Альфа для центавры

Глава 1

Глава 1.

Альфа

В тот вечер Татьяна возвращалась домой позже обычного. Осень вступила в свои права, воздух пах сыростью и дымом от печных труб, а ветер гнал по тротуарам целые стаи жёлтых листьев, заставляя их кружиться, сталкиваться и взлетать в вихрях. Фонари в старом районе зажигались тусклым светом, разливая мутные лужи света на потрескавшемся асфальте. Шаги отдавались гулко, и она вдруг почувствовала себя странно одинокой в этом почти безмолвном городе.

Пятьдесят лет позади. Когда-то ей казалось, что к этому возрасту жизнь станет спокойной и надёжной: взрослая дочь, работа, круг друзей. Но всё вышло иначе. Дочь редко звонила, друзья разбрелись кто куда, работа превратилась в бесконечную рутину, а в сердце поселилась усталость. Она шла и думала, что её дни стали похожи на осень: красивые, но полные увядания.

И вдруг небо изменилось.

Над крышами домов разливался странный зелёный свет, будто неведомая рука прорезала тучи и выпустила наружу сияние. Оно пульсировало, переливалось, и воздух словно задрожал.

— Северное сияние?.. — шёпотом произнесла она, хотя понимала: здесь, в этом городе, ему неоткуда взяться.

Живот сжался тревогой, ноги налились ватой. Она подняла голову выше, и в ту же секунду земля ушла из-под ног. Мир провалился. В ушах гул, тело словно вытянули в воздух, и последним земным звуком стал её собственный крик, оборвавшийся в тьме.

Она очнулась в холоде и свете.

Стеклянные стенки капсулы сияли голубым, воздух был наполнен запахом озона и свежести, будто после грозы. Тело лежало в мягкой жидкости, лёгкой, прозрачной. Она подняла руку — и застыла. Пальцы тонкие, кожа гладкая, без морщинок и пятен. Лицо, отражённое в стенке, было двадцатипятилетним: упругая кожа, тяжёлые волосы, блестящие глаза.

Татьяна судорожно коснулась лица, щёк, шеи. Сердце билось неровно. Радости не было — только холод.

— Значит, не сон… — выдохнула она.

Капсула шипнула, крышка медленно отодвинулась. Она села, ступни коснулись пола — тёплого, словно живого. Взгляд скользнул по залу: десятки, сотни капсул. В каждой — женщина. Омоложённые, испуганные. Кто-то плакал, кто-то бился в стекло, кто-то смотрел на себя, не веря.

Татьяна тихо выдохнула и подумала: «Паника убьёт их. Я не дам себе сломаться».

Дверь в конце зала раскрылась. Вошли двое. Высокие фигуры в чёрных доспехах, гладких, как зеркало. Лица закрыты масками, глаза под ними горели красным.

— Подготовить лоты, — прогремел металлический голос. — Аукцион через три цикли.

Женщины вздрогнули, кто-то вскрикнул, кто-то упал на колени. Дрожь прошла по рядам.

Татьяна выпрямилась, встретила взгляд одного из стражей. Он задержался на ней, будто удивился. Но она не отвела глаз.

Зал аукциона был похож на металлический собор. Потолок из прозрачного купола открывал вид на космос: холодный, равнодушный, с миллиардами звёзд, что горели, как свечи. Белые прожекторы вырывали женщин из темноты и заставляли идти по подиуму под гул голосов.

Запах был тяжёлый: смесь машинного масла, химии, приторных ароматов. Воздух вибрировал от сотен голосов покупателей.

Когда вывели Татьяну, шум усилился.

Она шла медленно, подбородок высоко, спина прямая. Не дрожала, не отводила глаз. «Вы хотите купить? Смотрите. Я не вещь».

Ставки посыпались одна за другой, экран пылал цифрами.

Женщины за кулисами дрожали, молились. Но на неё смотрели как на опору.

И вдруг зал содрогнулся.

