Альфа для центавры

Глава 5

Глава 5.

Песня Кромки

Утро было противоестественно ясным — таким, какое обычно бывает на следующий день после больших разговоров: будто мир специально прибрался, вымыл небо, надраил камни и заказал птицам петь чуть громче. Под куполом стояла та самая тишина, которая не давит, а расправляет плечи: дыхание океана внизу, мягкий свет двух солнц, лёгкий аромат травы и соли. Дом, кажется, тоже расправил плечи: стены светились теплее, чем обычно, полы были тёплыми, а на кухне само собой уже находилось «на если что» — кувшин с зелёным настоем и хлеб, дышащий коркой.

Татьяна проснулась с ясной головой и тяжёлыми руками — приятная усталость, как после длинной дороги, которую пройти было не страшно, а необходимо. В зеркале — то же молодое лицо и тот же взгляд, в котором годы никуда не делись. Она промыла шею холодной водой и выдохнула себе шёпотом:

— Держим.

В зале уже шелестели голоса. Алла спорила с Полиной, можно ли есть «эти блестящие сливы» натощак, Яна, кажется, изобрела новый способ заворачивать лепёшку «для красоты», а Лина перечисляла по пальцам «у кого какой режим сна», как дежурный диспетчер на железной дороге. Дом одобрительно мигал пиктограммами и не сопротивлялся ничьей инициативе.

— Доброе, земные, — сказала Татьяна. — План: завтрак, дыхание, короткий обход по кругу — и возвращаемся раньше полудня. Сегодня к вечеру у нас гости. Женщины с соседнего острова. Местные.

— Женщины? — оживилась Алла. — Наконец-то кто-то, кто скажет, как оно тут «по-правильному» волосы заплетать.

— И кто расскажет, что нельзя трогать, кроме вон той красной ящерицы, — хмыкнула Яна.

— Ящерицу трогать точно нельзя, — механически сказала Полина и тут же улыбнулась: — Всё, молчу. Буду полезной, когда кто-нибудь упадёт в обморок от красоты.

— Сегодня никто не падает, — отрезала Татьяна. — Сегодня — дышим, смотрим, слушаем. А вечером — знакомимся.

Дом согласился коротким звоном и выкатил из стены полку с тонкими платками — цвета морской пены, лаванды и печёной глины. Платки пахли тем же домом: хлебом, чистыми руками и чем-то едва уловимым — может быть, корой.

— О, подарок, который не надо возвращать с поклоном, — сказала Алла и завернула волосы в лавандовый, ловко, будто всю жизнь это делала.

— Красиво, — кивнула Татьяна. — По местным обычаям чужим не дарят ничего «на руку», если не приглашены. Платки — на голову — можно.

— А как ты это уже знаешь? — удивилась Нина.

— Потому что я задаю вопросы, — ответила Татьяна. — И слушаю ответы.

Элиан появился бесшумно и, словно подтвердив, кивнул:

— Вы действительно слушаете.

— Слушаю — и слышу, — поправила Татьяна. — Разница есть.

Они шли по кольцу — дорожке, которую дом высветил вчера под самым куполом. Трава здесь росла гуще, листья деревьев были крупнее, и в их прожилках шевелилось молочное свечение: если прислонить ладонь, дерево отвечало лёгким теплом и запахом влажной коры. На поваленном стволе поднимались грибы — прозрачные, как желе, каждый — с крошечной искрой света внутри.

— Не трогать, — тихо предупредил Рион. — Красиво — не значит съедобно.

— Кто бы говорил, — пробормотала Алла, глядя на его профиль. — Некоторые здесь слишком красиво выглядят, но это не значит…

— Алла, — укоризненно сказала Лина.

— Что? Я просто вслух думаю, — невинно приподняла брови та.

Каэль шёл с краю, как тень, но слышал всё. От его молчания воздух зыбил, как от жара над камнями. Иногда он бросал короткие взгляды в сторону Кромки — туда, где тонкая полоса света делила мир на «можно» и «не надо». Там, за гранью, воздух будто звенел выше.

