Золотая сеть

Глава 24

Лорд Эмберли понятия не имел, как ему удалось дотянуть до конца бала. Необходимость постоянно вращаться среди гостей, поддерживать разговор, танцевать, заботиться о том, чтобы всем было хорошо и все остались довольны, и улыбаться, улыбаться, улыбаться — все это было выше его сил. До ужина ему кое-как удавалось отгородиться от мысли, что произойдет на следующее утро. Но у него даже ночь и ту украли. Лорд Бекворт задал не совсем уместный вопрос, и Алекс ответила на него прямо, без обиняков.

Ему каким-то образом удалось сгладить неприятный момент, вроде бы не без помощи сэра Седрика, насколько он помнил. Но дальше притворяться не имело никакого смысла. Он еле пережил тот танец с Алекс. Ему пришлось улыбаться ей, чтобы она, не дай Бог, не заподозрила истинного положения вещей. Остаток вечера он переживал за нее, постоянно думал, куда она ушла, что делает. Холодное обращение Бекворта и тревожные сочувственные взгляды матери не добавляли ему спокойствия.

Гости разъехались по домам или разошлись по своим комнатам, но хозяин был не в состоянии отправиться спать. Он отослал всех своих слуг, сказав, что уборка вполне может подождать до утра. Потом пошел в свою комнату, разделся, понял, что ему не заснуть, вытащил костюм для верховой езды и спустился вниз, намереваясь оседлать лошадь и прокатиться до обрыва. Быть может, морской воздух пойдет ему на пользу, успокоит нервы, а после прогулки останется лишь приятная усталость. Но в итоге он передумал. Оказавшись на улице, граф ощутил потребность уединиться в тихом мирном уголке и привести свои мысли и чувства в порядок. Сейчас ему надо не забыться и не заснуть. Ему надо успокоиться, ведь впереди его ждет трудный день. И он должен хладнокровно встретить его. Кто знает, вдруг ему нужно тоже, что и Алекс?

Итак, несмотря на столь поздний час, он спустился в долину и направился к хижине, которая никогда еще не подводила его. Он мог позволить себе всего несколько часов уединения, но этого вполне достаточно. Там он сможет мыслить яснее, чем в своей комнате, и успокоиться тоже сможет.

Граф зажег свечу, сбросил сюртук, накрыл одеялом солому на грубой кровати, которую сам смастерил несколько лет назад, и лег. Ночь выдалась теплая, и он оставил дверь открытой. Некоторое время он просто лежал и смотрел в потолок, потом прикрыл глаза рукой.

Алекс. Он познакомился с ней всего несколько недель назад. До встречи с ней он считал себя вполне самодостаточным. Он от всего сердца полагал, что сможет прожить жизнь один, без чьей-либо помощи и поддержки. Он, правда, подумывал жениться на Юнис, но вовсе не потому, что нуждался в ней по-настоящему. Просто считал, что жить с ней будет приятно и удобно.

И это было всего несколько недель назад! Неужели он так сильно переменился за столь короткий срок? Ведь он и теперь способен жить один и надеяться только на себя, правда? Не мог ведь, в самом деле, другой человек так быстро и так легко стать для него смыслом жизни!

Перспектива прожить всю оставшуюся жизнь без Алекс удручала его. Сначала он, конечно же, хотел как лучше, хотел полюбить ее. Он собирался жениться на ней, а ведь жену надо любить. Но в то время не подозревал, что такое любовь — настоящая любовь мужчины к женщине. Он питал к женщинам симпатию, чувствовал свою ответственность за них, испытывал уважение, дружеские чувства, влечение. Что было, то было. Но чтобы все это слилось воедино, сконцентрировалось на одной-единственной женщине, а потом к этому добавилось неуловимое нечто, из-за которого она стала его частью, его второй половинкой, — такого никогда не было.

