Академия Дарклэнд. Клетка

Глава 12

Окончательно выбившись из сил, мы просто дрейфуем в ледяной воде. Тишина давит на уши, только плеск воды слышится вокруг. Я нахожусь где-то между бредом и явью, голова тяжелая, мысли расплываются, а мир вокруг кажется размытым. Рук почти не чувствую и скоро перестаю понимать, где я. Ноги тоже онемели, стали чужими, тяжелыми. Нет ни капли сил сопротивляться течению, которое медленно, неумолимо тащит нас к берегу, но достаточно далеко от того места, откуда отчалил катер, но мне все равно. Кажется, я уже не чувствую холода, только глухую, всепоглощающую усталость.

Рядом Джаспер иногда делает слабый взмах рукой, пытаясь грести, чтобы выровнять курс нашего дрейфа. Но каждый раз быстро сдается. Движения становятся все медленнее. Слышу его прерывистое, хриплое дыхание, Джаспер тоже на пределе.

Это последнее, что я помню. Потом провал. Темнота, или просто ничего. Не знаю, теряю ли я сознание, или это сон наяву, или просто мозг отключается. Время теряет смысл.

Прихожу в себя уже на берегу. Джаспер, согнувшись, тяжело дыша, тащит за веревку наш спасательный круг вместе со мной по острым, скользким камням дальше от воды. Движения парня медленные, механические.

Он останавливается, на отдалении, туда, где набегающая волна не может нас достать, и с трудом опускается на колени. Его пальцы, посиневшие от холода, неуклюже копошатся у моих запястий, пытаясь развязать узел на веревках, которыми меня связал Давид. Я чувствую слабые рывки. Наконец, петля ослабевает, и он стягивает ее. Руки мои свободны, но я даже пошевелить ими не могу, они будто налиты свинцом. Чувствую, как Джаспер начинает осторожно разминать мои ладони. Чувствительность возвращается с дикой, покалывающей болью. Ругаюсь, шиплю, но осторожно шевелю пальцами и наконец-то меняю позу.

— Где мы? — вырывается у меня хриплый шепот. Голос чужой, испуганный. Губы покрылись соленой коркой.

Джаспер поднимает голову и оглядывает береговую линию, высокие незнакомые скалы, поднимающиеся вдалеке, бескрайнюю водную гладь за спиной. Его взгляд пустой, потерянный, а лицо серое от усталости и холода.

— Представления не имею, — отвечает он глухо. Слова даются ему с трудом. — Но… если мы в ближайшее время не найдем место… — Он делает паузу, переводя дух, — где можно согреться… и отдохнуть… — Парень снова замолкает. — Боюсь… не выживем. — Он кашляет, содрогаясь всем телом. — Ну же, Дана! — Его голос становится резче, настойчивее, но в нем слышится тревога. — Поднимайся. Нам надо двигаться, если хотим пережить случившееся. Мы не для того выжили на море, чтобы погибнуть на суше.

Где-то на горизонте, за спиной у Джаспера, небо начинает светлеть. Первые, слабые полосы рассвета разгораются, окрашивая облака в грязно-розовый цвет. Они не приносят тепла. Свет лишь подчеркивает пугающую чужеродность незнакомой каменистой местности вокруг нас. Я вглядываюсь вдаль, туда, где должна быть Академия. Ничего. Только вода, скалы и это холодное, наступающее утро.

Берег под ногами — сплошные голые, скользкие камни, серые и мокрые. Ни кустика, ни травинки, только бесконечная галька, уходящая в обе стороны до самого горизонта. Пустынно и безжизненно, как будто мы высадились на краю света. Над головой кружат голодные чайки, их пронзительные, жалобные крики рвут тишину раннего утра. Звучат они назойливо и тревожно, не добавляя позитива.

Я едва переставляю ноги. Каждый шаг дается с огромным усилием. Ноги дрожат, подкашиваются, будто налиты свинцом. Камни неровные, острые, больно впиваются в тонкую подошву насквозь промокших балеток. Я спотыкаюсь и едва не падаю на колени. Джаспер тут же крепче хватает меня за талию, принимая на себя мой вес. Его пальцы впиваются в мокрую ткань моей рубахи, он тяжело дышит мне в ухо, и я чувствую, что он сам еле держится на ногах. То, что мы понятия не имеем, куда нас выбросило, где искать помощь или хотя бы ориентир, который поможет вернуться к цивилизации, не прибавляет ни сил, ни надежды. Только холодный ком страха сжимает горло, заставляя чаще биться сердце.