— Слышите? — остановилась Татьяна. — Это не просто ветер.

Звук был тонким, как если бы кто-то провёл пальцами по краю гигантского хрустального стакана: в глубине, у Кромки, дрожала ровная нота. Ни на птицу, ни на механизм не похоже.

— Песня, — сказал Элиан. — Мы называем это так. Кромка поёт, когда меняется давление и свет. Или когда рядом кто-то дышит иначе.

— Кто-то — мы? — уточнила Татьяна.

— Кто-то — мир, — ответил он. — Интересно, вы это слышите. Многие — нет.

— Я музыкант, — неожиданно сказала Яна. — То есть… была. В детстве. Я слышу, когда дом фальшивит.

— Дом не фальшивит, — не удержался Каэль.

— Это я так шучу, — примирительно подняла руки Яна. — Всё, молчу.

Они стояли, и Песня становилась то выше, то ниже, будто кто-то пробовал ноту «на вкус». И вдруг в этой ноте — как тонкая ниточка — появилось знакомое. Не слово, не мелодия, а настроение, как запах детства. Татьяна вздрогнула: в памяти всплыла кухня, ночная лампа, дождь по подоконнику — и мама, которая напевает без слов.

«Чушь, — сказала себе. — Это просто мозг подвязывает своё к чужому». Но от этой «чуши» стало странно тепло.

— Назад, — негромко сказал Рион. — Воздух меняется. Не хочу, чтобы у кого-то заболела голова.

— У кого-то — у кого? — вяло пошутила Алла, держась за Татьянину накидку. — У меня всегда болит голова, когда нельзя.

— У меня — нет, — честно сказала Нина. — У меня в груди легче.

— У меня — так, — Татьяна сжала пальцами ткань. — Как будто меня зовёт кто-то, кто умеет говорить без слов. — И обернулась к Элиану: — И не надо сейчас объяснять, что я «особенная». Я — внимательная.

— И этого достаточно, — согласился он. — Для начала — всегда достаточно.

К полудню дом наполнился звуками, к которым за эти дни все успели привыкнуть: журчанье воды на кухне, мягкое тиканье «внутренних часов», что дом показывал цветной полоской под потолком, шарканье босых ног по тёплому полу. Женщины стали двигаться иначе — без той судорожной оглядки, которая выдавала пытку ожиданием. Они смеялись, перешёптывались, спорили о мелком, и это мелкое вдруг оказалось важнее любого протокола.

— Смотри, — зашептала Алла, тыча локтем Яну. — Идут.

Соседский мост из света вытянулся, как струна, и по нему скользнуло шестеро: лёгкие, высокие, с гладкими, словно полированными, лицами и длинными волосами, перевитыми светлыми лентами. Это были женщины. На запястьях — тонкие металлические круги, на висках — знаки, похожие на листья. Их движения были как у воды: мягкие, но упругие.

— Стражницы Куполов, — сказал Элиан. — Они ведают воздухом и светом. И — законами дома. Им можно.

— И нам можно, — отозвалась Татьяна. — Мы — гостьи.

Старшая из пришедших остановилась в двух шагах и сложила ладони на уровне груди — не поклоны, не приветствие подданных, а «я — пришла с пустыми руками и открытым воздухом». Глаза — зелёные, улыбка — больше в голосе, чем на губах.

— Добро пожаловать под наши купола, — сказала она. — Я — Саира. Это — мои сестры. — Она легко указала на каждую: — Веа, Илин, Реда, Мио, Лора. Мы пришли посмотреть на вас — и чтобы вы посмотрели на нас.

Алла шепнула: «Какая красота…», Яна наступила ей на ногу ради приличия, Нина зажала локти ладонями, чтобы не размахивать от волнения. Лина, будто по инструкции, уже выдвигала ближе сидения и наливала настой — потому что «встречают не словами, а кружкой».