Он не знал, что способен вот так полюбить Алекс. И не знал этого по одной-единственной причине — он понятия не имел, что на свете существуют подобные чувства. А теперь должен с улыбкой отпустить ее. Разве такое возможно? Как же он сможет собрать нити своей прежней жизни и идти дальше, приглядывать за мамой, устраивать счастье Мадлен, защищать их от тревоги за Доминика, который сражается на фронте, вести дела своего поместья, благоденствие обитателей которого напрямую зависит от него? У лорда Эмберли не было никакого желания заниматься всем этим.

Что-то промелькнуло в дверном проеме. Он убрал руку и резко обернулся, ожидая увидеть оленя или какое-нибудь другое дикое животное. Но сначала не смог ничего разглядеть. А в следующую секунду вскочил с кровати и подошел к двери.

— Алекс? — изумился граф.

— Я обещала никогда не приходить сюда, — прошептала она.

— Я же говорил, что не следует давать таких обещаний.

Больше слов не находилось. Они стояли и молча смотрели друг на друга. Александра была в той самой блузке, как и тогда, когда он впервые привел ее сюда. Распущенные волосы тяжелыми волнами спускаются на спину. Глаза огромные, настороженные. Прямо как в день их знакомства.

Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев ее щеки. Потом провел тыльной стороной ладони по подбородку.

— Зачем ты пришла? — спросил Эмберли.

— Сама не знаю, — ответила Александра и внезапно схватила его за запястье. — Нет, знаю. Я хочу заняться с тобой любовью.

Граф на мгновение прикрыл глаза.

— Я не могу обесчестить тебя, Алекс.

— Я не собираюсь выходить замуж. Никто, кроме нас, никогда не узнает об этом. Мы ведь оба этого хотим, правда?

— В брачной постели, милая.

— Нет. Не там, — горячо возразила она. — Там я должна буду выполнять свой супружеский долг. Это совсем не то, что заниматься любовью. Я хочу отдаться тебе по доброй воле. Теперь я свободна. И я хочу дать тебе это.

— Ты можешь забеременеть.

Она ошеломленно уставилась на него, но тут же покачала головой:

— Время неподходящее.

Он поглядел на небо. Звезд не видно, но в то же время и не темно. Он снова взглянул на нее. Она ждала его решения. И все еще держала его за запястье.

Граф втянул ее внутрь, но дверь закрывать не стал. Обхватил ладонями ее лицо и запустил пальцы в волосы. Заглянул ей в глаза и ответил взглядом на ее безмолвный вопрос.

Алекс начала расстегивать блузку. Вытянула ее из-за пояса, дошла до последней пуговицы и стряхнула с плеч. Блузка упала на пол у нее за спиной. Девушка завела руки за спину, расстегнула юбку, и та тоже упала на пол. Теперь она осталась перед ним в одной шелковой сорочке. Его руки по-прежнему были в ее волосах, нежно ласкали голову, большие пальцы гладили виски и щеки.

Ее пальцы легонько коснулись его плеч и начали расстегивать пуговицы на его рубашке. Руки ее дрожали. Он не пытался помочь ей, пока она не стянула рубашку с его плеч. Тогда он отпустил ее волосы, расстегнул запонки и бросил рубашку на пол.

Тонюсенькая сорочка не скрывала от него ее учащенного дыхания. Александра вдруг уткнулась лицом в его плечо и обняла его за талию.

— Мне так страшно, — сказала она.

Он поддел пальцами бретельки ее сорочки и спустил их с плеч, мягкий шелк скользнул вдоль стройного тела. Она опустила руки, но головы не подняла. Он расстегнул бриджи, снял их и отбросил в сторону, потом обнял ее и прижал к себе. Она задохнулась, подняла наконец голову и взглянула ему в глаза.

— Свечу погасить? — спросил он.

— Не надо. Я хочу видеть тебя. И хочу, чтобы ты видел меня.

Он наклонился и поцеловал ее. И тут же в крови его загорелся огонь. Никогда в жизни ему не доводилось держать в своих руках столь женственное создание, которое с такой горячностью прижималось к нему всем телом.