Мы медленно, мучительно плетемся вдоль берега, вглядываясь в высокий, почти отвесный каменистый откос, что тянется параллельно воде, как стена. Нам отчаянно нужно подняться, уйти от ледяной воды, найти хоть какое-то укрытие. Но берег окружают сплошные скалы — гладкие, мокрые от брызг, без единой щели, в которой можно было бы укрыться, без малейшего намека на тропу или расщелину. Мы идем все дальше, но картина не меняется.

Над головой вдруг раздается резкий, знакомый каркающий крик. Я инстинктивно вскидываю голову, цепляясь взглядом за черный силуэт, кружащий в светлеющем небе. Карго! Он снижается, плавно планирует и садится Джасперу на плечо, перья слегка взъерошены. Ворон склоняет голову набок, его блестящий, черный глаз смотрит на нас пристально, и снова — громкое, отчетливое:

— Там дом! Дом там!

Карго, убедившись, что мы его поняли и смотрим на него, мощно отталкивается от плеча Джаспера и взмывает вверх. Делает широкий, нетерпеливый круг прямо над нашими головами. Затем птица устремляется вперед вдоль линии скал, время от времени оглядываясь, словно проверяя, следуем ли мы за ней. Мы, спотыкаясь, почти падая, меняем направление, подчиняясь этому черному проводнику. Каждая кочка, каждый неверный шаг отзывается болью в изможденном теле, но мы идем, потому что Карго — наш единственный шанс. Остается только верить

Ворон приводит нас к месту, где скалы чуть отступают друг от друга, образуя небольшую, почти незаметную бухточку. Там, в самом камне, словно вросшая в него, вырублена узкая лестница. Она поднимается, зигзагами теряясь между темных, сырых скал. У самой воды лестница заканчивается небольшим, явно чьим-то личным пирсом, тоже каменным. Его огораживает низкий, но крепкий деревянный заборчик. Заборчик невысокий, чуть выше пояса. Перелезть через него получается даже у меня, хоть и с трудом из-за дрожащих рук и ног, онемевших пальцев и общей слабости. Дерево под ладонями шершавое, влажное.

Мы начинаем подъем по лестнице. Ступени узкие, неровные, местами стертые временем, местами покрытые скользким зеленым мхом. Подниматься невероятно тяжело. Мышцы ног горят от непривычной нагрузки после холода и неподвижности, дыхание сбивается, сердце колотится где-то в горле. А лестница вьется и вьется выше, образуя тесный, мрачный проход. Кажется, мы поднимаемся вечность. Наконец, выходим на плато, и перед нами, за кованой калиткой в высоком каменном заборе, открывается вид на сад, из которого открывается вид на море, шумящее под отвесной скалой.

Когда-то, судя по всему, это был шикарный парк в строгом стиле. Теперь же это царство запустения. Очертания геометрических клумб едва угадываются под буйными зарослями сорняков и колючих диких роз, оплетающих все. Полуразрушенные каменные вазоны валяются на боку или стоят пустые, их трещины заполнены мхом и травой. Прямые дорожки, которые должны были расчерчивать пространство, почти полностью скрыты под толстым слоем прошлогодней листвы, гниющей хвои и молодой, агрессивной поросли. Мох толстым зеленым ковром покрывает старые, потрескавшиеся статуи и низкие стриженые изгороди — те давно утратили форму, превратившись в бесформенные, спутанные зеленые стены. Воздух пахнет сыростью, плесенью и дикой растительностью. За всем этим явно лет десять, а то и больше, никто не ухаживал. Заброшенность витает в каждом уголке, в каждом заросшем тропинке.