— Мы — Татьянин круг, — сказала Татьяна. — И мы благодарны за воздух. И за воду. И за то, что дом нас слушает.

Саира улыбнулась уже настоящей улыбкой:

— Дом слушает тех, кто говорит не только ртом. Вы говорите плечами. И спиной. И тем, как держите взгляд. — Она на секунду прищурилась. — Ты Альфа.

— Я — Татьяна, — спокойно уточнила она. — Остальное — работа.

— Хорошая работа, — кивнула Саира. — Мы пришли ещё по одному делу. — Она подняла тонкую кожаную сумку и достала короткие прозрачные гребни: они были как изо льда, с маленькими вкраплениями зелени. — Это — гребни для купола. На ночь. Они вплетаются в волосы и «учат» воздух вокруг головы — не давить. — И, сделав крошечную паузу, добавила: — Подарок на всю группу.

Алла едва не хлопнула в ладоши, но сдержалась. Яна уже тянулась за гребнем, но Лина мягко постучала ее по пальцам: «По очереди». Дом, будто понимая, пододвинул низкую скамью.

— У нас принято в ответ что-то давать, — тихо сказала Татьяна. — Но у нас всего — только мы.

— Этого достаточно, — серьёзно сказала Саира. — Нам не нужна вещь. Нам нужен обмен дыханием. — Она села и показала: вдох — на четыре, задержка на два, выдох на шесть. — Мы учим купол успокаиваться вместе с нами. Тогда ветер меньше ломает листья. А люди — меньше ломают друг друга. — И вдруг, заприметив Полину, добавила: — А доктор пусть скажет, полезно ли.

— Полезно, — облегчённо улыбнулась Полина. — И безопасно. Особенно задержка на выдохе.

— Значит, так и будем делать, — сказала Саира.

Группа расселась. Начался женский разговор без титров — отдельные фразы, шёпот, смех, осторожные вопросы. Алла буквально за пять минут успела узнать, как местные прячут волосы под дождём и как делают из цветов браслеты «которые можно», Яна — какой узор на лбу означает «я не замужем и мне хорошо», Нина — что у каждой дом хранит одну личную песню и иногда включается сам, когда очень плохо.

— Он поёт, — сказала Мио, у которой медовые глаза. — Но тихо. Только тем, кому можно.

Слова «кому можно» странным образом кольнули — вроде бы мягко, а глубоко. Татьяна поймала взгляд Саиры: та видела, как кольнуло, и кивнула, как сестра, которую понимаешь без слов.

— Если вас снова будут звать «на совместимость», — негромко проговорила Саира, когда основная какофония смеха чуть села, — ставьте круг. Женщины с женщинами. — Она подняла руку, прикоснулась к плечу Татьяны — легко, без права. — И говорите «нет хором». Хор слышат все, даже те, кто не слышит «нет» поодиночке.

— Полезный навык, — заметила Татьяна. — Мы натренируем.

— Вы уже умеете, — сказала Саира. — Мы вчера слышали, как вы сказали «наш выбор». Это — хор.

— Приятно, — отозвалась Татьяна, и вдруг внутренняя пружина, которая всю ночь сильно сжималась, отпустила на пол-оборота.

После ухода Стражниц дом долго не унимал тихой, домашней гордости — свет в стенах был той самой кухонной жёлтизной, и от неё казалось, что где-то совсем рядом лежит кошка и мерно дышит. Женщины примеряли гребни и фотографировали друг друга «воображаемыми телефонами», кривлялись и смеялись, и в этом смехе было очень земное «мы ещё можем».

— Вот, — Яна подняла волосы, а Нина ловко вплела прозрачный гребень. — Смотри, я как богиня водорослей.

— Ты как богиня, — подтвердила Алла, — а без «водорослей» даже лучше.

— А ты как богиня комментариев, — парировала Яна, и обе расхохотались.

