Авдотья, дочь купеческая

Глава шестнадцатая. Добрососедские отношения

В трудах да заботах дни быстро летят — не успела Дуня оглянуться, как настало время ехать в гости к соседям.

— Ну, как мы выглядим, подруженька? — спросила Дуня Глашу, когда они с Платоном вышли из дома к ожидающей их карете.

— Хороши, ничего не скажешь! — искренне ответила Глаша.

Дуня с Платоном и впрямь смотрелись красивой молодой парой, да ещё и нарядно одетой. Дуня надела модное шёлковое платье василькового цвета с завышенной талией, ажурные длинные перчатки, парчовые туфельки и ридикюль под них. Шляпку на голове украшали цветы и ленты из того же василькового шёлка. Платону удивительно шёл светло-серый летний костюм, а шейный платок в тон платью жены подчёркивал цвет глаз.

— Не передумала дома оставаться? Может, с нами? Время есть подождать, пока ты переоденешься, — предложила Дуня подруге.

— Нет, Дунюшка, вдвоём езжайте, а то всё втроём да втроём, — ответила Глаша. — А я пока в церковь загляну, обещала отцу Ионе амулеты в лампадках зарядить. После в Покровку съезжу, посмотрю, что в списке, старостой поданном, в первую очередь в починке нуждается.

— Труженица ты наша, — сказала Дуня, обняла подругу, после чего села в карету, опираясь на поданную Платоном руку.

Ехать до имения Антоново-Спасское, вотчины Саввы Дормидонтовича, предстояло около часа. Дорога шла вдоль леса, но примерно на середине пути по левую сторону показалась довольно большая деревня.

— Это Алексеевка, — сообщил Платон, между делом, сам же продолжил рассказ о соседях и о том, какие псовые охоты раньше устраивались.

Дуня же завороженно вглядывалась в дома, что они проезжали, деревня выглядела куда зажиточней той же Покровки. Не отрывая глаз, Дуня прокручивала в голове варианты возвращения так бездарно разбазаренных свекровушкой земель. Можно, конечно, попробовать назад выкупить за тройную, а то и четверную цену. Но вряд ли хитрован-сосед согласится. Уж больно кусок лакомый — вон и луг заливной за деревней виднеется, поля чернозёмом чернеют. Она бы тоже не согласилась. «Значит, денежки по векселю отжимать будем», — решила Дуня, неохотно расставаясь с мыслью о возвращении утраченного. Она тяжело вздохнула.

— Устала, душенька? — спросил Платон, который как раз остановил речь, переводя дыхание.

Дуня даже умилилась, без влияния свекрови воспитание мужа куда легче шло. Вот, заботу начал проявлять, и не по этикету, а от души.

— Нет, Платоша, просто задумалась. Ты насчёт охоты не переживай. Увидишь, настанет время, твоей псарне вся округа завидовать будет. Лучших щенков у заводчиков приобретём, псарей опытных наймём. Ты потерпи и всё будет, — пообещала Дуня. — На следующий год заводик мыловаренный построим, пекарню, развернёмся!

Платон с опаской посмотрел на Дуню, больно широко размахнулась его жена. Сам он всяческих нововведений опасался, хотя и понимал, что нужно терпеть, ради того, чтобы к прежней беззаботной жизни вернуться. Однако не удержался от ворчания:

— Широко шагать — штаны порвутся.

— У меня рваться нечему, ибо юбка, — парировала Дуня и рассмеялась.

Имение Антоново-Спасское располагалось в местечке не менее живописном, чем Лыково-Покровское. Уже издали становилось понятно, что живут здесь пожирнее да посытнее, хотя и нетитулованные дворяне. Входные ворота в виде арки с колоннами, ограда кованая ажурная, сад с причудливо подстриженными кустами и статуями, фонтан на площади перед трёхэтажным особняком, выстроенным в стиле барокко, с его пышным декором, барельефами, орнаментами и золочёными скульптурами.

Дуня подобный стиль считала, хоть и красивым, но устаревшим. Хозяева ей представились этакими боярином с боярыней в долгополых одеждах, отороченных собольим мехом, с длинными в пол рукавами. Потому её удивил их настоящий вид, вполне современный. Савва Дормидонтович оказался чуть старше Дуниного папеньки, был выбрит, имел лишь усы и пышные бакенбарды, одет в чёрный сюртук, серые панталоны и жилетку, из кармана которого свешивалась золотая цепочка от брегета. Дуня с удовольствием отметила, что у её папеньки цепочка от часов раза в два толще будет.