Взрыв прогремел так, что воздух ударил в грудь. Потолок затрещал, куски металла сыпались искрами, запах озона и палёного железа заполнил пространство. Женщины завизжали, сбились в кучу, прикрывая головы руками.

Из дыма вышли трое.

Высокие, в доспехах, шаги их были стремительны и точны.

Первый — с белыми волосами, серебряными глазами, лицо резкое, эльфийское. Его движения были плавны и смертоносны.

Второй — золотой, волосы цвета солнца, плечи широкие, как у воина. Он сметал врагов, как буря.

Третий — тёмный, с глазами, горящими внутренним пламенем, удары его были молниеносны и яростны.

Они двигались вместе, без слов. Стражи падали один за другим, тела осыпались на пол, воздух был полон гари и дыма.

Татьяна не закричала. Она стояла, сердце колотилось в висках, дыхание сбивалось, но взгляд оставался прямым.

И беловолосый заметил её. На долю секунды он замер, в лице мелькнуло узнавание.

Как будто он ждал её.

— Лот тридцать два, встань! — проревел один из стражей.

— Лот?.. — Татьяна вскинула бровь. — Я женщина. Запомни это.

Она обернулась к другим и крикнула:

— Успокойтесь! Мы живы. Мы вместе. Мы выберемся!

И женщины, всё ещё дрожащие, начали подниматься, перестали выть. Их взгляды устремились к ней.

Белый командос отбросил врага, взглянул на неё пристально и прошептал, почти неслышно:

— Истинная?..

Коридоры дрожали от ударов, битва кипела снаружи. Их вели быстрым шагом, окружив световым полем. Через иллюминаторы мелькал космос: вспышки лазеров, звёзды, тьма.

У Татьяны перехватило дыхание.

«Боже… вот он, космос. Мы — капля в океане. Но какая же это красота…»

Она шла последней, женщины тянулись к ней, как к опоре.

Док встретил их серебряным кораблём. Огромный корпус сиял, трап был раскрыт, внутри струился мягкий свет, воздух пах свежестью.

Женщины спешили внутрь, почти бежали. Татьяна шагала последней. Остановилась и оглянулась. Позади рушился аукцион: огонь, искры, дым. Земля осталась далеко, в прошлом.

Назад дороги нет.

Она ступила на трап и впервые за долгое время улыбнулась.

— Ты не боишься? — спросил её тёмный, заметив её спокойствие.

— Бояться можно потом, — ответила Татьяна. — Сейчас нужно жить.

Золотой посмотрел на неё внимательно:

— Ты вела их. Они шли за тобой.

— Потому что кто-то должен был не дрогнуть.

Белый задержал на ней взгляд дольше, чем нужно.

— Я думал, такие женщины остались только в легендах.

Татьяна прищурилась.

— Ну что ж… значит, я пришла разрушать легенды.

Трап увёл их внутрь, как вглубь раковины: свет — мягкий, не больничный, стены — гладкие, но не холодные, будто тёплый камень. Воздух пах не столько техникой, сколько свежестью — едва уловимая нота хвои и влажного камня после дождя. Где-то далеко, внизу корпуса, гудели двигатели — ровно, убаюкивающе, как сердце большого зверя.

Первой их встретила дуга прозрачного шлюза. Полоса зелёного света пробежала по полу — и из потолка лёгкой пылью пролилась тёплая дымка. Не вода — сухой туман, пахнущий травой и озоном. Он щекотал кожу, оставляя ощущение чистоты, и мгновение спустя исчез, как на выдохе.

— Деконтаминация, — сказал золотой, проходя рядом: голос низкий, гулкий, без суеты. — Никакой боли.

«Без боли… как будто это сейчас главное», — подумала Татьяна, оглядывая своих.

Женщины сгрудились, кто-то дрожал так, что звенели зубы, кто-то пытался шутить — слишком громко, на грани истерики; одна — совсем юная на вид — присела на корточки у стены, закрыв уши руками, и раскачивалась, как ребёнок.