Не было никакого постепенного нарастания возбуждения, неспешного исследования, осторожной подготовки нетронутой девственницы. Руки, губы, языки, тела сплелись в тугой, готовый взорваться клубок, обоих охватило единственное желание поскорее слиться воедино и испытать облегчение. Александра стонала от каждого его прикосновения, от его жадных исступленных поцелуев.

Граф уложил ее на кровать и присоединился к ней. И без дальнейших приготовлений, без размышлений о том, как ухитриться не доставить ей боль, он оказался меж ее бедер и глубоко вошел в нее. Она вскрикнула и судорожно обхватила его руками и ногами, когда ей вдруг показалось, что он хочет выйти из нее.

— Нет! — закричала она. — Иди ко мне. Иди ко мне. О, Эдмунд, умоляю тебя. Умоляю!

Она выгнулась под ним дугой, а он выплеснул в нее всю свою нерастраченную страсть. Оба одновременно достигли вершины, неистово прижались друг к другу и провалились в небытие.

Александра всхлипывала и дрожала под ним. Лорд Эмберли лег рядом. Он обнял ее, покрывая лицо нежными поцелуями.

— Я сделал тебе больно, — прошептал он. — Я сделал тебе больно, Алекс. Я напугал тебя.

— Нет. — Она покачала головой и прекратила всхлипывать, но продолжала вздрагивать. — Нет.

Александра прикрыла глаза. Граф смотрел, как дрожат ее ресницы. Постепенно она расслабилась и успокоилась, дыхание стало ровным. На губах ее играла удивленная улыбка.

Как же она прекрасна! Просто невероятно! Волосы спутанными волнами окутывают лицо и плечи. В слабом свете догорающей свечи он сумел разглядеть, что щеки ее горят. Губки раскрылись во сне. Кожа нежная, словно лепестки, кремовая. Грудь упругая, полная, талия тоненькая, бедра соблазнительные. Ее ноги — стройные, прекрасные ноги — прижимались к его ногам.

Она отдалась ему. Отдалась со страстью. Он даже не подозревал, что женщины вообще способны на подобную страсть. Отдалась только потому, что стала свободной и ей хотелось этого. А что будет завтра? Но он поспешно отогнал от себя эту мысль. Будь что будет. Сегодня он примет добровольный дар этой ночи. Граф сомкнул веки.

Проснувшись, Александра сразу же поняла, где она находится. Рука любимого лежала у нее под головой, его теплое дыхание овевало ее волосы. Спереди ее согревало его тело, спину обдувал прохладный ветерок. Она открыла глаза и уперлась взглядом в его грудь и широкое плечо. Как светло, но ведь свеча уже догорела.

Она повернула голову и увидела, что за окном загорается рассвет. Птицы дружным радостным хором приветствовали нарождающийся день.

— Рано еще, — прошептал ей в ухо лорд Эмберли. Она заглянула ему в глаза. Они улыбались, и в них читалось нечто такое, из-за чего у нее всегда перехватывало дыхание.

— Жалеешь? — мягко спросил он. Она покачала головой.

— Боюсь, я был с тобой слишком груб. Тебе больно?

Александра прислушалась к себе. Да, ей действительно было немного больно в том месте, где он проник в нее. Но боль эта была сладкой, и она ни за что на свете не согласилась бы отказаться от нее. И отрицательно покачала головой.

Его глаза по-прежнему улыбались ей. Он протянул руку и убрал спутавшиеся локоны с ее лица.

— У тебя красивые волосы, — сказал он. — Скрывать их — просто преступление.

Александра обняла его за плечи, покрепче прижалась к груди и поцеловала. Граф сжал ее в своих объятиях.

Они пробовали на вкус губы друг друга, подразнивая и покусывая их зубами. Она открыла рот и расслабилась, почувствовав, как кончик его языка проник за ее зубы, погладил нёбо, коснулся кончика ее языка и начал двигаться туда и обратно. Алекс судорожно вздохнула.