В глубине одичавшего парка возвышается особняк. Большой, с множеством темных окон, когда-то, наверное, внушительный и богатый. Сейчас он выглядит как спящий великан. Штукатурка местами облупилась большими пластами, обнажив темно-красный кирпич. Ставни на некоторых окнах закрыты криво, кое-где сорваны с петель и болтаются. Черепица на крутой крыше местами просела или отсутствует. Здание кажется структурно целым, но абсолютно безжизненным, застывшим во времени. Похоже, здесь давным-давно никто не живет. Тишина вокруг него — гнетущая и абсолютная.

Чтобы попасть внутрь, Джасперу приходится выбить окно на первом этаже. Он выбирает небольшое, в глубокой оконной нише, с потрескавшейся деревянной рамой, покрытой слоями облупившейся краски. Пыльное стекло почти не пропускает свет. Резкий, звонкий хруст разносится по погруженной в тишину округе, заставляя меня вздрогнуть. Осколки сыплются внутрь с раздражающим слух звоном. Джаспер осторожно выбивает остатки стекла рукой в рукаве, расширяя проем.

Сначала он сам залезает внутрь, опираясь на подоконник и подтягиваясь на руках. Я слышу его приглушенную ругать, затем глухой удар ботинок о пол внутри. Через мгновение его лицо появляется в темном проеме.

— Давай, помогу. — Его голос звучит хрипло, но твердо. Я хватаю за протянутые руки и ставлю ногу на выступ цоколя. Запястья парня мокрые и холодные, ладно соскальзывают, но я цепляюсь сильнее. Он тянет, я отталкиваюсь скользкой подошвой от камня, тяжело переваливаюсь через пыльный подоконник. Острые края рамы цепляются за мою мокрую одежду. Я почти падаю внутрь, но Джаспер успевает подхватить меня за плечи. Мы стоим, тяжело дыша, в облаке поднявшейся пыли, которая щекочет нос и горло, заставляя кашлять.

Пустой холл встречает нас гробовой тишиной и запахом сырости, пыли и чего-то давно забытого. Свет едва пробивается через грязные окна и разбитое нами. Напротив возвышается широкая каменная лестница, ведущая на второй этаж. Когда-то она, наверное, была белоснежной и величественной, теперь камни потемнели, покрыты серым налетом и паутиной в углах ступеней. Под ногами — огромный ковер с выцветшим, нечитаемым узором, полностью скрытый под толстым, пушистым слоем пыли. Наши мокрые следы на нем выглядят чужеродно, как кляксы.

— Интересно, кто и почему покинул это место? — шепчу я, оглядывая высокие стены с пустыми темными пятнами, где когда-то висели картины, потолок с лепниной, тоже почерневшей и местами обвалившейся.

Джаспер бегло скользит взглядом по холлу, пожимает плечами. Его лицо выражает только крайнюю усталость.

— Не знаю. — Голос глухой и безразличный. — Главное, тут не дует, как на улице. И, надеюсь, есть хотя бы одна целая кровать.

Мы начинаем медленно, осторожно обследовать первый этаж, наши шаги гулко отдаются в тишине. Комнаты огромные, пустые или полупустые. Гостиная с гигантским, пустым пространством, где только тени да пыль. Кабинет с массивным, почерневшим дубовым столом, покрытым слоем пыли, как бархатом, и пустыми книжными полками вдоль стен. Столовая с длинным столом. Везде следы давнего запустения: паутина в углах, отслоившиеся обои, пятна сырости на потолке. Воздух тяжелый, спертый.

Останавливаемся в самой большой комнате — просторной зале. Высокие окна, потемневший паркет, и главное — большой камин из темного камня с массивной дубовой полкой. Пустой и холодный.

— Надеюсь, бывшие хозяева нас простят, — задумчиво говорит Джаспер, подойдя к камину и заглянув в черную топку. Парень потирает руки, пытаясь согреть побелевшие пальцы. — Но альтернативы нет, топить придется мебелью. Не уверен, что сейчас моих сил хватит на поиск дров. Дана, тебе надо переодеться. Срочно. — Он поворачивается ко мне, и я вижу, как он дрожит всем телом, губы бледные. — Да и мне тоже. Поищи что-нибудь в шкафах, наверху. Даже старое одеяло подойдет. Все, что может согреть и высохнуть быстрее наших мокрых тряпок.

