Затерянные в солнце

==== Глава 51. Последний дар ====

Кое-как продрав заспанные глаза, Лэйк с трудом поднялась со своего топчана. Голова немилосердно болела, в ушах шумело, словно в череп набили полный улей пчел, а потом хорошенько поворошили там палкой. Самочувствие было отвратительным, но по сути это не значило ничего. Отлеживаться и приходить в себя времени не было, его больше не было ни на что.

Сквозь парусиновые стены шатра пробивался слабый свет утра. В палатке стоял стылый холод: после вчерашнего невыносимо долгого и трудного перехода ни у кого уже не было сил на то, чтобы расставлять здесь жаровни, а Лэйк сама едва доползла до топчана и рухнула на него ничком, позабыв обо всем на свете. Естественно, что Саира не могла разжечь и поддерживать пламя Роксаны, потому всю ночь она, наверное, страшно мерзла даже под толстой шкурой сумеречного кота. Сама Лэйк была настолько измучена, что не заметила даже, если бы их палатку сверху камнями завалило. И уж тем более, холод ей никак не помешал.

Сейчас Саиры рядом не было, и Лэйк заспанно огляделась, пытаясь понять, ушла ли она совсем или просто вышла за завтраком. Ни оружия Дочери Воды, ни ее пальто нигде не нашлось, а это означало, что вряд ли она скоро вернется. Впрочем, со вчерашнего дня Саира все еще дулась на Лэйк, и где-то как-то было даже очень хорошо, что сегодня с утра они не встретились. Очередной скандал и упреки в том, что Лэйк не взяла ее с собой на фронт, она выслушивать не очень-то хотела.

Со вздохом откинув одеяло, Лэйк спустила ноги на пол, и в обнаженную кожу сразу же вцепился лютый холод. Это немного уняло головную боль и растормошило ее; стуча зубами, она поднялась с топчана и принялась поспешно одеваться, мимоходом взмолившись Роксане и запалив ее огнем большую чашу, наспех задвинутую в угол палатки. Ее шатер ставили уже поздней ночью в кромешной тьме, и Лэйк оставалось только удивляться тому, как сонные и измотанные разведчицы вообще умудрились его установить. Мысленно поблагодарив какую-то добрую душу за то, что та внесла сюда чашу для огня Роксаны, Лэйк торопливо натянула на плечи свое шерстяное пальто и принялась затягивать завязки на боках. Все-таки крылья несколько мешались в быту, но она к этому уже почти что успела привыкнуть.

На столе обнаружилась крынка с водой, поверхность которой стянула тонкая корочка льда. Рядом с ней под тряпицей лежал кусок черствого хлеба, но Лэйк была благодарна даже за это. Видимо, что-то более сытное Саира не стала приносить в назидание, в очередной раз демонстрируя свою обиду, однако все равно оставила Лэйк немного поесть, и это было очень своевременно, учитывая, как после исцеления и долгого перехода надрывался от голода прилипший к позвоночнику пустой желудок. Надкусив холодный и жесткий хлеб, Лэйк глотнула ледяной воды из кувшина, забросила за спину перевязь с копьем Ярто и вышла из палатки.

Серое утро было простиранным и размытым. Однообразное полотно туч затянуло все небо, а пронзительный ветер пах снегом. Лэйк несколько раз глубоко втянула его носом, предчувствуя скорый снегопад.

Наспех разбитый лагерь уже зашевелился после ночного сна. Палатки расставили кое-как, ни о каких ровных линиях, как обычно, говорить не приходилось. Сейчас из них только-только начали выползать сонные разведчицы, позевывая и прикрываясь кулаками. Вид у всех был взъерошенный и усталый, да и немудрено: после такого-то перехода.

После того, как Шарис днем ранее принес весточки от Эрис, Великая Царица приказала немедленно сниматься с места. Оправившись, эльф смог рассказать им и про Мембрану, и про ведунов-стахов, которые пытались предпринять попытки прорваться из окружения, наведя мосты через бездну. Договор, заключенный между Великой Царицей и Способной Слышать, об отправке всех ведьм на фронт оказался очень кстати, и они сразу же отбыли, понаделав проходов через Грань и оставив армию анай вместе с обозом позади, добираться обычным способом.

На фронт отправились и ведуны вельдов, за исключением Дитра, который остался в лагере вместе с Тьярдом. Он попросил разрешения напоследок переговорить с Анкана, и Тьярд ему это разрешение дал. Сами вельды тронуться с места пока не могли из-за макто: те так и не вышли из своего коматоза. Мрачный Тьярд уведомил Великую Царицу о том, что вельды присоединятся к армии анай позже, как только справятся со своими проблемами, а пока отправил на фронт всю оставшуюся армию кортов под командованием Лейва Ферунга. Лэйк уже успела насладиться видом раздувшегося от важности Лейва, который ехал в первых рядах длинной вереницы конницы на север с таким видом, словно сами Богини благословили его на этот поход. Впрочем, это было дело Тьярда, он знал, что делает, и Лэйк доверяла ему достаточно для того, чтобы не лезть не в свое дело.

Они достигли расщелины в земле глухой ночью, когда вокруг не было видно ни зги, а холод стоял такой лютый, что легкие в груди вымерзали насквозь. Впрочем, кое-кому в эту ночь было гораздо хуже, чем им. Изможденные ведуны с фронта вперемешку с теми, что только что прибыли в распоряжение Аруэ дель Нуэргос и Держащей Щит, растянулись цепью вдоль всей расщелины через каждые пятьсот метров, и на этом дежурстве им нужно было провести столько времени, сколько понадобится остальной армии анай для подхода сюда. По прикидкам Лэйк первые части из самых ближних становищ Раэрн должны были подойти уже этим вечером, а вот остальных придется ждать еще дня три, не меньше. Это нисколько ее не радовало, однако то, что Эрис сделала с армией дермаков, давало им небольшую передышку и еще немного времени на то, чтобы собрать все силы, которые имелись в их распоряжении.

От холода кожу моментально стянуло морозцем, и Лэйк прищурила единственный глаз, глядя на север. Через весь Роур видимая лишь для ее волчьего зрения вставала разноцветная, переливающаяся, полупрозрачная стена, на таком расстоянии казавшаяся совсем низенькой. Однако, Лэйк знала, что стена эта той же высоты, что и Серый Зуб, если не больше, и от этого становилось не по себе. Если Эрис в одиночку смогла создать вот это… Великая Мани, она по праву — Твоя дочь и Держащая Щит анай. Ей суждено было родиться для этого, и она несет Твою волю.