Его руки скользили по ее телу, легонько касаясь бархатистой кожи, исследовали каждый потаенный уголок, медленно, но верно пробуждая желание. Губы его оторвались от ее рта, покрыли поцелуями ее лицо и начали опускаться все ниже и ниже, по шее к груди. Она уперлась ладонями ему в грудь и растопырила пальцы. Под грубыми волосками прощупывались стальные мускулы.

Его рука скользнула меж ее ног, пальцы принялись исследовать и поглаживать ее плоть. Она застонала и обняла его за шею.

— Тише, любовь моя, — прошептал он прямо ей в ухо. — Не так быстро.

Он перевернулся на спину и положил ее на себя. Сжал ее ноги своими бедрами и обхватил ладонями ее лицо.

— Я покажу тебе, как это красиво, — сказал он. — Не надо спешить. Нас еще не скоро начнут искать. Тише, любовь моя, не торопись.

Руки его снова отправились в путешествие по ее телу, поцелуи стали легкими, словно прикосновение перышка, дразнящими. Александру охватило желание. И все же она ни на минуту не забывала, с кем она, кто занимается с ней до боли прекрасной любовью. Она понимала, что и он отдает себе отчет в том, с кем находится. Ни он, ни она не закрывали глаз. С его губ слетало ее имя, с ее — его.

И вот он просунул свои ноги меж ее бедер, усадил ее верхом и немного приподнял над своим телом, взял руками за бедра и резко опустил вниз, и она почувствовала его внутри себя.

— Эдмунд, — прошептала Александра, касаясь его губ и сжав его бедра коленями.

— Тише, любовь моя. Медленнее.

Он принялся двигаться в мучительно медленном ритме, и родившаяся в ее лоне горячая волна начала подниматься по спирали через живот и грудь к горлу. Она потеряла чувство времени, мир перестал существовать для нее за пределами ее тела и того мужчины, который породил в ней эти восхитительные ощущения.

Некоторое время спустя он взял ее за плечи и приподнял вверх. Она заглянула ему в глаза, волосы занавесью закрывали лицо.

— Оседлай меня, Алекс, — прошептал он, и она начала движение, уловила его темп, и вот они уже двигаются вместе, в едином ритме, все быстрее и быстрее, ее руки упираются в его плечи, его лежат на ее бедрах.

Но в итоге она все же закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. Она вся напряглась от полыхающей внутри страсти, ей хотелось еще и еще. И в то же время каждый ее мускул сжался, стараясь не допустить его в самый центр, где раньше не было никого. Каждый удар отзывался замешенным на боли экстазом, требовал допуска, который она не осмеливалась дать, но без которого не смогла бы жить.

Он безжалостно продвигался все дальше и дальше, она сидела на нем верхом, возвышаясь над ним, сопротивляясь наступлению того момента, который приближался с неизбежностью, страшась, что он вот-вот наступит, боясь, что он может не наступить.

Ее тело открылось ему, расслабилось. И теперь, когда пути назад уже не было, она перестала сопротивляться, снова распахнула глаза и посмотрела на него, позволив ему сломить сопротивление ее мускулов.

И потом поняла, что полностью раскрылась. Противодействие пало, и он остановился на самом краю.

— Алекс, — прошептал он, — спускайся вниз, ко мне.

Она послушалась его, и он поцеловал ее в губы.

— Вот так. — Он уложил ее голову себе на плечо, обхватил ее бедра и решительно проник в нее, раз, другой, третий, пока не достиг самых глубин ее естества, не оказался внутри ее, не стал ее частью, все ощущения, все страхи унеслись прочь на мягких волнах чувственности, пока в итоге не осталось никого и ничего, кроме ее самой и ее возлюбленного, соединенных в едином порыве. Ничто другое не имело значения, да и не существовало вовсе. Только они двое и этот миг, в котором воедино слились и жизнь, и смерть, и небеса.

Александра пришла в себя. Граф обнимал ее и целовал в висок и щеку — а потом и в губы, когда она повернулась к нему лицом.