— Встали, — тихо, но твёрдо сказала Татьяна, проходя взглядом по лицам. — Ровно плечи. Мы — живые. И мы — земные. Держим уровень.

Кто-то всхлипнул, но выпрямился. Девушка у стены подняла глаза — серые, распухшие от слёз — и медленно встала, цепляясь пальцами за гладкую стену.

Коридор повёл их вглубь. Поворот, ещё один — и вдруг пространство раскрылось. Помещение было широким, амфитеатром — очевидно, грузовой отсек, превратившийся в приёмную. Встроенные в стены мягкие лавки, световые панно с растительными мотивами — тонкие линии листьев и стеблей, будто живые рисунки светились изнутри. На полу — рисунок, напоминающий водную рябь. Всё рассчитано на то, чтобы гасить панику, заметила Татьяна. Они — не варвары.

— Здесь безопасно, — сказал тёмный, активируя защитный купол; прозрачная дымка, как мыльная плёнка, вспыхнула и растаяла, но воздух стал на оттенок плотнее, защищённее. — Сядьте. Пейте.

Сбоку из стены выехала узкая стойка с прозрачными чашами. Вода — прохладная, с привкусом камня; на поверхности — маленькие пузырьки, как в горном источнике. Татьяна взяла первую и, не торопясь, подала девушке, которая всё ещё дрожала.

— Пей маленькими глотками.

— Я… Нина, — едва слышно сказала та, укутывая чашу двумя руками, как ладонями печку. — Мне страшно.

— Всем страшно, — ответила Татьяна. — Дышим. Считай до четырёх на вдохе, до шести — на выдохе. Ещё.

Слева хмыкнули.

— Да чего вы… Мы же на корабле, господа спасли, — голос резковатый, с бравадой. — Сейчас домой отвезут и всё.

Говорившая — высокая, с короткой чёлкой, и видом «я-не-из-слабых». Глаза блестят слишком ярко: показное бесстрашие.

— Скажи имя, — повернулась к ней Татьяна.

— Алла.

— Алла, бравада — это маска. Нам сейчас не маски нужны, а ясная голова. Поняла?

Алла задрала подбородок, хотела огрызнуться — и вдруг сникла, села, уткнулась пальцами в переносицу. Маска треснула.

— Меня зовут Лина, — вмешалась женщина средних лет на вид — мягкие черты, спокойные руки. — Можно я сяду рядом с той девочкой? Ниной. У меня двое сыновей… ну… были. Я умею. — Она обернулась к Татьяне. — Не возражаешь?

— Садись, конечно, — кивнула Татьяна.

Сквозь шум её собственного крови она услышала: где-то по корпусу шла вибрация — короткий, рваный ритм. Маневровые. Они отстыковываются, поняла она, хотя никогда прежде не летала. Инстинкт? Или мозг судорожно пытается собирать картину мира из обрывков фильмов и логики.

Белый подошёл ближе. В руках — свёртки из тонкой ткани, похожей на шёлк, но плотнее. Он молча опустил их на лавку.

— Сменные накидки, — коротко сказал он. Голос — чистый, без хрипоты, как колокольчик, но мягкий. — Ваши… — взгляд на прозрачные комбинезоны — задержался на долю секунды, и он отвёл глаза. — Это — удобнее.

Ткань оказалась тёплой, лёгкой, пахла чем-то лесным — не духи, а натуральный едва ощутимый аромат. Цвет — мягкий графит с зеленоватым отливом, как сырая кора. Женщины тянулись, укутывались, кто-то впервые за всё время дёрнул уголком губ — благодарность без слов. В помещении стало тише.

— Имена, — сказала Татьяна, когда движение улеглось. — По кругу. Назовёшь имя и одну вещь с Земли, которую ты держишь в голове — запах, слово, лицо. Нам это нужно.

— Зачем? — спросила Алла, уже тише.

— Чтобы мы были вместе не только телом, — ответила она. — Чтобы помнить, кто мы.

Молчание. Потом кто-то вздохнул.