Чувствую, как холод пробирает меня до костей, зубы начинают стучать. Мысль о сухой ткани кажется здравой. Согласно киваю, обнимая себя за плечи, чтобы хоть как-то сохранить тепло, и поворачиваюсь к темному проему двери, ведущей обратно в холл и к лестнице.

Пока Джаспер возится с камином внизу, я медленно, шаг за шагом, начинаю обходить огромный, молчаливый особняк. Мои мокрые ботинки оставляют темные отпечатки на пыльном паркете. Тишина здесь не просто отсутствие звука, а нечто тяжелое, давящее, что нарушают только мои неуверенные шаги и скрип старых половиц под ногами.

Я заглядываю в комнату за комнатой. В некоторых гуляет ветер. Окна выбиты, и рамы зияют пустотой. Соленый, влажный воздух с моря врывается внутрь, принося с собой запах водорослей и сырости. Он оставляет следы: белесые, кристаллические разводы на некогда дорогом, темном паркете

Я не могу отделаться от мысли: что же заставило владельцев такого явно шикарного места бросить все и уехать? Причем, судя по всему, в спешке? Ответов нет.

Мебели почти не осталось. В комнатах — лишь то, что было слишком громоздким, чтобы увезти, или то, что потеряло всякую ценность. На втором этаже, в просторной спальне, стоит массивный встроенный шкаф из темного дерева, его дверцы приоткрыты. Рядом — огромный остов дубовой кровати. На нем даже матрас сохранился, хоть и продавленный посередине, местами подпевший и покрытый желтоватыми пятнами времени.

Внизу, в шикарном зале, который, наверное, видел балы, теперь царит запустение. Посередине стоит пришедший в полную негодность рояль. Крышка откинута, показывая ржавые струны и пыль внутри. Клавиши пожелтели, многие запали или вообще отсутствуют. У стены притулился огромный угловой диван, некогда роскошный, а теперь его обивка покрыта серо-зелеными пятнами плесени.

Я открываю дверцы большого платяного шкафа в одной из спален второго этажа. Внутри, на вешалках висят несколько плотных, добротных халатов. Они все еще в прозрачных упаковочных чехлах, застегнутых на молнию. Кажется, их никогда не надевали! Облегчение теплой волной разливается по моему замерзшему телу.

Тут же, на полках, сложены стопки полотенец, подушек в хлопковых наволочках и отсыревшее, пахнущее затхлостью постельное белье. Видимо, эта комната некогда была гостевой спальней, и наше везение сегодня безмерно. Я благодарно глажу гладкую ткань халата сквозь пленку.

В соседней мраморной ванной комнате кран покрыт толстым слоем ржавчины и известкового налета. Я с усилием пытаюсь его повернуть. Металл скрипит, не поддается. Я налегаю всем весом, стиснув зубы. Слышится резкий скрежет, и вдруг — рывок. Кран с хрипом подается! Сначала из него вырывается воздух, потом — бульканье, и наконец, толчками, начинает литься вода. Непонятного, ржаво-бурого цвета, с запахом железа и стоявшей в трубах сырости. Я смотрю, как струя постепенно становится светлее, прозрачнее.

Подогревающие артефакты, встроенные когда-то в стены давно мертвы, их рубиновые сердцевины потускнели. Но сейчас и это не важно. Я быстро сбрасываю мокрую, соленую одежду. Кристаллики соли на коже нещадно щиплют каждую царапину, заставляя меня вздрагивать и ругаться сквозь стиснутые зубы. Я ополаскиваюсь ледяной водой, смывая морскую соль. Движения резкие, поспешные. Потом хватаю большое, грубое полотенце и тру кожу докрасна, пока она не начинает гореть. Быстро закутываюсь в один из теплых халатов — ткань мягкая, шершавая, пахнет пылью, но она сухая! Это невероятное ощущение. Беру второй халат для Джаспера и спускаюсь по широкой лестнице обратно на первый этаж.

Внизу, в зале, уже весело потрескивает огонь в камине. Оранжевые языки пламени пляшут, отбрасывая на стены и потолок прыгающие тени. Тепло начинает наполнять комнату, вступая в схватку с сыростью. Я вижу спину Джаспера, склонившегося над огнем, и чувствую, как внутри что-то разжимается. Мы согреемся.