В сером небе к северо-западу мелькнула какая-то вспышка, потом еще одна, и все потухло. На большом расстоянии не было видно, что там, но Лэйк знала: это ведуны стахов пытаются пробиться сквозь выставленную анай и вельдами стражу, и Боевые Целительницы по цепи передают сигнал предупреждения о том, где была осуществлена попытка прорыва. Впрочем, сейчас уже все более-менее затихло. На фоне серого неба стахов было видно издалека, и они не рисковали тратить силы на попытку прорваться через расщелину при дневном свете. То ли дело ночью, когда небо ежеминутно полыхало то здесь, то там, и ветер доносил издали отдаленные хлопки взрывов.

Лэйк молилась, чтобы ведьмам хватило сил продержаться до подхода Способных Слышать из становищ, которые смогут сменить их на посту. Эльфы пообещали помочь и поддерживать их силы. Оказалось, что у Шариса нашелся какой-то странный напиток, напоминающий яблочный сидр, который прекрасно тонизировал и придавал сил. Вот только запасы его с собой у эльфов были явно не настолько большие, чтобы долго поддерживать ведьм. И опять — все упиралось в то, когда прилетят подкрепления со стороны Данарских Гор. Лэйк от всей души надеялась, что погода не задержит их, и они прибудут в ближайшее время.

— Царица!

Лэйк повернулась на голос. Охраняющая шатер Нида протягивала ей что-то, завернутое в тряпицу. Пахло от него вкусно, а над тряпицей поднимался пар.

— Светлого утра, — буркнула Лэйк. — Что это?

— Твой завтрак, царица, — хмыкнула Нида, передавая ей сверток. — Саира дель Лаэрт распорядилась накормить тебя, как только ты проснешься.

— Спасибо, — проворчала Лэйк, бросая смурной взгляд в хитрющие глаза Ниды. Та постаралась сделать как можно более спокойное лицо, однако морщинки смеха в самых уголках глаз целиком и полностью выдавали ее.

Судя по всему, охранницы Лэйк приняли Саиру хорошо. Несмотря на то, что пока еще никаких разговоров о свадьбе не заходило, обращались они с Дочерью Воды так, будто та была как минимум главой сообщества. Саиру это, судя по всему, вполне устраивало, она обустроилась и принялась, как и всегда, раздавать всем ценные указания, проводить инспекции и совать свой нос повсюду, где надо было и где не стоило. Каэрос сначала ворчали и не слишком охотно шли на контакт, но как только по лагерю разошлись слухи о том, что Саира поселилась в шатре Лэйк, даже самые несговорчивые сестры нехотя приняли ее и позволили совершенно безнаказанно путаться у себя под ногами.

Для себя Лэйк еще не разобралась до конца, как относиться к такому поведению Саиры и собственных разведчиц. С одной стороны, это было хорошо: раз Дочь Воды приняли в лагере, значит, и в качестве Держащей Щит клана тоже примут. С другой стороны, Саира распоряжалась всем настолько по-хозяйски, что Лэйк теперь чувствовала себя здесь едва ли не лишней, если не сказать большего. Охранницы с легкой руки Саиры моментально начали относиться к ней как к несмышленому ребенку: едва ли не с ложечки кормить, напоминать, когда ей нужно ложиться спать, интересоваться ее самочувствием и все в этом духе. Их это, судя по всему, донельзя веселило, и Лэйк каждой шерстинкой на своем теле чувствовала, что стоит за этим Саира, и что делает она это в том числе, чтобы позлить Лэйк.

Впрочем, что делать ей самой в сложившейся ситуации, она пока еще не додумалась. А потому нехотя развернула тряпицу и впилась зубами в теплый и сочный кусок мяса.

Это было гораздо лучше, чем черствый хлеб, гораздо питательнее, однако раздражение быстро уничтожило ровно половину удовольствия от еды. Саира будто бы ее дрессировала, показывая с помощью черствого куска хлеба, что она не в слишком хорошем настроении и еще не простила Лэйк, а потом напоминая, что той нужно хорошо питаться, когда посылала кусок мяса. И от этого выть хотелось. Или удариться об землю и удрать куда подальше. Или схватить эту несносную девку, положить поперек колена и выдрать розгами, как когда-то драла их всех Мари. Однако, Лэйк прекрасно отдавала себе отчет в том, что не сделает ничего подобного.

Хмуро проглотив первый кусок и игнорируя искры смеха в глазах Ниды, она поинтересовалась:

— Найрин пришла в себя?

— Да, первая, — кивнула та. — Зрячая в лазарете вместе с Торн. Жрицы приглядывают за ними.

— Хорошо, — кивнула Лэйк. — Меня кто-нибудь хотел видеть этим утром?

— Всех, кто пришел с мелкими вопросами по хозяйству, я отправила к первому лезвию Раин, как ты и распорядилась, первая. Что касается Великой Царицы, то от нее никто не приходил.

Лэйк кивнула, отстраненно заметив, что в руках у нее осталась только повлажневшая от мясного жира тряпица. В желудке теперь было тепло и уютно, он довольно урчал, хотя Лэйк и чувствовала себя так, словно запросто могла бы съесть еще и раз в пять больше этого. Отдав тряпицу обратно Ниде и поморщившись от ее всепонимающего взгляда, Лэйк проворчала:

— Я пойду, проведаю зрячую. Если будут какие-то срочные вести, пусть ищут меня у обоза.

— Слушаюсь, первая!

Позевывая со сна, Лэйк направилась в сторону обоза. За ее спиной привычно пристроились стражницы, на этот раз — Лейн и Ирма, но Лэйк уже так привыкла к их присутствию, что почти что и не обращала на него внимания.

Мимо нее, низко кланяясь, пробегали озябшие разведчицы, торопясь к кострам поварих, где в огромных чанах варили походную еду. В воздухе плыл запах костров и горячей каши, на ветру хлопали парусиновые стены палаток. Отовсюду доносились приглушенные голоса и смех, звон оружия, отдельные окрики. Лэйк внезапно поймала себя на том, что за последнее время все это стало ей так привычно, что прошлая спокойная жизнь в становище Сол теперь казалась какой-то отдаленной и вымышленной. Словно сон, долгий теплый сон о лете и детстве, от которого ее так грубо пробудили начавшейся войной.

Обоз полукольцом огибал лагерь с юга. Ровные ряды фургонов, припорошенных снегом, выстроились по всему периметру палаточного городка. Здесь крепко пахло навозом, то и дело натужно ревели волы, потрескивали костры Ремесленниц, и кипела работа. Сердце Лэйк сжалось, когда издали долетел звон молота о наковальню, а в лицо на один короткий миг пахнуло раскаленным металлом. Она прикрыла глаза, втягивая этот запах и наслаждаясь им. Сразу же приятно заныли плечи, словно напоминая ей, как давно она не брала в руки молот. Очень давно, кажется, целую жизнь.