— Нина, — едва слышно. — Запах горячего хлеба из пекарни у метро. Он всегда был по утрам. Я туда шла, даже если не голодная.

— Лина, — уверенно. — Голоса моих мальчишек. Они всегда спорили, кто будет выносить мусор.

— Олеся, — глухо. — Мамин платок с васильками. Я его носила у сердца, когда было тяжело.

— Яна, — высокий голос, нервный смех. — Кошка. Пушистая. Каждое утро ложилась на клавиатуру и мешала работать. Я ругалась, а она мурлыкала ещё громче.

— Алла, — коротко, но уже без бравады. — Шум качелей на детской площадке. Поздно вечером. Там никого нет, а цепи звенят на ветру.

Круг пошёл, как ручей, протаптывающий себе русло. И с каждым именем напряжение отпускало, голоса становились ниже, дыхание — глубже. Татьяна слушала и чувствовала, как память самой раскрывает старые шкатулки.

«Тёплая блестящая шкурка новогоднего мандарина. Запах ладана в маленькой полутёмной церквушке, куда я заходила не верить — дышать тишиной. Дочкин смех в семь лет. Горячая кружка чая зимой у окна. Снег, падающий на чёрные ветки. Бабушкины руки, пахнущие хлебом и берёзовым веником».

— Татьяна, — сказала она, когда круг дошёл. — Стук дождя по подоконнику ночью. И свет в кухне, когда я просыпалась и понимала — я дома.

«А теперь — новый дом. Или не дом? Не смей плакать», — приказала себе.

— Вы слишком спокойны, — рядом возник тёмный; он произнёс это не обвиняюще — как факт, который не помещается в его картину мира. — У большинства в такой ситуации… — он поискал слово, — распад.

— Мне страшно, — честно сказала она. — Но страх — как собака: если чуяет слабость, бросится в горло. У меня нет права пахнуть слабостью. Они смотрят на меня. — Она кивнула на женщин.

Тёмный всмотрелся в неё. В его глазах действительно теплилось пламя — не метафора: в тёмной радужке будто горели крошечные искры. «Что вы за раса?..» — мелькнуло.

— Как зовут вас? — спросила она уже у белого, который раздавал последнюю накидку.

— Позже, — вмешался золотой. Он стоял рядом, как стена: широкие плечи, волосы, собранные в высокий хвост, и взгляд, от которого расслаблялись мышцы — потому что в этом взгляде была сила. — Сейчас — отдых. Потом — разговоры.

— Нет, — ответила Татьяна, ощутив, как внутри поднимается упрямая волна. — Сначала — базовая информация. Мы не груз, не дичь и не товар. Мы — люди. И нам нужно знать: куда мы летим, кто вы и кто те, кто нас продавал.

Алла пискнула, вроде как в поддержку; кто-то шепнул «молодец». В уголках рта у золотого дрогнула тень улыбки.

— Хорошо, — кивнул он. — Кратко. Мы — три из Страж-колена. — Он бросил короткий взгляд на белого и тёмного, и те едва заметно повели плечами, как бы подтверждая. — Наш Свод запрещает торговлю разумными. Мы перехватываем и уничтожаем такие узлы. Этот аукцион давно был целью. Женщины… — он коротко качнул головой, — из разных миров. Много земных, да. Вы летите к промежуточному убежищу. Потом — на Ксантару.

— Их мир, — тихо сказал белый, и Татьяна в первый раз услышала в его голосе не сталь, а музыку. — Там — воздух, который пахнет сосной и морем. И солнца два: одно — мягкое, зелёное.

— Мы не сдаём вас никому, — добавил тёмный, как будто счёл нужным расставить акценты. — Сначала — восстановление. Потом — выбор. Ваш, не наш.

Хор шёпотов прошёл по залу. Кто-то всхлипнул — не от страха, от облегчения.

— Выбор, — повторила Татьяна. — Это — по-земному.

Она поймала себя на том, что улыбается уголком губ. На секунду. Не больше. «Не расслабляйся. Рано».

