Альфа для центавры

Глава 7

Глава 7.

Остров голоса

Утро притворялось ленивым. Под куполом плавали мягкие полосы света, будто кто-то наслоил несколько рассветов один на другой, а океан внизу перекатывал звук, как камешек в ладони. Дом шептал о воде, травах и хлебе — и всё казалось простым, как выдох.

— Девичник-разведка, — сказала Татьяна, завязывая на затылке тонкий платок, чтобы волосы не лезли в глаза. — Маленький остров под куполом. Водопад, место для круга, тишина. Возьмём гребни Саиры. Возьмём настой. Возьмём себя.

— И меня, — Алла возникла как всегда первая и как будто случайно подтянула пояс по талии. — Я сегодня добрая. Почти.

— Я возьму аптечку, — Полина показала сумку. — На всякий случай. И на «если что».

— Я — хлеб, — Лина поставила на стол корзину с горячими лепёшками. — Тёплое успокаивает язык.

— Я — фрукты, — Яна подхватила прозрачные сливы, которые светились изнутри, будто проклято вкусные.

— Я — тишину, — сказала Олеся и, помедлив, всё-таки улыбнулась краешком губ. — Но можно и без меня.

Нина стояла ближе всех к Татьяне. Платок на её волосах был цвета тумана над водой. Она сжимала в руке гребень Саиры, тот самый, прозрачный, как лёд.

— Я возьму… смелость, — шепнула она и прижала гребень к груди. — Мелкую, но мою.

— Подойдёт, — кивнула Татьяна. — Смелость — это не размер, это направление.

Элиан появился не между дверей — из воздуха. Всегда так: тихо, как мысль. Серебряные глаза уловили их готовность и, кажется, удовлетворённо согрелись.

— Мы проведём вас, — сказал он. — Купол откроет мост.

— Мы знаем, — отозвалась Татьяна. — Но дальше — круг без вас. Правила девичника. Мужчинам — у кромки. Слышать можно, вмешиваться — только если «горит».

— Я — огонь, — не удержался Каэль.

— Вот именно, — парировала Татьяна. — Ты всё время «горит». Поэтому — у кромки.

Рион усмехнулся открыто и без злости:

— У кромки — так у кромки. Только не спорь с камнем, если он вдруг решит учить тебя мудрости.

— Я спорю только с теми, кто отвечает, — сказала Татьяна. — Камни мудрые — молчат.

Мост из света вытянулся тонкой струной. Он был узким, как след от ножа на воде, но шаги уверенно ложились один за другим; купол под ними становился плотнее, и воздух звенел свежестью. Остров, к которому они шли, был как пометка в книге: не самый большой, зато — выделенный флажком. Травы там росли ниже, деревья казались прозрачнее, а в середине, между камнями, падала вода — ровной, серебряной лентой, распуская у подножия белые нити пара.

— Он будто слышит, — сказала Лина, приложив ладонь к камню у водопада. Камень ответил теплом, как живот у кошки.

— Это место просило, — тихо произнесла Татьяна. — Я слышала в воде. Сегодня — будем слушать в ответ.

Они сняли обувь. Пальцы ног с радостью вдавились в тёплую, слегка пружинящую землю. От водопада пахло камнем, чистым железом и чем-то сладким, едва-едва — может быть, цветами на верхних уступах. Дом тут не «жил», но купол узнавал их дыхание и подстраивался, отводя ветер, чтобы не брызгало в лица.

— Расставим места, — сказала Татьяна. — Круг — здесь, у воды. Хлеб — рядом. Фрукты — под тенью. Полина — сумку к сухому камню. Гребни — в центр.

— И табличку «Мужчинам — туда», — вполголоса добавила Алла, кивнув на дальний, залитый солнцем выступ, где уже темнели силуэты троих.

— Табличка — в голосе, — сказала Татьяна. — Работает лучше дерева.

Усевшись кругом, они молчали с минуту — как на репетиции хора: каждый настроил свой «ля». Потом Татьяна подняла гребень, поднесла к волосам и, прежде чем воткнуть, шепнула:

— Дом, вода, купол — слышите? Мы здесь не чтобы спрятаться. Мы чтобы звучать.