На память сразу же пришли картинки ее детства. Маленький домик на отшибе, на самом краю становища Сол, припорошенная снегом крыша, труба, что вечно дымила, и снежная шапка, почерневшая от гари. Ведра с колодезной водой, на поверхности которых всегда образовывалась толстая ледяная корка. Тяжелый фирах, который они с Ган таскали вдвоем, когда Дара позволяла им производить закалку мечей. И красные отсветы огня на лоснящихся от пота сильных руках наставницы, когда она колдовала над горном, проворачивая в углях очередную малиново-красную заготовку.

— Царица, — послышался рядом голос Лейн, в котором звучал невысказанный вопрос, и Лэйк поняла, что застыла прямо посреди дороги, жадными глазами глядя в сторону кузни.

Теперь у тебя нет времени даже на то, чтобы повспоминать о твоей молодости. Это время осталось далеко позади. Может, стоит отпустить его? Лэйк не была уверена в правильности таких мыслей. Впрочем, в последнее время она не была уверена ни в чем.

— Где поместили Найрин? — негромко спросила она через плечо, с трудом возвращая себя к реальности.

— В западной части обоза, — отозвалась та. — Я покажу дорогу.

Лэйк кивнула, пропуская мимо себя конопатую разведчицу. Ирма пристроилась у нее за плечом, озираясь по сторонам так угрожающе, будто видела вокруг одних врагов, и они медленно пошли в указанную Лейн сторону, где располагалась и такая желанная для Лэйк кузня.

Запах раскаленной стали наполнил ноздри, и Лэйк прикрыла глаза, все же позволив воспоминаниям унести себя в далекое прошлое. Тогда она была такой упрямой, так стремилась доказать собственную значимость всем окружающим и себе самой, работала на износ, прилежно училась. И хотя нагрузки были очень большими, хотя она едва живая приползала домой по вечерам, без сил падая на свою кровать, хотя учеба отнимала у нее все время, и порой, как и другие Младшие Сестры, она позволяла себе жалобы и сетования на то, как сильно устает, это все равно было так хорошо, так правильно. Я всегда хотела быть такой же, как ты, Огненная. Не только убивать, но и создавать. Ковать оружие, что защитит мой народ, инструменты, что прокормят моих сестер, игрушки для забавы совсем маленьких девчонок. Разве это такие уж сложные мечты? Разве они несбыточны?

Звон стали о сталь приближался, и Лэйк ощутила, как что-то внутри нее ритмично вздрагивает в предвкушении с той же периодичностью, что падал на наковальню тяжелый молот. Само ее сердце звенело, пело, отвечало такому родному звуку, а в руках появилась упругая мощь, раскатывающаяся от плеч к запястьям. Не вся эта жизнь — война. Есть в ней что-то еще, что-то иное, то, что делает ее по-настоящему живой. И я почти что забыла, что это такое, Огненная. Сладкая печаль разлилась внутри, а в груди словно собирался золотой клубочек, становился все сильнее, сильнее, гуще. Казалось, что маленькое солнышко разгоралось прямо в клети из ребер, отогревая Лэйк, заставляя ее вспомнить что-то такое давно забытое, что-то заросшее коркой усталости, боли, ответственности, вечного напряжения. Потом вдруг маленькая трещинка побежала во все стороны по этой толстой, тяжелой и сухой коросте, разбрасывая во все стороны паутинки-лучики.

Ноги сами остановились напротив шатра полевой кузни, и Лэйк поняла, что дальше и шага не сделает, даже если ее волоком будут тянуть, да еще и в спину кто-то толкать начнет. Молот звенел прямо у нее в сердце, мерно бухая вместе с кровью в венах, а в лицо бил горячий запах плавящегося железа, запах масла и угля, запах дыма.

— Царица? — вопросительно взглянула на нее Лейн, заметив, что она остановилась.

— Ждите меня здесь, — приказала Лэйк, принимая решение.

Это было очень сложно: на миг оставить все позади, развернуться и отойти в сторону. Она была царицей, она больше не принадлежала себе, она больше не вольна была распоряжаться своим временем. И были еще тысячи дел, которые нужно было сделать, распоряжений, которые нужно было отдать, слов, которые нужно было сказать. Только в какой-то миг короче удара молота о наковальню все это ушло прочь, и Лэйк позволила ему уйти. И ей вдруг стало легко-легко, как в детстве, и вся усталость как-то мигом забылась, отошла прочь, смятая и сухая, будто старая полировочная дерюга.

Холодный ветер взъерошил ее волосы, когда Лэйк сделала первый шаг в сторону кузни. Нога казалась тяжелой, словно к ней привесили пудовые гири, однако Лэйк преодолела это и шагнула. Второй шаг дался легче, а на третий она едва не бежала. Раскаленный грохот и знакомые тяжелые искорки отзвуков поющей стали встретили ее, когда она откинула входные клапаны шатра. В лицо сразу же пахнуло жаром, запахом человеческого пота, запахом кож и древесины, запахом работы. И ощущение воздуха было таким же: плотным, густым, вязким. Лэйк на миг замерла в проходе, прикрыв глаза и впитывая все это каждой порой тела, наслаждаясь этим, как самым дорогим старым вином, как давно забытым вкусом кислинки листка заячьей капустки на языке, как щекочущим ощущением где-то на самом краешке своей души, где в объятиях золотистых рассветных облаков дремала она сама, маленькая и чистая. А потом решительно шагнула вперед, оглядывая помещение.

Здесь было сумрачно, и алые отсветы над большим походным горном пылали на стенах, вытанцовывая свой древний, как само время, танец. Шипели угли, и злые алые язычки облизывали их, взметаясь вверх, ревнивые и недовольные, как их Небесная Мани. Алая полоса стали прогревалась в горне, медленно наливаясь цветом, силой, прикосновениями Грозной, впитывая их, чтобы потом расцвести под молотом мастера диковинным цветком, чье соцветие раскидывает вокруг кусачие семечки-искры. Ее бледный свет озарял мешки с углем и железным порошком мифаром, закалочную форму, полную воды, на поверхности которой переливалось эфиром налитое масло, выстроившиеся вдоль стен ящики с заготовками для стрел, бочки, полные песка, коробки с пучками толстых прямых веток, что шли на древки, аккуратно разложенные инструменты… Все здесь было так знакомо, что Лэйк ощутила, как в груди что-то болезненно сжимается, словно маленькая ледышка, которая вот-вот начнет таять под первыми лучами солнца.