— Эдмунд, — прошептала она, касаясь губами его губ. — Ты прекрасен.

— Тебе было хорошо. Я так рад, что тебе было хорошо, Алекс. Я хотел сделать тебя счастливой.

Она уткнулась ему в плечо и погладила его по щеке.

— Ты только этого и хочешь от жизни, так ведь, Эдмунд? Сделать других счастливыми. А как насчет тебя?

Он взял ее руку и поцеловал в ладонь.

— Мне тоже было хорошо, не сомневайся, Алекс. Ты отдала мне все, что имела. Никто никогда не делал для меня ничего подобного. Спасибо тебе.

Должно быть, он уснул, поскольку не произнес больше ни слова, а дыхание его стало глубоким и спокойным. Александра не спала. Пресыщенная и удовлетворенная, все еще слитая воедино со своим любимым, она начала обратный путь к своему «я». И отделилась от него мысленно и духовно.

Никто и никогда не отдавал Эдмунду все, что имел. Столько людей уважали и любили его, и все же они только брали. Он слишком много отдавал другим, и постепенно у них сложилось впечатление, что самому ему ничего не надо, что он вполне самодостаточен. Она отдала ему свое тело, и он поблагодарил ее так, словно драгоценнее этого дара и придумать нельзя. И все же несколько часов назад она публично забрала у него этот дар. Она могла бы выйти за него, провести с ним всю оставшуюся жизнь, оказывая ему поддержку, подарив дружбу, понимание, любовь, детей. Но она остановила свой выбор на самоуважении и свободе.

Эгоистка!

Возмездие не заставит себя ждать. Она получит по заслугам. Проведет всю жизнь, вспоминая этот момент, с горечью наблюдая за тем, как он постепенно стирается в ее памяти. Все ее поступки будут выноситься на суд этой ночи любви и гармонии, когда каждый давал и получал взамен, и не выдержат этого сравнения. Для нее счастье осталось в прошлом. Эдмунд проснется, они оденутся и пойдут к дому, может быть, вместе, может, по одному, и на этом все кончится.

Так ей и надо! Она заслужила это. Александра тихонечко повернулась и поцеловала его в шею. Он даже не шелохнулся.

На следующее утро лорд Иден был уже на ногах ни свет ни заря. По правде говоря, он и не спал вовсе. Ему не сиделось на месте, хотелось поскорее отправиться на поиски своего пути, без всяких там традиционных прощаний.

Ему о многом хотелось поговорить с Эдмундом и матерью и в особенности с Мадлен. Слишком много нужно было сказать, и слишком мало времени осталось. Но при этом время все тянется и тянется бесконечной вереницей минут, а слова никак не идут на язык. Так всегда бывает при прощании. Подобные чувства охватывали его, когда он уезжал из дома в школу или университет, только тогда было чуть меньше драматизма. У человека остается всего лишь день, за который так много надо успеть сделать и сказать, и в то же время на него наваливается безразличие и язык как будто отнимается.

Вот было бы здорово щелкнуть пальцами — и он уже на пути в полк, все прощания остались позади. Как только он покинет родной дом, все печали и расставания позабудутся, хотя он, конечно, не перестанет любить тех, с кем разлучился. Но он сможет сосредоточиться на своем будущем, станет заниматься тем, о чем всегда мечтал.

Возможно, ему даже удастся выкинуть из головы свой неудачный роман. Накануне он отрекся от Сьюзен и тем самым разбил себе сердце. Задушил свое счастье своими собственными руками. Какое благородство! Настоящий Дон Кихот, ничего не скажешь. Сьюзен не должна столкнуться с войной и смертью, поэтому ее непременно нужно оставить. И вот она уже помолвлена с офицером, чей полк со дня на день может отправиться в Испанию.

В конце концов, он вполне мог получить ее. Она ведь не сказала ему «нет». Напротив, плакала и говорила, что любит его, а потом вдруг ушла и приняла предложение руки и сердца другого мужчины.