Гребни, будто поймав тон, мягко вспыхнули изнутри зелёным, чуть тёплым светом. Водопад на секунду «опустил» голос — стал ниже, насыщенней. Алла хмыкнула с уважением: даже она признала — магии нет, сплошная физика, которую почему-то можно любить.

— По кругу, — сказала Татьяна. — Имя. Слово про себя. И одно «на будущее».

— Алла, — начала Алла. — Я… — закатила глаза, голова подалась к плечу, — громкая, любопытная, вредная, но в итоге полезная. На будущее — хочу смеяться не вместо, а вместе.

— Лина, — улыбнулась Лина. — Я держу. И буду держать. На будущее — хочу научиться отпускать… немного.

— Олеся, — сказала Олеся. — Я циничная, чтобы не ранить. На будущее — хочу выбирать мягкость, когда это не слабость.

— Нина, — едва слышно. — Я боюсь бабочек. На будущее — хочу… — она сглотнула — … хотеть.

— Яна, — звонко. — Я играю, но больше хочу играть жизнью, а не ею играться. На будущее — музыку. Без «аукционов».

— Полина. — Уверенно. — Я лечу, когда помню, кто передо мной — человек. На будущее — пусть у меня будет время на каждый пульс.

Татьяна была последней. Она держала гребень, как ручку, и на секунду даже захотела начертать имя на воздухе, чтобы не забыть, что здесь всё можно назвать.

— Татьяна. Я… слово. На будущее — дом.

Водопад прокатил широкую ноту — как будто согласился.

— Теперь — смех, — объявила Алла. — Без смеха девичник — это просто собрание матерей.

— И — правило, — добавила Татьяна. — Смех — без яда. Подколы — без ножей.

— У меня с собой нож, — дёрнула бровью Яна.

— Его — на гребень, — отрезала Полина. — И следить.

Смех был домашним, почти неслышным, но лёгким, как пар. Алла рассказывала, как в школе на конкурсе чтецов вместо строки «Люби природу — мать твою!» сказала «…пока не поздно», и зато получила приз за «актуальность». Яна признавалась, что фальшивит на нотах «си» и «фа», но умеет притворяться, будто так и надо. Нина — что в детстве ставила домики для улиток под дождём и плакала, если они «переезжали». Олеся — что однажды назвала директора «разновидностью млекопитающего», а он почему-то обиделся. Полина делилась что-нибудь про «пульс у тёщи» — не всерьёз, только чтобы смеялись. Лина — что в шкафу до сих пор хранит детский рисунок, где солнце — зелёное.

— Здесь это не ошибка, — сказала Татьяна. — Здесь у нас два солнца, и одно — зелёное. Значит, твой ребёнок сначала нарисовал Ксантару.

— Подтвердите моё материнское величие, — поджала губы Лина. — И я буду счастливой.

— Подтверждаю, — сказала Татьяна. — И ты — не одна такая.

Они успели расплести и заплести друг другу волосы, примерить гребни, разложить хлеб и фрукты, договориться, что «на этом острове будет наш круг, и ничего лишнего», — когда воздух чуть-чуть изменился. Не ветер. Не холод. Едва заметный «щелчок» — как когда дом слышит плохое слово и напрягается.

— Тихо, — произнесла Татьяна, и «тихо» разошлось по кругу послушной волной. Алла закрыла рот рукой. Яна положила фрукты. Полина нащупала сумку. Лина подняла глаза к куполу.

Где-то в зелени над водопадом мелькнуло. Не птица. Не насекомое. Слишком ровное движение, слишком правильная траектория. Татьяна встала, мягко — как из воды — и взглядом отметила троих на дальнем выступе. Они уже тоже стояли.

— Не трогаем, — сказала она. — Сначала — смотрим.

Мелькание повторилось. Теперь она увидела: тонкая, как травинка, конструкция, вросшая в кору дерева. Она едва светилась, цвет менялся с зелёного на серый, улавливая фон. От неё тянулась почти невидимая нить к камню у воды.

— Пиявка, — сухо бросила Олеся. — Только не кровяная — та, что цепляет внимание.

— Маркер, — поправила Полина. — Отпугиватель или… наоборот.

