Анастасия, боярыня Воеводина

Глава 11

— К башкирам зачем ездил?

— Хворь легочную лечить. Второй раз уже.

— Сам-то, как умудрился бедняцкую болячку подцепить?

— Да в Европе этой просвещенной. Там она всех подряд косит. И бедных, и богатых. Скученно живут, грязно. Ни нужников, каких следует, ни бань. Все дела в поганый горшок, который ночной вазой обзывают. Нашли вазу! А потом ее содержимое из окна выплескивают, хорошо, если не на прохожего! Я тогда и оценил, зачем они такой блин с тульей на голову надевают. Шляпу дешевле сменить, если из горшка поганого окатили. Баню только в Риге нашел. И то, срам один. Общая, и для мужиков и для баб и девок. У нас раньше тоже так мылись, но теперь только в семьях иногда. А там все вместе. На чужих жен пялятся. Если есть на что. Так вот, зацепил, видно, болячку в Европе. Там даже коровы болеют, молоко у них заразное, парное пить нельзя, только кипяченое. Но знать она о себе не давала, пока в яме с водой под Псковом в октябре почти двое суток не провалялся. Вот, тогда и вспыхнула.

— Под Псковом со шведами оказался?

— Да, нельзя было дать Псков взять. Густав-Август тогда загордился бы, и долго бы еще мира не заключал, да требовал бы и Псков, и Новгород себе! А так два штурма сорвались, вот и убрался к себе, как пес побитый.

— В яме от пожара в шведском лагере прятался?

— Да, перемудрил слегка. Все придумывал, как и порох поджечь, и самому при короле остаться. Знал бы, что шведы склад с провиантом рядом с пороховым разместят, по-другому бы действовал. Просто ударил бы огнем по складу, издалека, и все. Пожар бы все следы скрыл. А так, что бы следа магического не оставлять, тленом по лафету пушки ударил. Она и покатилась прямо на склад, запал-то уже подожжен был. Заклинание тлена много силы забирает. Огонь меньше. Вот, на то, что бы от огня спастись, сил хватило, а на то, что бы из ямы вылезти, нет. Бабы из Пскова спасли, вытянули. Пришлось такую хорошую личину шотландца убивать! Иначе никак. Замерз, силу растратил, она у магов тоже болезнь гасит, вот болячка и началась.

— Подожди, я так понял, что это ты лагерь у шведов пожег?

— Я.

— Силен. Таких чародеев беречь надо, а не на каждую прореху кидать. Расточительство это. Москву тоже оборонял?

— Не пришлось. Меня на юг послали, крепости от Сагайдачного укрепить, да поздно. Быстро, гадюка, шел. Елец обманом взял, Лебедянь воевода бросил, сбежал, отдал город на разграбление, а Даньков отстроить еще не успели до конца. Воевода его приказал всем в Михайлов уходить, да налетели на них в степи казачки, порубили почти всех, обоз с припасом захватили. С порохом, да свинцом. Я только в Михайлов успел, вовремя! Воевода там уже приготовился из города бежать, речь держал, ну, я его из города со сторонниками и выгнал. На десять дней гетмана задержали. Если бы князь Пожарский не заболел, Сагайдачный бы Оку не пересек. Волконский послабее будет, нет у него авторитета у казаков. Вот и не выдержал, отступил! Ну а я Михайлов на дядю оставил, и стал мелкие казачьи шайки разгонять, что деревушки и городки в округе разоряли. Октябрь, холодно, вот болячка снова и выскочила. Анна подлечила, и снова к Башкирам поехал. Хорошо у них, привольно. Отдохнул и поздоровел. А вот сейчас опять сорвался.

— Хорошо, раз разговор такой пошел, расскажи-ка мне, кто из Ксениной родни около Миши устроился!

— Неудобно как-то, подумаете еще, что я счеты свожу.

— Так, неудобно портки через голову одевать, давай подробнее, с кем у тебя счеты старые.

— Салтыковы. Младшая ветвь. Борис да Михаил. Пытались меня обвинить, что это я Михаила в Тихвин направил, со шведами в сговоре был. Меня тогда в Лебедянь и услали, спрятали. Шереметьев меня в Европу планировал отправить. Хотя, опыт в Лебедяни хороший получил, не будь его, не отстоял бы Михайлов. Борис и Михаил, они слишком до власти охочие. Остальные поспокойнее будут Местечко получили и сидят себе тихо. Ну, матушка их, Евкиния, она много воды намутила с самозваной Хлоповой. А многие очень даже полезные. Шереметьев, Федор, он почти всю военную власть и посольский приказ на себе тащит, Черкасские тож, хотя, это же ваши родственники.