Доминик так злился на нее, что пару часов был не в состоянии сомкнуть глаз. Она играла с его чувствами, гналась за призом получше, думал он поначалу. Но вскоре ярость его поутихла. Сьюзен, маленькая милая Сьюзен просто не способна на подобные интриги. Она и в самом деле любила его и до самой последней минуты надеялась, что он женится на ней. Но Сьюзен реалистка. Она всегда заявляла, что недостаточно хороша для него. Вот она и уступила своему реалистичному взгляду на жизнь, приняв предложение добропорядочного мужчины.

Наутро после бала Доминик поднялся спозаранку и оставил своего камердинера собирать вещи, которые могли понадобиться в пути. В душе у него все перемешалось, сердце ныло, желание уехать становилось все нестерпимее, а впереди его ждал до боли длинный и не слишком приятный день.

Дворецкий сообщил ему, что Эдмунд еще не вставал. Это было совсем не похоже на него, Эдмунд всегда поднимался чуть свет, но что и говорить, вчера все отправились в постель очень поздно, да и день у него выдался не из легких, он ведь был хозяином бала. А Мадлен, напротив, уже встала и уехала верхом. Вот уж сюрприз так сюрприз, Мадлен и в лучшие-то времена до полудня из постели не вытащить. Но у нее имелись свои причины для бессонницы.

— Куда она направилась? — спросил лорд Иден дворецкого.

— Боюсь, что не могу вам этого сказать, милорд, — поклонился слуга, и лорд Иден пошел на конюшню разузнать, не в курсе ли грум.

Доминик нашел ее меньше чем через полчаса: она неслась ему навстречу по берегу, как будто за ней гнались все черти ада. Завидев его, Мадлен пустила лошадь шагом и, подъехав к брату, настороженно вгляделась в его лицо.

— Ты разговариваешь со мной сегодня, Мэд? — одарил он ее сияющей улыбкой.

— Да.

Он ждал, что она вспылит, но ничего подобного не произошло.

— Ты все еще сердишься на меня?

Мадлен покачала головой, развернула лошадь и направила ее к черной скале. Лорд Иден поехал рядом.

— Я всегда знала, что ты рано или поздно уедешь, — проговорила девушка. — Просто я считала, если не буду об этом думать, эта мысль может и не стать реальностью. Наверное, тебе было бы лучше иметь брата, а не сестру, тебе так не кажется, Дом? Мы так близки, и все же ты настолько от меня отличаешься, что временами я не в состоянии понять тебя. Но одну вещь я не могу, да и не должна, упустить из виду — раз это твой последний день дома, я проведу его с тобой. Я люблю тебя так, что и словами не передать.

— — Стоило бы заставить тебя изложить все это в письменной форме, Мэд, — озорно улыбнулся ей брат. — И заполучить прекрасное оружие против тебя самой в наших будущих перепалках. «Посмотри, — скажу я тебе, потрясая в воздухе листком бумаги, когда ты начнешь кидаться в меня подушками, книгами или топориками, — ты любишь меня так, что и словами не передать, Мэд».

Мадлен подняла на него глаза, и, к своему величайшему удивлению, брат увидел в них слезы.

— Будут ли у нас когда-нибудь перепалки? — сказала она и разразилась рыданиями.

— Мэд! Эй! Ради Бога, прекрати это немедленно, слышишь? Кто тебе сказал, что меня тут же пошлют на передовую? Ты удивишься, когда узнаешь, сколько военных приходят домой с войны, чтобы рассказать своим родным байки о фронте, и большинство из них возвращаются при руках и ногах.

Но Мадлен зарыдала еще горше, начала искать носовой платочек и ухватилась за его руку, когда он хотел забрать у нее вожжи.