— Яна, не двигайся, — сказала Татьяна. — Нина — ко мне. Алла — рот. — И уже громче, в сторону выступа: — Элиан, у вас есть слово для «сейчас это аккуратно снимем и не устроим салют»?

— Есть, — отозвался он. — «Я».

Каэль за две секунды оказался у дерева — не касаясь, как огонь, который умеет греть, но не жечь. Он провёл ладонью на расстоянии, и вокруг травинки-прибора вспыхнула тончайшая сетка, как иней. Элиан тихо проговорил несколько слов, от которых воздух подрагивал, как струна. Рион тем временем присел у камня, где нить касалась поверхности, положил самые широкие ладони на камень и будто… уговорил его «не слышать».

— Чужой «мостик», — сказал Элиан через мгновение. — Не Орт. Другие. Тише и умнее. Они смотрели, где у вас смех.

— Меня это бесит, — честно сказал Каэль.

— Меня — делает внимательней, — ответила Татьяна. — Снимем?

— Нет, — остановил её Рион. — Перевернём. Пусть, кто поставил, увидит то, что мы хотим показать.

— Что мы хотим показать? — уточнила Олеся.

Татьяна ответила не сразу. Она посмотрела на круг — кто с гребнем, кто с чашей, кто с хлебом, кто с улыбкой. Посмотрела на водопад, на тёплые камни, на мост, где, будто просто так, «трое у кромки». А потом сказала:

— Пусть увидят, что мы — не витрина, мы — хор. И если им нужен звук, то они услышат не шёпот, а «нет» хором. Но сначала — смех.

— Смех? — переспросила Нина, словно примеряя слово «оружие» к слову «смех».

— Смех — это голос, — ответила Татьяна. — Он лечит дом. И ранит тех, кто ненавидит живых.

— Это красиво, — сказал Элиан. — И разумно.

Каэль хмыкнул, но усмехнулся. Рион коротко кивнул. Полина отступила на шаг, чтобы не закрывать вид. Яна уронила фрукты — по делу, для света.

Татьяна шагнула в центр. Под ногами было тепло — камень запомнил их ступни. Водопад взял ноту повыше, будто подпоёт.

— Земные, — сказала она. — По моей команде. На счёт три — смеёмся. Сначала — тихо, потом — громче. Без крика. Мы смеёмся как дома. И держим взгляд. Не в купол, не в воду — друг на друга.

— Мы всегда так смеялись, — сказала Лина.

— На Земле — нет, — отозвалась Татьяна. — Смотрели в стол, в телефон, в окно. Теперь — в лицо. Раз. Два. Три.

Это был не хохот и не визг. Это был настоящий, тёплый, разный смех. Нина сначала просто хихикнула — ровно на один слог, но этот слог поймали Лина и Алла и добавили свой. Олеся дала низкий, бархатный звук, тот, что обычно прячет под сарказмом. Яна — как солнечный зайчик на стене. Полина — раз за разом, как пульс. Татьяна — ровно, как метроном, но в конце позволила себе сорваться на ноту выше. Водопад загудел богаче. Купол отозвался дрожью.

Тонкая травинка-маркер дернулась — как игла на записи. Цвет её сбился, из зелёного стал белым, как будто не понял фон. Нить к камню дрогнула, но рионовы ладони держали камень «глухим». Элиан тихо повёл рукой — и вокруг маркера сложился пузырь, как мыльная капля. Каэль вдохнул — и капля осторожно отлепилась от коры, зависнув в воздухе.

— Готово, — сказал Элиан.

— Подарим им нашу запись, — предложила Татьяна. — Пусть знают, что «совместимость» у нас — с домом, с водой и друг с другом. А не с их сметами.

— И пусть подавятся, — добавила Алла.

— Это уже избыточно, — заметила Полина, но улыбнулась.

Когда «мостик» погас и растворился в ладони Элиана, все будто выдохнули. Дом под куполом дал сладкий воздух. Водопад снова стал равномерным. Гребни на головах женщин мягко теплились.

— Это место — наше, — сказала Татьяна. — Не только для смеха. Для разговоров. Для молчания. Для планов. Здесь будем встречаться. Раз в недел

ю — точно. Кто сможет — чаще.

