. У нее были белоснежные волосы и лицо, изрезанное глубокими морщинами, на ней было цветастое платье и белый передник, а выглядела она почти такой же озадаченной, как и Кэйси. Но та увидела в ней что-то знакомое, до боли знакомое.

Сердце у Кэйси начало колотиться.

Женщина не сводила с нее глаз. Поднимаясь вместе с Джорданом по ступенькам, Кэйси увидела, какие они голубые – хоть и слегка поблекшие с возрастом, но все равно голубые. Голубые глаза, белоснежные волосы, которые вполне могли бы в юности иметь рыжий оттенок, и милая улыбка, полная любви, как хотелось считать Кэйси.

Старушка протянула ей дрожащую руку, и в тот же самый момент Джордан негромко произнес:

– Это Мэри Блинн Ангер. Твоя бабушка. Ей девяносто шесть лет.

Осень в саду была настолько великолепной, насколько может быть великолепной осень в Новой Англии. Клены стали огненными, березы – золотыми, дубы – красными. Буйно цвели черноглазые гибискусы, раскрылись розовые звездочки астр, а на калине закраснелись ягоды. Виноград, вьющийся по перголе, по стенам дома и сарая, превратился в разноцветный занавес всех оттенков оранжевого, красного и коричневого.

Стройная, в ослепительно белом платье, с венком из плюща в волосах, Кэйси прошла через дом, по каменной дорожке, к месту под деревьями, где ждал ее Джордан со священником. Впереди шествовали подружки невесты – Брайанна и Джой и почетная свидетельница – Мег, которая выглядела настоящей красавицей со своими естественно-рыжими волосами, уложенными в искусную прическу.

Кэйси шла одна, но не была одинока ни в каком смысле этого слова. По обеим сторонам от нее сад заполняли друзья и родственники. Ощущение присутствия Кэролайн во главе процессии было таким ясным, словно та была здесь в самом деле. Точно так же, как и Конни. Его офис никогда не стал бы вновь полон клиентов, его сад не стал бы цвести, а кот – не принял бы Кэйси, если бы он не одобрял этого.

Джордан ждал, такой прекрасный, что у нее захватило дыхание, и смотрел только на нее, так что слезы навернулись ей на глаза. Она сама порой сомневалась в его реальности, как Дженни с ее Питом. Но ей не приходилось щипать себя за руку, чтобы убедиться в этом. Ей достаточно было повернуть голову, посмотреть вокруг и позвать его по имени – и он был рядом.

Еще не кончился ноябрь, когда выпал снег. Он повис на редких листьях, что еще продолжали цепляться за ветви, укрыл одеялом вечнозеленые кусты и деревья, которые сами словно съежились в ожидании холодов, и ковром лег на камни дорожки. Хотя Кэйси и любила проводить время в саду, она была готова к переменам. Зима – это означало оставаться в доме, у огня, с кружкой глинтвейна и Джорданом. Это было время, когда они привыкали быть мужем и женой и открывали все новые чудесные грани такой жизни.

Джордан продал свою квартиру, перенес свой офис в одну из запасных комнат, а студию – в мансарду и учил Кэйси оценивать свои работы. Кэйси тоже продала квартиру, отдав Мег всю мебель, которую только могло вместить ее жилище, а оставшуюся продала, и они с Джорданом открыли свой первый общий банковский счет.

В марте, когда над влажной землей показались чистые головки подснежников, а крокусы раскрыли свои желтые, лиловые и розовые лепестки, у Кэйси уже был заметный животик.

Когда пришел июнь, она стала казаться себе просто огромной. А в начале августа, когда пришел срок, она чувствовала себя такой же богатой и полной материнских сил, как и сад.

Как-то незаметно оказалось, что ритм ее жизни совпадает с природным ритмом жизни сада. Ее родители оба любили цветы и деревья, точно так же, как и ее муж. А сама Кэйси? Этот сад сделал ее своей. Он помогал ей хранить ясность мысли и понимать, что реально, а что – нет. Он давал ей надежду в минуты отчаяния и облегчение в минуты стресса. Он был свидетельством постоянного возрождения жизни.

Когда следующим августом ее дочь праздновала свой первый день рождения, в ее волосах, еще по-детски мягких, но уже яркого, редкого рыжего оттенка, был венок из маргариток, она ела шоколадные пирожные и мороженое деревянной ложечкой, а потом упала лицом в землю, погнавшись за бабочкой.

Отец поднял ее и, гладя по животику, отнес к маме, от поцелуев которой «бо-бо» прошло, и дочка снова засмеялась. Жизнь была прекрасна.