— Вы, кажется, потеряли тему, — сказал Каэль, проходя мимо. — Если будете смеяться громче, придут «уважаемые соседи» и принесут ещё пять «знаков уважения». Я им уже объяснял, что у нас уважение выражается дистанцией.

— У нас уважение выражается супом, — вставил Рион и поставил на стол миски. — Ешьте и уважайте.

— Это намёк? — спросила Олеся.

— Это — забота, — ответил он.

— А вы не могли бы… — Нина покраснела, — научить меня держать нож? Ну, чтобы не как курицу, а как… как будто я умею?

— Я могу, — сказал Каэль. — Но буду резать воздухом у тебя над ухом и ругаться, если ты не так держишь спину.

— Вы оба не правы, — спокойно сказал Элиан. — Нож учат держать руки. Спину — учит страх. А я научу — без страха. После ужина.

— Я пойду смотреть, — вызвалась Алла. — Чтобы если что — смеяться.

— Чтобы если что — остановить, — поправила Лина.

— Чтобы если что — остановить смех, — пожала плечами Алла и подмигнула Татьяне. — Я же фон, помнишь?

— Фон тоже держит картину, — ответила Татьяна. — Без фона — каша.

После ужина они вышли в галерею, где под куполом воздух всегда был на полтона прохладнее. Элиан дал Нине короткий нож с гибким лезвием — лёгкий, как стрекозье крыло.

— Держи не кулаком, а ладонью, — сказал он. — Вообрази, что это — перо. Не маши, пиши.

— Я не умею красиво писать, — призналась Нина.

— У тебя будет своя каллиграфия, — улыбнулся он. — Вот так. — Его пальцы лёгко коснулись её запястья — не хватая, а направляя. — И ещё: не делай ножом, что тебе не хочется делать рукой. Рука — умнее.

Рион стоял сзади, как стена — только от его молчаливой тяжести у Нины перестали дрожать колени. Каэль не вмешивался, но глаз не сводил — и от этого рука «запоминала» прямоту.

— А ты умеешь? — спросила Яна у Татьяны шёпотом.

— Я умею не бить по воздуху, когда хочется по лицу, — тихо ответила она. — Остальному — научусь.

— Я буду рядом, — сказал Каэль, как будто услышал. — Не для того, чтобы подхватить. Для того, чтобы не дать упасть.

— Это одно и то же, — отозвалась она.

— Нет, — покачал он головой. — Подхватить — это забрать. Не дать упасть — оставить тебя собой.

Она не ответила — и это тоже было ответом.

В этот момент из-под Кромки донеслась та самая Песня — на полтона ниже, гуще. Дом мигнул зелёным — один раз, как глаз.

— Сигнал, — сказал Элиан и мгновенно стал другим: струнным, как натянутый лук. — Не Орты. Чужие. Очень далеко. Но по нам.

— По тебе? — спросила Татьяна.

— По «истинной», — коротко ответил он. — Тут много слов, чтобы сказать «хочу взять». Они не знают, что у нас есть слово «нет».

— Тогда повторим, — сказала Татьяна. — На несколько голосов.

Пока мужчины ушли к панели, где дом разговаривал линиями света, женщины сгрудились, как стая воробьёв во время грома. Алла нервно шутила, Яна вскидывала волосы, Лина обнимала Нину, Полина считала пульс — всем, у кого под рукой оказалась чужая рука. Олеся шептала что-то растению в горшке: то ли колыбельную, то ли матерное.

— Тань, — Нина дернула её за локоть. — А если они правду… Ну… если они меня… выберут?

— Тогда ты скажешь «нет», — спокойно проговорила Татьяна. — А если я не услышу — скажешь громче. А если совсем — скажем хором. Мы же договаривались.

— Договаривались, — кивнула Нина. И вдруг потянулась к Татьяне, чмокнула в плечо — быстро, смущённо. — На удачу.

Сигнал стих так же внезапно, как пришёл. Дом чуть расслабился, воздух отступил от горла. Мужчины вернулись. Рион — как после тяжелого мешка, который не пришлось нести; Каэль — тише огня, но ярче глаз; Элиан — прозрачнее.