А у самого горна стояла Дара, и все было как дома, совсем как дома. Белая рубаха укрывала ее плечи, а толстый кожаный фартук — грудь, рукава рубашки были высоко подкатаны на толстых, обвитых жгутами мышц, руках, слегка влажных от выступившего пота, которые крепко сжимали тяжелые железные клещи и крутили заготовку, вороша ее в углях. Намокшие от пота волосы наставницы перехватывал на лбу толстый шнур, но они все равно падали на ее лицо, которое сейчас казалось умиротворенным и тихим.

На звук Дара повернулась и посмотрела Лэйк в глаза, и на какое-то время все затихло. Они просто стояли, разделенные целой тысячей «нет», целым миллионном причин, следствий, невозможностей, разделенные войной и долгом, разделенные временем и заботами, целой жизнью, что прошла с тех пор, как Лэйк в последний раз поклонилась ей в ноги и вышла прочь из кузни, чтобы начать свой долгий путь к Источнику Рождения. И с каждым мигом все это уходило прочь, сначала по капле, а потом настоящим водопадом, пенящимся потоком мутной, грязной воды, лишним и ненужным сейчас. Раскаленный запах стали выпаривал все это, уносил прочь сквозь маленькое дымовое отверстие в крыше шатра, и Лэйк на миг показалось, что он очищает ее не хуже самой настоящей бани, в которой она тоже не была уже слишком долго.

Глаза Дары загадочно мерцали отблесками стали в горне.

— Царица, — негромко проговорила она, и в голосе ее была надежность, устойчивость, неторопливое ожидание. Лэйк вдруг подумалось, что Дара сама — точно ее мастерство, кропотливое, упорное, основательное и очень надежное.

— Наставница, — Лэйк поклонилась ей, как кланялась всегда, почти что в пояс.

В глазах Дары промелькнула усмешка.

— Пришла с инспекцией?

— Можно сказать и так, — дернула плечом Лэйк, неловко улыбаясь. Сейчас она вновь чувствовала себя ученицей, нерадивой и криворукой, что вечно роняет фирах или спотыкается о ведра с водой, проливая их на пол. И это было так хорошо! Роксана, Ману Небесная, как же хорошо!

Дара кивнула ей, оглядывая ее с ног до головы, словно Лэйк сама была той самой металлической заготовкой, которую мастер изучала на предмет того, что именно из нее следует сделать. И почему-то внутри появилась так давно забытая робость, выколоченная из нее кулаками и клинками дермаков. Лэйк переступила с ноги на ногу, чувствуя себя донельзя бестолково, и при этом спокойно, словно в тех объятиях мани.

— Где твой долор, царица? — негромко спросила Дара, и в голосе ее была усмешка. — Поменяла на новую игрушку?

— Ну, не такую уж и новую, — рассмеялась Лэйк, вытягивая из-за спины копье Ярто Основателя и протягивая его в руки наставнице. — Тьярд говорил, этому копью две тысячи лет, и сделано оно с помощью энергии Источников.

— Вот как? — Дара задумчиво покрутила в руках древко, потом одним плавным движением сняла чехол с клинка и поднесла его к свету, разглядывая узор структур. В отблесках пламени по лезвию побежали ало-рыжие сполохи, окружившие его загадочным танцующим ореолом. Довольно пробурчав себе под нос что-то неразборчивое, Дара подняла голову и взглянула на Лэйк. — Да уж. Прав твой Тьярд. Копье действительно древнее, и делали его действительно с помощью энергии. Однако одного я не понимаю: чем тебе твой долор так не приглянулся, царица? Или он чересчур стар для тебя? — В голосе ее зазвучала ирония. — Чересчур традиционен?

— Нет, наставница, — покачала головой Лэйк, осторожно забирая из рук Дары копье. — Долор мне как раз по руке. Только он стал ценой, которую я отдала за то, чтобы между нами и вельдами больше не лилась кровь.

Некоторое время Дара внимательно разглядывала ее лицо, потом улыбнулась самым краешком губ.

— Не забыла как ковать, девочка?

— Помню, наставница, — вновь поклонилась Лэйк, чувствуя, как в груди затрепетало сердце. Сладкое волнение, такое знакомое, такое любопытное, словно взметающий вверх старые сухие листья первый весенний ветер. — Только вот, боюсь, что рука уже не та.

— Проверим, — буркнула Дара, отворачиваясь к горну.

В груди что-то сжалось, и к горлу подкатил ком. Лэйк осторожно отставила в сторону свое копье и с невероятной бережностью подхватила лежащий рядом на бочке кожаный фартук. Он слегка заскрипел под ее пальцами, и от этого звука губы сами раздвинулись в улыбку. Все это было теперь волшебным, по-настоящему волшебным, как в самый первый раз, когда она только что пришла в кузню, но теперь иначе, сильнее, глубже. И Лэйк наслаждалась каждым мигом этого ощущения, проживая эти секунды, как величайший подарок из всех, что ей когда-либо делала Роксана.

Сбросив пальто, она накинула фартук и привычным движением завязала завязки за спиной. Казалось, что она уже не помнила, как это делать, но руки хранили мастерство, руки помнили и двигались сами. Шагнув к горну, Лэйк ощутила, как трещинки все быстрее и быстрее бегут по ее панцирю, охватывают все ее тело, всю ее душу, все сердце.

— Дай мне заготовку под кинжал, — приказала Дара, не поворачивая головы.

Лэйк подчинилась, садясь на колени у ящика с длинными металлическими брусками из мифара. Руки сами принялись ощупывать заготовки, одну за другой, выбирая подходящую. Температура нагрева в походном горне была ниже той, что требовалась для ковки обычного оружия, но как раз подходящей для… долора! Руки Лэйк на миг замерли, а в груди полыхнуло, полыхнуло так, что электрический разряд прошил ее тело насквозь.

Лицу стало мокро, и Лэйк закусила губу, часто смаргивая соленые слезы. Потом махнула головой и принялась искать среди заготовок ту, что лучше всего подходила. «Долор — душа анай. И его изготовление — задача не для твоих кривых рук». Ком в горле грозил вот-вот вылиться из глаз целым водопадом, а в груди полыхало жарче, чем в кузнечном горне, и кровь кипела в венах, пела, вторя треску пламени в горне. Она позволит мне! Роксана, она позволит мне!..

Выбрав необходимую заготовку, Лэйк встала и подошла к наставнице, показывая ей сталь. Дара, глянув мимоходом, кивнула на горн.

— Грей. Я пока закончу.