— А что с воеводами-предателями сделали, наказали как?

— Наверное, в дальние остроги воеводами сослали, за Камень.

— За предательство казнить положено!

— Миша добрый, он еще никому смертную казнь не подписал. За это время казнили по приговору Думы, да Собора, только Заруцкого, да Воренка. Маринка Мнишек как-то тайно померла, или помогли. Марфа против казни дитя малого протестовала, но ее не послушали, а Михаилу и не доложили. Знали, что он против был бы. Да и слаб он был тогда. Только год, как на царство венчался. Сейчас уже вполне освоился.

— Спасибо. Ничего, все пока не страшно. Молодец, Мишка, удержал страну на грани. Теперь возрождать ее будем!

Так, за разговорами даже не заметили остановку для смены лошадей. Ехали довольно быстро. К вечеру остановились на ночевку в Можайске. Молебен благодарственный отслужили. Михаил совсем оправился. Местный воевода показал гостям, как обороняли Можайск от войск Владислава. Вечером ужин праздничный накрыли, благо день был не постный. Впрочем, Филарет задерживаться не стал, быстро ушел в отведенные ему покои, отдыхать Симеона отпустил побыть с братом. Михаил наелся, почувствовал себя совсем хорошо. И тоже решил идти отдыхать. Оказалось, его поселили в одних покоях с Филаретом, вместе с братом. На выходе из зала к нему подошел Шереметьев, спросил о самочувствии. Извинился, что не подошел там, в месте обмена, но поляки что-то забегали, он принимал меры на случай нападения. Михаил заверил, что у него уже все хорошо, завтра верхом поедет. Но наутро Филарет приказал снова сесть рядом с ним, разговор затеял. Все о Мише выспрашивал. Все-таки 8 с лишним лет не виделся. Михаил выехал из Москвы, не терпелось увидеть отца. Обе процессии встретились около моста через речушку Пресню, встреча была трогательная. Отец и сын обменялись земными поклонами, потом обнялись. Миша прослезился. Потом вместе, в царском возке поехали в Москву. Звонили колокола, встречая возвращенного России патриарха. Михаил простился с братом, тому надо было быть рядом с патроном. Обещал приехать, повидаться с родителями, как только сможет. Миша приметил отца в сопровождении братьев и подъехал к семье.

— Опять выкладывался, Мишка? Обещал же беречься! — недовольно заметил отец

— Берегся, как мог.

— Вижу, как мог. Зеленый весь!

— Поляки плохое задумывали. Яд медленный Филарету за обедом дать. Надо было срочно его оттуда вытаскивать.

— Значит, вытащил. Хорошо, сейчас домой поезжай. Пусть Анна посмотрит, не навредил ли себе. Я так понимаю, Филарет знает, кто его вытянул. Так что претензий не будет.

— Хорошо, отец, поеду. — Михаил развернул коня к дому. Все равно, сейчас будут родственные встречи. Мише не до друзей будет.

На подворье Муромских отдал коня подбежавшим холопам, сам прошел во флигель, где жил, когда болен был. Испугал его отец, что выглядит еще плохо. Вчера с Симеоном допоздна проговорили, спал мало, поэтому, видимо, и зеленый. Надо выспаться, что бы Анну не пугать. Кровать в горнице застеленная стояла, он разделся, лег и сразу заснул. Проснулся от прикосновения к волосам. Сквозь сон услышал:

— Миша, лад мой, когда же ты научишься себя жалеть, не сжигать усилиями непосильными! Мы же с тобой, как муж с женой только и прожили, что прошлую зиму, да и то, половину ты болен был. И теперь, опять не бережешься. Изведешь себя, доконает тебя болячка легочная, а у тебя двое сыновей, кто их растить будет? Мальчишкам мужская рука нужна, а не бабья юбка!

— Это смотря какая юбка, твоя так нормально подойдет, глупостям не научишь и неженками не вырастишь!

И тут получил подзатыльник, увесистый такой. Ручка у жены было крепкая.