— Назовём? — предложила Яна.

— «Остров голоса», — тихо сказала Нина.

— Поддерживаю, — откликнулась Лина. — Потому что здесь звучит то, что обычно молчит.

— «Остров голоса», — повторила Татьяна. — Принято.

На мгновение всё стало слишком правильным — вода, хлеб, гребни, мост, трое у кромки… И в эту правильность как раз вошёл чужой звук — не грубый, не наглый, но чужой. Вдалеке, за куполом, в сторону Кромки, воздух разрезало короткое «цззз» — как если бы кто-то запустил тончайшую пилу. Дом не испугался — напрягся. Песня Кромки взяла нижнюю октаву.

— Слышите, — сказал Элиан.

— Слышу, — ответила Татьяна. — И говорю: сегодня — девичник. Мы не отменяем жизнь из-за чужих пил.

— Но ускоряем сбор, — вставил Каэль. — Без паники.

Собирались быстро, но без суеты. Круг «закрыли» так, как учила Саира: ладони на сердце — вдох, ладони к воде — выдох, ладони к небу — спасибо. Гребни сняли и убрали в общий мешочек — чтобы не терялись. Хлеб — в корзину. Фрукты — в ладони. Нина — к Татьяне.

— Я не боюсь, — шёпотом сказала Нина в плечо. — Я хочу. Домой.

— Идём, — ответила Татьяна.

Мост из света вытянулся снова. Под куполом пахло настороженно — как перед грозой, которой не будет. На дальнем выступе трое были уже ближе; они шли рядом — не перегораживая путь, но создавая стену, воздух и огонь. Рион взял у Лины корзину, будто это было его рождение. Элиан держал ладонь у воды, и вода становилась «тише». Каэль взглядом выжигал всё лишнее на пути.

— Скажи мне «умница», — попросила Алла у Татьяны, словно переводя собственную тревогу в игру. — Я иду тихо. И рот держу.

— Ты — умница, — сказала Татьяна. — Но рот всё равно будем проверять.

Алла всхлипнула — со смехом.

— Тань, — Лина чуть коснулась её локтя, — ты чувствуешь, что теперь мы идём как группа, а не как стая?

— Чувствую, — кивнула Татьяна. — И я чувствую, как дом улыбается.

— Дом улыбается, когда ты не забываешь про «кухонную лампу», — шепнул Элиан сбоку.

— И про «нет» хором, — добавил Каэль тоже слишком близко, но так, что воздух не сгорел.

— И про хлеб, — резюмировал Рион и поднял корзину повыше. — Порядок — это еда, вода и слова. Остальное — приложение.

Вечером дом снова пах хлебом. Гребни лежали на столе, как светлячки. Женщины уселись парами, тройками, кружками; смех знал, где ему быть, слёзы — тоже. За куполом тонкая пила ещё раз пропела на одном дыхании и успокоилась, как будто «с той стороны» кто-то понял: сегодня среди этих людей лучше не шуметь.

— Мы молодцы, — сказала Алла, и никто даже не возразил.

— Мы — «мы», — поправила Татьяна. — И у нас теперь есть место. С голосом.

— Тогда я зажгу… — Яна поднялась и коснулась плафона на потолке. Дом понял её жест: в углу вспыхнул маленький тёплый круглый свет — почти точная копия той самой кухонной лампы.

— На «если что», — сказала Татьяна.

Дом тише, чем дыхание, показал слово дом в углу стены. И это слово было не указателем, а признанием: да, здесь — дом. И у дома есть голос.

Татьяна увидела, как трое смотрят на это слово каждый по-своему. Элиан — будто слышит музыку, которую оно поёт. Рион — как на щит, которым можно прикрыть. Каэль — как на угли, которые можно раздувать или беречь.

Она подняла чашу.

— За «мы», — сказала она.

— За «мы», — отозвались в круг. И вода в чашах на секунду вспыхнула светом — как будто запомнила.

Где-то за Кромкой кто-то терпеливый снова переставлял свои «сметы». Пускай. Здесь сметы не работали. Здесь работал смех, вода и слово «нет» — хором. И это была самая правильная арифметика, какую знала Татьяна.