Ловко подцепив клещами разогретую полосу будущего меча, Дара под углом ввела лезвие в воду. Послышался громкий треск, почти крик стали, шипение воды, над которой поднялся толстый слой пара, сразу же заволокшего помещение. Убедившись, что полосу не покривило во время отпуска, Дара разогнулась, отложила в сторону клещи и отряхнула руки. Решив больше не ждать, Лэйк погрузила заготовку в горн.

— Качай, — буркнула Дара, обходя ее и ухватываясь руками за толстые деревянные ручки мехов. — Недостаточно жара.

Вдвоем они налегли на мехи, качая поочередно и раздувая недовольно рычащий горн. Лэйк, словно завороженная, смотрела и не могла насмотреться на то, как толстый столб воздуха выдувает вверх целый хоровод алых искр, как рычит и беснуется бело-рыжее пламя, яростно набрасываясь на угли, как начинает медленно-медленно зацветать по краям прямоугольный брусок заготовки. Руки двигались сами, они хранили память о том, как работать. Они пронесли эту памяти через три года сражений, холода и боли, через тоску и отчаянье, через слезы и смех, и Лэйк внезапно поняла, что не забывала никогда. Она помнила в черной ночи Вахана, по пояс в ледяной воде, отчаянно скалясь сквозь зубы в искаженные яростью лица дермаков. Она помнила в стылых, продуваемых всеми ветрами стенах Серого Зуба, помнила в бескрайних степях под проливными дождями, налегая на застрявшие в грязи тележные колеса. Помнила в густом чужом лесу где-то на самом краешке мира, в руинах старого города, в котором когда-то разбилась на осколки, словно старинная ваза, память ее народа. Она помнила, когда умирала, и помнила, когда возрождалась, когда плети Ларты срывали мясо с ее костей, а ее кулаки калечили ее лицо, помнила, когда вставала против армии, затянувшей весь Роур, покуда глаза глядят, черным пятном, помнила, когда за ее спиной умирали ее дочери, а над ее головой рвалось на куски окровавленное стонущее небо. Помнила и не могла больше никогда забыть.

— Жара мало, — недовольно поморщилась Дара, поглядывая на то, как прогревается сталь.

Лэйк и сама видела это. Сталь для долора была пористой, для нее использовался только самый лучший мифар, самый качественный и чистый, а сталевары отливали заготовки таким образом, чтобы их легче всего было нагревать. Однако жара, что давал походный горн, было слишком мало. Может быть, достаточно для того, чтобы закалить уже готовую заготовку, чтобы перековать или подправить попортившееся оружие, однако не для того, чтобы сковать новое.

Не думая ни о чем, она взмолилась Роксане. Возможно, это был последний раз в ее жизни, когда у нее еще была возможность что-то сковать. Возможно, в следующем же сражении чья-то стрела все-таки достанет ее, или найдется ведун, которого она пропустит, или копье вынырнет оттуда, откуда его никто не ждал. Возможно, через час за ней уже пошлет Великая Царица, и они начнут развертывать войска, или придут донесения, или прибудут армии… Помолчи. Неужели же тебе не хватило всего того грохота, что был все это время? Ты пришла сюда, пытаясь найти тишину. Вот и найди ее.

Прикрыв глаза, Лэйк качала и качала мехи, и что-то было в этом успокаивающее, обволакивающее, одурманивающее и при этом донельзя правильное. Ревел огонь, плюясь искрами, разгорался все сильнее, медленно краснела заготовка, а вместе со всем этим нагревалось и что-то внутри самой Лэйк, и в его огне сгорало все лишнее, обугливаясь и опадая прочь, словно шелуха. И все теперь казалось гораздо проще, чем раньше, гораздо прямее, спокойнее. Лэйк расслабилась еще чуть-чуть и тихонько взмолилась, прося Огненную явить милость.

И Милость пришла.

Маленькие жгутики пламени запылали между ее пальцев, становясь все сильнее и сильнее. Они напоминали маленьких змеек, извивающихся вокруг ее запястий, игривых крохотных ужей, что быстрее и быстрее скользили по коже, раздваиваясь, разтраиваясь, и с каждым мигом их становилось все больше и больше. Улыбаясь как ребенок, теплая и тихая, Лэйк смотрела, как язычки пламени охватывают руки, поднимаются все выше и выше по рукавам рубашки, обвивают плечи и горло, а потом впиваются ей в грудь. И там что-то лопается, разгорается и течет.

Огненный клубок пламени возник прямо напротив ее сердца и запульсировал, раскаленный и твердый, но при этом не обжигающий. И змейки-огоньки брызнули от него вниз, по ее рукам, вплетаясь прямо в пламя горна. Оно полыхнуло выше, заревело, поднялось, набираясь мощи. Будто огненный бес выпростал из углей руки, ухватился за края горна и начал вытягивать себя вверх, рыча и выдираясь из неподатливого черного угля. А потом, освободившись целиком, кинулся грудью на заготовку. Буквально на глазах болванка стала сначала красной, потом рыжей, потом почти белой…

— Пора, — негромко сообщила Дара, и Лэйк улыбнулась, подхватывая клещи и осторожно перенося заготовку на наковальню.

Рука сама нашла молот на том же месте, что и всегда, на верстаке, что стоял справа от нее. Тело само встало поустойчивее, расставив пошире ноги, отведя локти так, чтобы они не жались к бокам. Рука поднялась, чувствуя тяжесть молота, а потом резко опустилась, и тяжелый металлический набалдашник врезался в золотую сталь, выбив из нее сноп искр и первый, самый первый, еще тугой и неподатливый звук.

А потом Лэйк принялась ковать, и с каждым ударом все лишнее уходило прочь. Удар молота деформировал и растягивал сталь, но не только. Он еще и разбивал неподатливую, наросшую на Лэйк скорлупу, разметывал ее в клочки, и ее осколки брызнули в стороны вместе с искрами от заготовки. Словно старые гнилые доски, которыми кто-то наспех забил на зиму ставни, трескались и рушились все ее страхи, все ее тревоги.

Анай слишком мало, дермаки сомнут их. Удар молота, и ворох искр. Лэйк перевернула заготовку, и жгуты огня с ее ладоней соскользнули прямо на наковальню, обвили болванку, обняли ее и смирно прилегли к металлу, словно хотели, чтобы молот вковал их прямо внутрь стали. Лэйк, рассеяно улыбаясь, ударила, и огонь, будто живое существо, крохотными капельками брызнул прямо внутрь, впечатываясь, вливаясь в структуры, меняя их, наполняя каким-то внутренним сиянием.