— Это что ты сказать хочешь? Значит, беречься не будешь, мальчишек на меня бросишь?! Зачем тебе это все, Миша? Неужели все еще мало сделал? Ты вспомни, Лебедянь отстоял, планы Заруцкого разрушил. Пол-Европы проехал, болячку смертельную зацепил. Потом Литва, потом король шведский, с Пскова осаду, считай, в одиночку снял. Потом мир Столбовский, потом Михайлов, опять болячке волю дал, потом обмен этот. Силу истратил почти под ноль, а ведь она хворь твою сдерживает. Нет, я понимаю, время сейчас такое, но нельзя же так себе жилы рвать. Живут же люди другие, тихо, спокойно, детей растят. Давай и мы хоть пяток годочков спокойно проживем. Вон, имение Воеводиных отстроили, надо освятить и въезжать, не все же твоих родителей стеснять будем! И мне хочется своим домом пожить. Нет, с твоей семьей мы дружно живем, меня хорошо принимают, но каждой бабе хочется свой угол иметь, в своем доме полной хозяйкой пожить!

— Что же, я не против. Давай попробуем. Пока торжества по поводу интронизации Филарета не начались, пригласим клир, освятим усадьбу, переедем. А если опять куда с поручением пошлют, откажусь, возьму и священником заделаюсь! Латынь знаю, греческий опять же, церковь на свои деньги выстроим, вон, хоть в Устюжине, хоть в Рыбежке, и будем жить — я поп, ты попадья. Всего-то забот, что службы отправлять!

— Смеешься! Какой из тебя поп!

— А что? Жизнь размеренная, усилий много не требует, да еще народу для большей веры чудеса являть буду, что бы чародейство не позабыть!

— Да ну тебя, Мишка! Я не то в виду имела. И в Устюжине тебе жить вредно. Холодно и сыро. Кругом болота ржавые!

— Аня, знаешь, в башкирии одна шаманка старая рассказала мне причту. Послушай:

' Однажды молодой беркут. Беркут это такой орел, я одного Михаилу в подарок привез, для охоты. Так вот, молодой беркут, встретил старого, седого ворона. Беркуты воронов не трогают, поэтому тот не испугался. Молодой беркут и спрашивает старого ворона: — скажи мне, мудрый старец, почему ты, совсем не большая птица, живешь 100 лет, в то и больше, а мы, орлы, крупные, сильные, живем только 30 лет и три года, и то не всегда?

— Потому, — ответил старый ворон — что вы, что бы найти обед летаете целый день, а потом хватаете свою добычу, вступаете с ней в бой, берете вверх, убиваете, и только потом едите! А мы, вороны, тоже летаем, находим павшее животное, спокойно спускаемся и тихо клюем то же мясо. Не все ли равно, как его хозяин умер — в борьбе, или от старости. Но усилий не тратим, силу бережем.

Подумал молодой беркут и решил — а ведь прав ворон, мясо, оно мясом все равно будет! А жить буду дольше! Вот полетел он вместе с вороном, нашли тушу павшего коня, ворон сел, клюет, глаза от удовольствия прикрывает. Орел клюнул раз, выплюнул, крылья расправил и говорит: — спасибо за науку, старый ворон, теперь я понял, что лучше прожить 30 лет и 3 года, но все время есть теплое, еще трепещущее мясо убитой мной дичи, чем 100 лет клевать мертвечину. Поднялся в небо и улетел.

— Познавательно. Значит, мертвечину клевать не хочешь, так я понимаю?

— Не могу, Аня. Таким уж уродился. Но ближайшее время поберегусь. Постараюсь никуда не нестись, никого не выручать. Михаил при отце будет, так что передышку получу. Ты посмотри, не появилось ли новых болячек. Детей все же увидеть хочется!

Анна поводила руками, прислушалась к ощущениям.

— Пока спокойно все. Но имей ввиду, то, что я твои болячки подавила, бесследно не прошло. Легкие в этом месте изменяются. Вспомни, я ведь не могу вылечить твоего тезку. Только облегчить болезнь. Именно потому, что то, из чего сделаны его сердце и суставы уже изменены. Я могу подавить вспышку болезни, но не сделать орган новым. Так и с твоими легкими. Новыми они не становятся. С каждой вспыхнувшей болячкой исчезает кусочек здоровой ткани легкого. И чем чаще они вспыхивают, тем быстрее твои легкие станут непригодными для дыхания. Понимаешь, чем это грозит? Пока ты этого не замечаешь, но еще пара воспалений и ты уже почувствуешь одышку. Миша, тебе еще нет 25-ти лет! Ты только первую половину жизни прожил. Поберегись, пожалуйста!

— Поберегусь, обещаю!