— Смотрите, — сказала вдруг Лина, тронув её за локоть.

В боковой стене, как створка, раскрылась панель, и их пустили в галерею-обзорную. Стекло от пола до потолка — не стекло, конечно, а прозрачная, живая поверхность, с которой свисали тонкие световые нити. За ней — космос. Не плоская картинка из школьного атласа, а бездна глубины.

Перед ними медленно проплывал пояс обломков — как стая рыб из льда и камня; осколки светились бледным светом, отражая далёкие звёзды. По краю поля зрения, совсем близко, тянулся голубоватый туман — тонкий, как молоко, — вероятно, след от ионизированных частиц. И на этом фоне — чёрная бархатная тьма, в которой горели солнца: синие, белые, жёлтые. Каждое — как глаз бога.

— Красиво, — прошептала Яна, та, у которой кошка на клавиатуре. — Как в планетарии. Только… настоящее.

— Видишь, — шёпотом сказала Татьяна Нине, которая всё ещё крепко держала её за локоть. — Это не конец. Это — начало.

Сзади раздался смешок — нервный, но уже почти человеческий.

— Начало чего? — Алла опять не удержалась без комментария. — Новых приключений? — и вдруг, совершенно по-детски, добавила: — Лишь бы без монстров под кроватью.

— Монстров под кроватью достаточно и на Земле, — сказала Лина. — Только мы их по-другому называем.

Женщины тихо засмеялись. Смех — как трещинка в панцире страха. Через трещинку прошёл воздух.

Татьяна развернулась лицом к ним.

— Слушайте. У нас есть первый час, когда всё ещё хрупко. Мы сейчас сделаем две вещи. Первое: проверим, у кого что болит, кто не дышит, кто в панике. Лина, ты со мной. Нина — сядешь у стены, дышишь. Алла — воды раздашь. Олеся — одеяла. Второе: короткие связки. Пары по двое. Никто не остаётся один. Если кому-то плохо — кричите. Никакой стыдливости. Поняли?

— Поняли, — отозвались из разных точек, словно хор.

Она пошла по ряду. Руки сами знали, что делать. Плечо — тёплой ладонью. Пульс на запястье. «Смотри на меня, тут и сейчас». «Дышим». «Хорошо». «Да, плачь». «Отлично, ещё». Слова — простые, как вода, но женщины ловили их, как спасательный круг. Татьяна работала и думала: «Мне страшно. Смешно. Горько. Не плачь. Потом».

В какой-то момент рядом возник белый. Он не вмешивался, просто стоял на полшага позади, как тень. От него шёл запах — едва уловимый, как лёд и смола. Он протянул ей маленькую оболочку — прозрачную, как капля, — и она машинально сжала в ладони.

— Что это?

— Соль. — Он на мгновение запнулся, будто искал земное слово. — Она удерживает… — он провёл пальцами по воздуху, — равновесие. Если кружится голова — положи под язык.

— Спасибо, — так же коротко сказала она. И вдруг, сама не зная почему, добавила: — Вы всегда так смотрите?

— Как?

— Словно узнали.

Он медленно вдохнул. На белых ресницах дрогнуло серебро.

— Некоторые из нас слышат, — сказал он. — Не ушами. Это потом. Сейчас — вам отдыхать.

Татьяна отступила на шаг, чтоб не терять тональность происходящего, и снова обвела взглядом женщин. Внутри, под грудиной, колотилось, как птица. Она прижала ладонь к груди, будто успокаивая её.

— Тань, — окликнула её Алла неожиданно мягко. — А у тебя какая вещь с Земли?

— Я говорила, — ответила она, и уголки губ сами дёрнулись. — Дождь по подоконнику. И свет на кухне. — Помолчала. — И дочь. Как она смеётся. Как в шесть лет.

— Она найдёт тебя, — твёрдо сказала Лина. — Даже если эта… Ксантара на краю. Мамы и дочери — они как магнит.