Помощь из становищ не придет. Они не успеют добраться сюда вовремя. Полоса растянулась, и структуры в ней танцевали, будто живые. Лэйк смотрела и видела как бы сквозь, совершенно иными глазами. Они видела, как иголочки структур движутся, змеятся, будто пламя на ее руках, сплетаются друг с другом в объятиях крепче, чем грани алмаза, ближе, чем песок и вода у самого берега, где галька всегда бывает белой и стоит запах прошлогодних листьев, превратившихся в липкий ил.

Она никогда не полюбит меня. Она покинет меня, как покидали все, кого когда-либо любила я. Удар молота высек сноп искр, которые с шипением брызнули на ее фартук, и огненные змейки Роксаны с еще большим рвением накинулись на железные структуры, заставляя их танцевать сильнее, сплетаться, сковываться в одно целое.

— Сгибай.

Голос Дары был каким-то осипшим, но Лэйк не могла поднять голову и поглядеть на нее, да и не хотела этого делать. Пламя танцевало в ее руках, а молот крошил на куски всю глупость, всю бесполезную суету, весь шум и страх, все ее ментальные построения, все ее глупые, человеческие мысли… И Лэйк чудилось что-то в его песне, что-то громадное, что-то невероятное.

Пламя ревело, и в его бешеной пляске она видела глаза. Два рыже-зеленых, как самое жерло горна, глаза взирали на нее из самого центра инферно, и в них искрами во все стороны разлетался смех. Собственные руки Лэйк вдруг показались ей какими-то маленькими и неуклюжими, совершенно бессильными, а собственное тело — крохотным и слабым. Что-то вошло в ее голову, кто-то подхватил ее сознание и вытолкнул, вытянул его вверх, туда, где оно и должно было быть всегда.

Кто-то огромный стал ее телом. Его руки были сильны, как вихри, и каждый из них высекал снопы искр, выпрямляя, сплющивая металл, вытягивая его и правя им, словно бешеными лошадьми. Его грудь была широкой, и в ней, в колыбели сердца покоились миры, мирно задремывая до следующей весны, до следующего рождения, когда полыхнет небесным пламенем меж далеких звезд огромный горн, и огромные ладони сгребут звезды уголья с легкостью, словно перышки, сбросят их в самое сердце горна. И тогда солнечные ветра, взметаясь с ревом, будут повиноваться этим ладоням и набросятся на звездные уголья, раздуют пламя, Первородное Пламя, способное подогреть первое вещество, первую пыль, из которой творятся тверди земные и небесные. А могучие ладони подхватят молот, тяжелее, чем все горы мира, звездный молот, усыпанный рубинами-кометами, украшенный грозовыми облаками и небесными молниями, и обрушат его вниз, туда, где на Наковальне, что растянута от неба до неба, от земли до земли, куются миры, обрушат на него всю мощь огня, и польется песня, понесется великий глас сквозь времена и пространства, сквозь дух и материю, сквозь людские сердца и туманные сны вселенных. Туда, где рождается первый солнечный проблеск, туда, где в спиральных ожерельях лежат звезды, туда, где перламутрово-синие, лиловые и алые простыни небесных сияний колышутся в немыслимой пустоте, по которой без конца и края танцуют только беспечные молодые боги, не знающие ни смерти, ни горя, живущие лишь для самих себя и своего вечного танца.

Лэйк стала крохотным огоньком, маленьким пламенем свечи на фоне лесного пожара, зернышком мака в огромном океане силы, что сейчас завладела всем ее телом. Ее руки двигались, повинуясь чужой воле, и молот пел в них, пуская гулкие удары-волны по всему ее телу, сотрясая его, словно она сама была лишь крохотной заготовкой на чьем-то громадном горне, и именно из нее сейчас выбивали, выделывали, выращивали что-то великое. Перед глазами все кружилось, но она видела в пляске структур под собственными руками, в огне, что обвивал ее ладони и соединял их с заготовкой на горне, прямо в раскаленном нутре болванки, она видела там улыбку. Улыбку, что была ярче солнце, шире неба, яростную и счастливую, вечно хохочущую, сильную, беззаботную, улыбку, что насмехалась над смертью и старостью, страхом и глупостью, над печалью и болью, улыбку, что утверждала свое могущество в каждом вздохе ветров времени, что обещала тем, кто достаточно силен и безумен, чтобы выдержать ее и принести ей в жертву все, обещала им вечность, золотое будущее и сказку, самую красивую сказку из всех, что только могла родиться на земле. Лэйк не понимала, что это, но ей и не нужно было это понимать. И из ее золотого сердца хлестал огонь, от которого улыбка становилась все ярче и ярче. Кто-то тянулся к ней из немыслимой дали. Кто-то шел ей навстречу, и от его подкованных созвездиями сапог дрожало небо. Кто-то тянул ей руку помощи, и в этой мозолистой ладони, способной одним легким движением превратить в пыль весь мир, Лэйк свернулась в калачик, чувствуя себя в абсолютной безопасности. И лишь эта улыбка была вокруг, лишь она одна…

Она очнулась как-то рывком, словно свалилась с кровати или проснулась после долгого сна без сновидений. Огонь догорал в горне слева от нее, угли почти что остыли, рассыпавшись черными кругляшками с белой опушкой по краям. В помещении шатра стояла полутьма, и ничто не двигалось. Лэйк чувствовала себя усталой и счастливой, словно ребенок, чистой, как после бани, пустой и прозрачной, как сосновый лес под ветром. Руки больше не светились и были влажными от пота, на запястьях виднелись такие любимые и родные ожоги от брызнувших на них искр. А на наковальне перед ней лежал долор, малиново поблескивая волнистым краем.

Тяжело утерев пот со лба, Лэйк взглянула на него и улыбнулась. Она чувствовала себя странно пустой, она не помнила ничего после того, как начала ковать, и уж точно не могла бы сказать, как именно сковала его. Но он был перед ней.

— Две тысячи сорок восемь слоев, — послышался рядом сиплый голос, и Лэйк удивленно повернула голову.

Рядом с ней на перевернутой бочке сидела Дара, и глаза ее лучились светом, как у ребенка, которому подарили самую долгожданную игрушку в жизни. Лэйк заморгала, не совсем понимая, о чем говорит наставница. Такой она Дару не видела никогда. Довольной — да, уверенной в себе — да, собранной — да, но никогда не счастливой, будто дитя.

— Что? — хрипло переспросила она, опуская руку с молотом.

— Две тысячи сорок восемь слоев стали, — повторила Дара. — Ты согнула его десять раз. Я никогда и не думала, что такое можно сделать с долором.

Лэйк с удивлением взглянула на лежащий перед ней долор, и последний малиновый отблеск внутри него что-то шепнул ей, что-то сильное и уверенное, грозное, как рок, и тихое, как объятия любимой женщины. И тогда она поняла.