— Это был прощуп, — сказал Элиан. — Как игла. Они понимают, что им не рады. И что мы — не рынок.

— Но они терпеливые, — мрачно добавил Рион. — Будут ждать, где тонко.

— Мы сошьём, — отрезала Татьяна. — И укрепим.

— Как? — спросил Каэль.

— Порядком, — ответила она. — Распорядок — это портной. Он шьёт дыры и укрепляет швы.

— Ты смешная, — хмыкнул Каэль.

— Я практичная, — поправила Татьяна.

Ночь пришла мягко, светом зелёной луны — настолько плотным, что тени лежали на полу, как шали. Женщины расходились по комнатам уже не стаей, а малыми «связками»: по двое, по трое — у каждой к каждой было «на если что». На кухне пахло травой и чем-то печёным, на стенах висели световые рисунки — кошка Яны, вязь магнитов Лины, смешной носок Аллы с северным узором. Дом слушал.

Трое стояли в галерее — не рядом и не далеко, как три точки треугольника. Татьяна вышла, опёрлась ладонями на прохладный камень перил и улыбнулась океану:

— Спасибо, что гремишь, когда мне надо не думать.

— Ты смеёшься, когда надо не плакать, — сказал Рион.

— И плачу, когда надо не смеяться, — отозвалась она. — Это тоже навык.

— Сегодня ты была слишком спокойна, — сказал Каэль. — Это раздражает.

— Сегодня я имела право, — пожала плечами Татьяна. — И завтра буду иметь. Дальше — как пойдёт.

— Ты держишь их, — тихо произнёс Элиан. — И себя — держишь. Сильнее, чем нужно.

Она повернулась. Серебряный в его глазах ловил лунный свет и делал в воздухе тонкую дорожку — как от светляка.

— Если отпустить — я рассыплюсь, — сказала она честно. — У меня клей — слова. И смех. И работа.

— И мы, — сказал Рион.

— И мы, — эхом повторил Каэль, и это прозвучало так, будто он сам удивился своей согласности.

Татьяна протянула руку — не «к кому-то», а «между». Воздух ответил теплом.

— Завтра водой займёмся, — сказала она. — Хочу, чтобы все умели плавать под куполом. Если мир вдруг решит пошутить — будем смеяться, когда плывём.

— Я с тобой в воду не пойду, — предупредил Каэль. — Я горю.

— Поэтому с тобой — берег и нож, — кивнула она. — С Рионом — вода и камень. С Элианом — воздух и нота. Я всё расписала.

— То есть нас распределили? — фыркнул Рион.

— Не вас, — улыбнулась Татьяна. — Себя. — И добавила, уже тише: — И «кухонный свет» оставлю включённым. На если что.

Дом мигнул. Где-то глубоко в стенах что-то мягко щёлкнуло, как выключатель в знакомой квартире. Океан согласился басом.

За Кромкой, далеко, на высоте, коротко вспыхнул зелёный укол — и погас. Татьяна посмотрела туда пристально — нет, не зовёт. Просто напоминает, что мир — не только их купол. И что у «послезавтра» всегда найдутся зубы.

— Послезавтра — не сегодня, — сказала она себе и им. — Сегодня — дом. Завтра — вода. Послезавтра — «нет» хором.

— Согласен, — сказал Рион.

— Приму, — сказал Элиан.

— Попробую, — сказал Каэль.

— И — смех, — добавила Татьяна. — Это приказ.

В ответ Алла где-то из комнаты закричала: «Я храплю не сильно!», Яна — «Это не я!», Лина — «Тихо вы оба!», Нина — «Я боюсь бабочек, но не вас!». Женщины захихикали; дом мурлыкнул.

Татьяна рассмеялась первой — не громко, но так, что даже Кромка, казалось, качнула нотой. И эта нота легла ей под кожу — как обещание, как гребень, как свет на кухне. На «если что».