— Эй, глупышка. — Лорд Иден слез с коня и опустил Мадлен на землю. Брат крепко прижал сестру к себе, несмотря на ее сопротивление. — Последний раз ты так рыдала лет в десять, когда отец отлупил меня за то, что я дернул тебя за волосы и дал тебе пинка под зад, а потом отказался проделать то же самое с тобой, хотя ты тоже принимала участие в этой драке. И вот теперь опять.

— Я ненавижу тебя, — всхлипнула Мадлен.

— Вовсе нет, любовь моя, — весело заявил лорд Иден. — Ты любишь меня так, что и словами не передать. Вот видишь? Я и не подозревал, что у меня так скоро появится шанс сказать это тебе в лицо.

— Не надо, Дом. — Мадлен вдруг прильнула к нему и подняла на него заплаканное лицо. — Не делай вид, будто все нормально и завтра ты не уезжаешь навсегда. Не надо. Сегодня я не в силах ответить тебе. С твоей стороны нечестно поддевать меня, когда я не в форме.

Он наклонился и поцеловал Мадлен в лоб.

— Ну и глупышка же ты. Я не собираюсь погибать, так и знай. Не допущу, чтобы ты воспользовалась преимуществом и стала старше меня. Я непременно переживу тебя, моя маленькая сестренка, по крайней мере на полчаса уж точно. Так сказать, первым пришел, последним ушел. Но это будет не раньше чем лет через пятьдесят — шестьдесят, Мэд. Я никуда не тороплюсь. А ты?

Она вцепилась в отвороты его сюртука.

— Как бы мне хотелось поехать с тобой! Почему женщины не могут пойти на войну, Дом?

— Господи помилуй! — воскликнул он. — Да мне пришлось бы по большей части с тобой воевать, а не с французами, Мэд.

— Ты сильно переживаешь из-за Сьюзен? — внезапно переменила она тему.

Он быстро отвел взгляд.

— Да, — бросил он. — Да, сильно. Давай не будем о ней, Мэд. Ладно?

— Ладно.

Доминик взял сестру за руку, и они побрели к черному камню.

— У вас с Парнеллом что-то случилось вчера? — поинтересовался лорд Иден. — Хочешь поговорить об этом? Только не думай, что я сую нос не в свое дело, не хочешь — не надо.

Он уже было подумал, что она не ответит ему. Мадлен осторожно выдернула свою руку, присела на камень и принялась расправлять на коленях юбку.

— Я выставила себя полной дурой, — призналась она. — Я предложила ему себя, Дом. То есть я хочу сказать, предложила по-настоящему. Я была готова все ему отдать.

Лорд Иден судорожно втянул воздух.

— Мэд, он не…

— Нет, — поспешила заверить она его. — Но я хотела, чтобы он сделал это, и позволила бы ему. Я думала, все у нас устроится и будет хорошо. Думала, что он любит меня. Нет! Я думаю, что он любит меня. Но что-то ему мешает. Бог знает что. Он сам себя ненавидит. А теперь мне уже никогда не узнать почему. Канада! Это же на другом краю земли. Он уезжает в Канаду.

Брат легонько коснулся ее руки.

— Зима подкрадется незаметно. Вы с мамой поедете в Лондон, и ты снова влюбишься, Мэд. Может быть, на этот раз по-настоящему. И любовь эта принесет тебе много счастья.

Мадлен улыбнулась ему и пожала руку.

— Может быть. Высокий такой. Блондин. Широкие плечи, белые зубы. И голос глубокий, мелодичный.

— Сорок тысяч в год, — добавил лорд Иден.

— Сорок тысяч в год, — согласилась сестра. — Так, что еще?

Она неожиданно вскочила на ноги и понеслась к лошади, которая смирно стояла рядом с конем Доминика.

— Помоги мне, Дом. Давай наперегонки до долины. Помоги мне.

— Вот это я понимаю, — кинулся он выполнять ее просьбу. — И больше никаких слез, обещаешь, Мэд?

— Какие еще слезы, тупица! — весело заявила Мадлен. — Как же я тогда смогу соревноваться с тобой? Я же дорогу не увижу. Немедленно подсади меня!