— Это не я, — сорвалось с языка, и Лэйк кивнула собственным словам, а потом вскинула взгляд на Дару и повторила: — это не я.

— Я знаю, царица, — Дара низко нагнула голову, кланяясь ей впервые в жизни. — Тобой ковала Небесный Кузнец. Говорят, такое бывает. Теперь — я знаю. — Она подняла глаза, и Лэйк видела в них невыразимую нежность. И веру, твердую, как скала. — Мне больше нечему учить тебя, царица. Закали свой долор и заточи его. Теперь ты — мастер. И мы все в твоих руках.

Лэйк чувствовала себя странно, совершенно опустошенной и тихой, когда закаливала свой долор в бочке с водой и маслом, когда обдирала клинок тяжелым грубым стругом, прогревала и калила его еще раз, шлифовала и острила. Ей было плевать на время, на тех, кто приходил в шатер, спрашивая о ней, на все, что творилось за его стенами, там, где вот-вот должна была начаться самая страшная битва, какую они когда-либо видели. Все это могло подождать, так говорило ей ее сердце, и только его сейчас Лэйк слушала. Она не помнила того, что было с ней во время ковки клинка, но от этого осталось ощущение, расплывчатое воспоминание могущества и бесконечной доброты. Именно так: силы и доброты. И это сочетание было самым долгожданным и нужным для нее сейчас.

В конце концов, когда она полностью завершила работу, тело ныло от приятной усталости, а в руках был клинок, новый долор, скованный ей собственными руками. Волнистое лезвие хищно отражало отблески света из горна, а старая матовая рукоять из кости поблескивала, приглушенно и тускло. Только когда долор оказался в ножнах у нее на поясе, и Лэйк по привычке положила тяжелую ладонь на рукоять, она поняла, насколько успела соскучиться по этому ощущению.

Они стояли вдвоем с Дарой друг напротив друга и улыбались, будто две напроказившие девчонки. А потом одновременно рассмеялись и обнялись, и это было дороже всех слов и всех признаний и гораздо выше их. Отступив от нее на шаг, Дара церемонно поклонилась и, так знакомо и обыкновенно тряхнув челкой, как делала всегда в ее детстве, взглянула на нее и проговорила:

— Не хотела я тебя брать, Лэйк. С самого начала не хотела. А вот видишь как, перебодала ты меня своим упрямым лбом. И правильно сделала. — Тяжелая мозолистая ладонь Дары легла ей на плечо, и Лэйк ощутила себя на миг так же, как несколько часов назад, когда чья-то другая ладонь вот точно также лежала на ее плече, и бешеный поток мощи лился сквозь нее в неподатливую сталь. Глаза Дары сверкнули, влажно и искристо. — Я благодарю тебя, царица, за все, и особенно за то, что ты сегодня мне показала.

— А я тебя, наставница Дара, — низко склонила голову Лэйк.

— Вот и славно, — кивнула та, еще раз посмотрела на нее долгим взглядом, а потом сняла руку с плеча и отвернулась, принявшись прибираться в шатре. — А теперь — иди. Тебя уже обыскались.

Лэйк еще почудилось, что наставница тихонько шмыгнула носом, делая вид, что стряхивает с наковальни невидимый мусор, которого там совершенно точно не было. Она улыбнулась и вышла из шатра.

Ледяной воздух впился в разгоряченное после работы тело, и мышцы приятно заныли. На улице было уже темно, и Лэйк заморгала, пытаясь прикинуть, сколько же она работала. Судя по всему, на долор был потрачен целый день, но Лэйк не жалела ни секунды из этого времени. Если бы Роксане было угодно, чтобы она находилась где-то в ином месте, Огненная не почтила бы ее Своим присутствием. А это означало, что все в порядке.

Впрочем, разъяренная Саира, протоптавшая возле входа в шатер уже целую траншею, судя по всему, так не думала. Охранницы неловко мялись за ее спиной, осторожно поглядывая на нее и сразу же отводя глаза. Увидев Лэйк, Саира замерла и ожгла ее таким взглядом, что Лэйк инстинктивно отступила на шаг назад.

— И чем ты там занималась столько времени, скажи-ка мне на милость? — почти что зашипела Саира, сузив свои черные глаза. — Ковала? — в ее голосе было столько яда, что Лэйк захотелось умыться. Но при этом ей было ужасно смешно. Смех так и щекотался в горле, грозя в любой миг вырваться наружу.

— Ковала, — кивнула Лэйк, изо всех сил стараясь выглядеть серьезной.

Несколько секунд Саира смотрела на нее, бессловесно двигая челюстью, и взгляд ее с каждым мгновением становился все тяжелее. Потом она подступила к Лэйк на шаг ближе и очень тихо заговорила, а голос ее дрожал от сдерживаемой ярости.

— Твоя наставница вытолкала меня из шатра взашей, едва пинком не вышвырнула, приказав, приказав! — не возвращаться и не мешать тебе. Что же ты там такое делала, что мне даже еды тебе передать было нельзя?

— Пойдем в наш шатер, и я тебе все покажу.

С минуту Саира подозрительно изучала ее лицо, потом кивнула.

— Пойдем. Я тебе там тоже кое-что покажу. И вряд ли оно тебе понравится.

Решив, что к Найрин все равно уже поздно, и она, скорее всего, отдыхает, Лэйк зашагала через засыпающий лагерь в сторону своего шатра. Судя по всему, час был поздний, потому что разведчиц на улице почти что и не было. Изредка, позевывая и прикрывая рот кулаком, одна или две сестры медленно брели к своим палаткам с вечернего дежурства. Лэйк внимательно принюхивалась к воздуху: ощущения угрозы не было, хотя издали, со стороны бледно посверкивающей во тьме Мембраны, доносились отдаленные приглушенные хлопки, а небо то и дело полыхало зарницами.

Притихшие охранницы держались за ее спиной, и никто из них не решился с ней заговорить в присутствии Саиры. Лэйк рассудила, что раз они на нее сразу же не набросились с тысячью дел и сообщений, значит, ничего особенного тревожного за время ее отсутствия не случилось, а потому можно было не беспокоиться. Наоборот, поглядывая на разъяренно топающую рядом Саиру, она только тихонько улыбалась. Пришло то самое время, когда они должны были поговорить. Лэйк больше не боялась, и в этом тоже ей помогла Огненная.

В их шатре было тепло и светло, пахло дымком и тлеющими на огне травами, а на столе, накрытый салфетками, ждал еще не успевший остыть ужин. Желудок Лэйк взвыл дурным голосом, немедленно требуя еды, но она приказала ему замолкнуть. Она и так слишком долго ждала, слишком затягивала разговор, который должен был случиться уже очень долгое время назад. И больше ждать не собиралась.