Сын хозяина, приятель Платона, выглядел щёголем, а его сёстры вряд ли уступили бы столичным барышням. Мать семейства держалась немного позади, приятная, хоть и избыточно полноватая женщина, явно стеснялась своего вида, особенно по сравнению с мужем и детьми. Дуня сразу прониклась к ней симпатией, во время церемонии знакомства лишь она улыбнулась Дуне с искренней доброжелательностью, без высокомерия. Остальные хотя и признавали новую соседку-графиню, но помнили об её происхождении.

Возможно из-за желания поставить на место выскочку, все разговоры и беседы, хозяин дома и его дети вели по-французски. Но с Дуней этот номер не прошёл. Она легко поддерживала беседу, а с дочерями хозяев, смогла обсудить романы Гёте и Руссо, мысленно поблагодарив Глашу. Ведь то, что она не читала сама, ей пересказывала подруга.

Приняли Дуню с Платоном на французский манер, а вот обеденный стол ломился от угощений совсем по-русски. Дуня подозревала, что постаралась хлебосольная хозяйка. Она и присела рядом с гостями, постоянно их потчуя.

После обеда и светской беседы с приятелем Платона и его сёстрами, Дуня, сославшись на дела, направилась к хозяину дома. Она слышала, как Платон объясняет приятелю, что все дела хозяйственные он жене доверил.

— Савва Дормидонтович, уж простите великодушно за беспокойство, но нам бы с вами не мешало кое-какое дельце обсудить. Мне Платоша поручил вести семейные дела, — произнесла Дуня по-русски.

Хозяин посмотрел с видом «что это там за цыплёнок пропищал», но ответил тоже на родном языке:

— Что же, поговорим о вашем деле. Пожалуйте ко мне в кабинет, рыбонька. Уж простите старика за фамильярность, графинюшка.

Они направились в хозяйский кабинет, соответствовавший остальной обстановке. Савва Дормидонтович отодвинул для гостьи венский стул, а усадив и сам присел в кресло за стол с массивными гнутыми ножками, покрытый зелёным бархатом.

Дуня вынула из ридикюля вексель, опустила на стол рядом с массивным письменным прибором в виде сфинкса, но начала издали:

— Вы, Савва Дормидонтович, наверняка слышали, что благосостояние рода Лыковых за последние годы пошатнулось. Чтобы дела поправить, подумываю мельницу перестроить, лишние жернова убрать. Так что лишь себя обслуживать сможем. Но вот если бы вы, Савва Дормидонтович, должок по векселю выплатили, не стало бы нужды мельницу разорять.

Хозяин пристально глянул на гостью и чуть не вздрогнул, встретив прямой жёсткий взгляд. В юности Савва Дормидонтович увлекался фехтованием, и вот именно так смотрели на него его противники. Он заколебался, с деньгами расставаться не хотелось. Но сидящая напротив юная графиня, может, и была «рыбонькой», но отнюдь не краснопёрой плотвичкой, скорее зубастой щукой. К тому же хозяин подозревал, что у гостьи может быть ещё какой козырь в рукаве припрятан. Взвесив за и против, решил Савва Дормидонтович долг отдать, откровенно говоря, деревню-то с людишками он задарма взял.

Достав из сейфа нужное количество банковских билетов, он выложил их на стол, забрав вексель.

— Надеюсь, оплаты золотом не потребуете? — спросил с лёгкой насмешкой.

— Ну что вы, мы люди не гордые, — сказала Дуня, укладывая деньги в ридикюль и добавила: — Теперь и мельницу трогать нужды нет. Вы уж зерно присылайте, как раньше, по-соседски. Если позволите, я вернусь в гостиную. Мы с вашими дочерями об юном Вертере не договорили.

Дуня дождалась, пока хозяин поможет встать, и вышла из кабинета.

В то время, как Дуня с Платоном у соседей гостили, Глаша занималась намеченными делами. В церкви она зарядила все амулеты, перед этим помолившись Николаю Чудотворцу, помимо прочего считавшимся покровителем даром обладающих. Если говорить проще, покровителем всех магов и магичек.

Отец Иона, седой, но ещё крепкий старик, выглядел очень довольным. За дни пребывания в имении молодой барыни церковь подремонтировали, священнику и звонарю одеяния новые справили, теперь вот амулеты заряжали.

Закончив с амулетами и получив от отца Ионы благословление на дела добрые магические, Глаша отправилась в Покровку. Она бы и пешком прогулялась, но решила статусу барышни-магички соответствовать. Так что поехала на коляске, которой управлял второй кучер по имени Кузьма, приставленный к ним Михайлой Петровичем. Как и Демьян он был крепок в плечах и силён. Дуня с Глашей давно вычислили, что кучера являлись и охраной для них. Прямо Михайла Петрович охранников навеливать не стал, знал, как дочь отреагирует, но решил действовать не мытьём, так катаньем.