— Сначала нам надо найти себя, — отозвалась Татьяна. — А потом всё остальное нас найдёт.

Корпус под ногами мягко качнуло, как лодку на плёсе. Где-то бортом прошёл глубокий, низкий звук — как если бы кто-то провёл рукой по струнам гигантской арфы.

— Переход, — сказал золотой, прислушиваясь к невидимым показаниям. — Сейчас может закладывать уши. Это безопасно.

Потолок на миг потемнел, и по швам пробежали ниточки света — звёзды расплылись, как блики на воде, потом снова собрались в точки. Кто-то ойкнул, кто-то зажал уши ладонями, Нина вцепилась в край лавки — и выдохнула, когда всё завершилось. Татьяна стояла, чувствуя, как дрожат колени — не от страха, от перенапряжения. Она позволила себе один короткий вдох с закрытыми глазами — и снова распрямилась.

— Маршруты закрыты, — сообщил тёмный. — Нас не догонят.

— Слышали? — Татьяна подняла голову. — Нас не догонят. Значит, мы можем позволить себе… — она поискала слово, — жить ещё десять минут без планов. Просто дышать.

— А потом — план? — усмехнулась Алла, уже возвращая себе привычный тон.

— Потом — план, — серьёзно кивнула Татьяна. — Положение, по имени, кто умеет что: медсестра, повар, учитель, инженер. Разделим обязанности. У нас должно быть «сегодня». И «завтра». Даже если оно другое.

— Я… я врач, — несмело подняла руку тихая брюнетка на соседней лавке. — Я могу смотреть за состоянием.

— Прекрасно. Как тебя зовут?

— Полина.

— Полина — врач. Кто следующий?

Руки поднялись уже быстрее. Учительница начальных классов. Повар-кондитер. Фитнес-инструктор. Библиотекарь. Переводчица. Парикмахер. Кассир — «но я умею считать и терпеть хамов». Зал загудел живыми звуками. Татьяна записывала имена в голове, как будто крошечные камешки раскладывала в узор.

— Мне страшно, — сказала вдруг Яна, стискивая край накидки. — Всё равно страшно. Даже когда красиво.

— Мне тоже, — ответила Татьяна. — Это нормально. Страшно — это когда важно. — Она улыбнулась — уже не краешком. — Но мы — земные. Держим уровень. Поняли?

— Держим уровень, — повторили в ответ, и кто-то даже хлопнул в ладоши — один раз, неумело. Но от этого хлопка в помещении стало ещё теплее.

В этот момент свет в амфитеатре слегка изменился — не стал ярче, просто теплее, как будто корабль отозвался. Белый — он стоял в стороне, прислонившись плечом к колонне — опустил взгляд. «Слышит не ушами», — вспомнила Татьяна, и что-то колыхнулось под грудиной. Нет, сейчас — не время. Сначала — они.

Смех, шёпоты, имена, задачи — всё это вдруг сложилось в картинку, похожую на дом, где окна зажигаются одно за другим, когда люди возвращаются с работы. Дом на четыре стены не собрать из чужого корабля, но можно собрать из голосов и рук. Татьяна присела на корточки рядом с Ниной, поправила ей на плечах накидку.

— Мы справимся, — сказала она, глядя в серые глаза. — Не потому что кто-то сильный рядом. Потому что мы — вместе.

Нина кивнула. И впервые за всё время — улыбнулась не губами, а глазами.

— Татьяна… — позвал золотой. — Когда будете готовы, пройдёте в малый зал. Там можно говорить. Без крика.

— Мы почти готовы, — ответила она. — Ещё три минуты. — И, повернувшись к женщинам: — Пейте. Дышите. Произносите свои имена вслух. Имя — это якорь.

Она встала, выпрямила плечи. Сердце билось уже не как птица о стекло — как барабан, отмеряющий шаг. За прозрачной стеной медленно плыл кусок льда, и в его трещинах отражались два солнца — одно жёлтое, второе зеленоватое. Или ей показалось. В любом случае — что-то обещало свет.