Саира первой зашла в шатер, развернулась к Лэйк и выгнула дугой бровь, недовольно постукивая обутой в сапожок ножкой по полу. Вид у нее был грозный, хищные ноздри раздувались от ярости, а об взгляд черных глаз можно было порезаться. Что-то демоническое сейчас было в ее распушившихся черных косичках, в том, как падали отблески свечей на ее сильное лицо, как сверкали глаза. Лэйк на миг залюбовалась. Красивая и опасная, свободная и сильная, как хищная птица. Самая любимая, самая нужная.

— Ну? — осведомилась Саира, выжидающе глядя на нее. — Что ты там собиралась мне рассказать?

Вместо ответа Лэйк вытащила из ножен на поясе долор и медленно опустилась перед ней на одно колено, протягивая его над головой обеими руками.

— Саира дель Лаэрт, дочь Миланы, из становища Натэль, — хрипло начала она, выталкивая слова через стиснутое волнением горло. — Я, царица Лэйк дель Каэрос, дочь Илейн, из становища Сол, преподнесшая тебе три дара по старинному обычаю моего народа, прошу твоей руки и обещаю не покидать тебя, покуда Роксана восходит на небо со Своим сверкающим щитом, а Аленна льет теплые дожди на плодородную землю. Примешь ли ты мое предложение?

Она вскинула оставшийся глаз и уставилась прямо в ошарашенное лицо Саиры. Та только выразительно повела плечами и фыркнула:

— Нет, конечно! Ты совсем ума лишилась, что ли? Чтобы я вошла в твой проклятущий клан, к этим вечно зажатым, вечно хмурым, бормочущим только о чести и долге занудам? Чтобы я занималась разбором всей этой мороки между Ремесленницами? Выслушивала, кто из них у кого увел поросенка? Кто кому белье заляпал? Или еще хуже того — сидела и слушала во время твоих Советов, как престарелые главы сообществ ворчат и бодаются с тобой? Нет уж, благодарю тебя покорно. — Она покачала головой, разъяренно хмурясь, но Лэйк чувствовала что-то в ее запахе. Что-то предательски слабое, что-то такое радостное, такое золотное, что ей стало еще смешнее. — К тому же, что скажет Магара?

— С Магарой мы уже договорились, — отозвалась Лэйк, слегка опуская долор и теперь держа его перед собой.

— Договорились?! — глаза Саиры потемнели от ярости, и теплая радостная слабость в ее запахе отошла на второй план, забившись колючим острым гневом. — Договорились, не спросив меня?! Я тебе что, кобыла на продажу?!

— Не совсем так, — покачала головой Лэйк, старательно пряча улыбку, чтобы не злить Саиру еще больше. — Не я первой начала торг, меня вынудила к этому Магара, но я рада, что все сложилось именно так. Так что на этот счет ты можешь не переживать, согласие уже получено, и никто против этого не встанет.

— Вот как! — фыркнула Саира. — А я? Я, значит, не в счет?

— Да у тебя и выбора-то особенно нет, — пожала плечами Лэйк, уже не в силах не улыбаться. Саира остро взглянула на нее:

— Это еще почему?

— Потому что царица не имеет права иметь внебрачных детей. Вот этого мне Способные Слышать уж точно не простят. Так что нам придется как-то выкручиваться.

Саира застыла, хлопая глазами и совершенно ничего не понимающе глядя на Лэйк.

— Детей? Каких еще детей? — переспросила она. — Ты беременна?

— Не я, — уточнила Лэйк, улыбаясь уже во весь рот.

Саире потребовалось еще несколько секунд на то, чтобы осознать только что сказанное, потом ее руки инстинктивно метнулись к животу, а лицо стало пепельно-серым.

— Откуда ты знаешь?

Вместо ответа Лэйк громко втянула носом воздух:

— По запаху. Волки чувствуют такие вещи. И я уверена, это будет двойня.

— Что?! — голос Саиры сорвался на фальцет. — Двойня?! И обе с крыльями?! Аленна, как я их рожать-то буду? — Она еще сильнее стиснула собственный живот, в ужасе глядя на Лэйк.

Та только улыбнулась и как можно мягче проговорила:

— Не бойся, с тобой будут лучшие Способные Слышать из всех, что я смогу отыскать. Все будет хорошо, Саира. А теперь скажи, ты станешь моей женой или нет?

— Бхара ты проклятая! — взревела Саира, потом схватила со стола первое, что попалось под руку, и швырнула в Лэйк. Это оказалась глиняная миска, свистнувшая мимо ее головы и разбившаяся о поддерживающий потолки шатра столб. Следом за первой полетела вторая миска, потом поднос с хлебом. — Шрамазд ксара! Когда ты успела! Я не хочу рожать! Я еще слишком молода!

С хохотом Лэйк сгребла ее в охапку, не обращая внимания на тумаки и тычки, причем довольно увесистые, и поцеловала, заработав несколько чувствительных укусов и один очень хороший удар в печень, заставивший ее охнуть. Впрочем, буквально через несколько секунд Саира уже яростно сжимала ее плечи и срывала с нее одежду, рыча проклятия в ее губы и отчаянно отвечая на поцелуи. Приподняв ее, Лэйк усадила ее на край раскладного стола, который был явно не предназначен для подобных вещей и предательски застонал, но выдержал.

Саира прижалась к ней всем телом, обвив ее ноги своими и целуя так яростно, словно они были вместе первый раз. А потом, ухватив ее за грудки, резко отстранила от себя и яростно выдохнула прямо ей в лицо:

— Так вот, зараза, что ты имела в виду под третьим даром!

— Так получилось, любимая, — прошептала Лэйк, пытаясь дотянуться до нее и поцеловать, но Саира грозно зарычала, останавливая ее.

— Я тебя предупреждаю: я тебе отомщу по полной программе за все это самоуправство, — зловеще предупредила она, но пахло от нее такой любовью, что у Лэйк голова кругом шла, и ноги подкашивались. — И бхара с тобой, провались ты в бездну мхира, но я согласна, Лэйк дель Каэрос! Но помни: если я увижу возле тебя хоть одну девку, которая не то что глаз на тебя положит, а только задумается об этом, я зарежу ее твоим же долором, а тебя удавлю ее кишками, и научу наших дочерей делать то же самое в том случае, если их обидят. Тебе ясно?!

— Ясно, нареченная моя! — расхохоталась Лэйк, привлекая ее к себе и покрывая поцелуями все ее лицо. — Как никогда ясно!