На окраине Покровки их встретил староста, издали заметив приближающийся экипаж. Вдвоём со старостой они обошли несколько домов, чьи хозяева подали заявку о помощи. Только один дом требовал срочного ремонта крыши, остальным потребовалось лишь небольшое магическое укрепление. Хотя староста заранее предупредил крестьян, чтоб у барышни-магички под ногами не путались, желающих понаблюдать, как творится чудо, набралось немало. В честь субботы полевые работы закончились раньше, вот и появилось время поглазеть. Со стороны и впрямь выглядело завораживающе, когда от приложенных к бревенчатой стене рук Глаши во все стороны бежали зелёные огоньки.

Когда вышли к колодцу с журавлём, навстречу попался Оська Мельник. Посмотрев на Глашу, он приложил руки к груди и пропел:

— Ты постой, постой, красавица моя! Дай мне наглядеться радость на тебя.

— Голос хороший, но фальшивишь безбожно, — сказала Глаша.

Староста хохотнул в бороду, со стороны зевак раздались девичьи смешки. Оську это задело, и он с вызовом произнёс:

— Может, барышня-магичка покажет, как петь надобно?

— А и покажу! — неожиданно для него, да и остальных ответила Глаша и запела сильным высоким голосом: — Вдоль по улице метелица метёт…

Что-что, а петь Глаша умела и любила, во время посиделок купцы Матвеевские со своими домашними часто народные песни исполняли. Дуня с Глашей в институте, помимо обязательных уроков по фортепиано и классическому пению, посещали кружок для исполнителей романсов и русских народных песен.

Зеваки подошли ближе, со всей Покровки народ стекаться стал. К последнему куплету присоединился Тихон, тот самый, кого Дуня в скулу благословила. Он оказался обладателем тенора, который у оперных певцов назывался бархатным. Получился на диво красивый дуэт.

— Ещё! Ещё! — закричали зрители. Откуда-то появился парнишка с гармошкой и развёл меха, пробежавшись пальцами по кнопкам.

— Можно и ещё, — согласилась Глаша и, подмигнув разинувшей рот ребятне запела песню про лапти, взяв переиначенный Оськой вариант: — Во деревне то было в Покровке! Во деревне то было в Покровке!

Вскоре ребятня вовсю отплясывала под задорную песню, топая лаптями землю. Напелись, наплясались вволю, словно праздник на деревне отметили.

— От спасибо, Глафира Васильевна, — сказал староста, низко поклонившись: — Ты не только в делах помогла, но и душеньки нам потешила.

— И вам спасибо, люди добрые, — ответила Глаша, кланяясь в ответ. — Я словно дома, в родном Ярославле побывала.

Магичить Глаше больше не дали, дружно заверив, что избы за несколько дней не развалятся, а ей отдых нужен. Коляску провожали дружными взмахами руки, а ребятишки следом чуть не до имения бежали.

— Умыла тебя барышня? — ехидно спросил Тихон у Оськи.

— Меня барышня песней умыла, тебя барыня кулаком засветила, почитай, мы оба два благословлённые, — ответил Оська и протянул Тихону руку: — Мир?

Тихон хмыкнул, но протянутую руку пожал.

В это время Дуня и Платон отъезжали от Антоново-Спасского. Проводив гостей, Савва Дормидонтович призвал к себе сына.

— А ну-ка, дружочек, скажи мне из чьих по батюшке Платонова жена будет?

— Дайте подумать, папенька, — сморщил лоб Платонов приятель. — Да дочь купеческая, неровня нам. Вспомнил, отец её какой-то Михайла Матвеевский из Ярославля.

— Какой-то?! Да чему тебя, неуч, в твоих университетах учат?! — воскликнул Савва Дормидонтович. — Неровня, говоришь? Да с такой неровней я не прочь породниться. Эх, не знал, что одну из своих дочек Матвеевские в свет выводить начали.

— Да кто он такой, этот купец? — спросил сын, равнодушно пожимая плечами.

— Там не купец, там целый клан купеческий в Ярославле. Все три брата Матвеевских купцы первой гильдии, миллионщики, капитал пятый в России, владельцы заводов, виноделен, фабрик, а ещё разводят ахалтекинцев и орловских рысаков. Родство кровное превыше всего ценят. Упаси Бог в сторону кого из них косо глянуть всем кагалом затопчут, — ответил Савва Дормидонтович, после чего воскликнул: — Вот Боженька меня за руку вёл, когда я долг девчонке решил отдать, сберёг от напасти.

И Савва Дормидонтович размашисто перекрестился.