Авдотья, дочь купеческая

Глава шестая. Ряженые

До поздней ночи гуляли гости на Дуниной свадьбе. Поначалу в особняке веселье шло, а позже переместилось на площадь перед ним. Всей улице слышны были переливы гармоники, взрывы смеха, да нестройное пение. Донеслись и до гостевого особняка, в котором новобрачные уединились.

Дуня приподняла голову от мягкой подушки из лебяжьего пуха и прислушалась. На губах появилась невольная улыбка, а в голове отчётливое желание — выйти и поплясать с гостями, постукивая каблучками по каменной мостовой. «И что Платошу рано так сморило?» — досадливо подумала она и устроилась полулёжа, подперев голову рукой.

Платон, малость перебравший вина, крепко заснул сразу после исполнения супружеского долга. Дуне, которой достался лишь бокал, не спалось. Немного вина и мощная подпитка магического дара бодрили, прогоняя сон. Дуня сначала немного полюбовалась лицом беззаботно спящего молодого мужа, казавшимся в матовом свете ночника совсем юным. Затем прикрыла глаза, стараясь уснуть. Тщетно.

В голову неожиданно пришла мысль, что некоторые барышни из института благородных девиц, утверждавшие, что познали тайны любви и посвящавшие товарок в подробности сего действа, безбожно врали. Дуня и раньше их в этом подозревала, ведь однокурсницы её, в большинстве своём, являлись дворянками из обедневших родов. Для них очень важным являлось удачное, выгодное замужество, а такое одним из главных условий подразумевало чистоту и непорочность невесты.

Ещё Дуня подумала, что не понимает, как относиться к происходящему в супружеской постели. Как-то быстро всё закончилось, неприятно не было, но и особого удовольствия не доставило. Оставалось надеяться, что будет, как в подслушанном разговоре двух горничных, с «кажным разом всё слаще». Горничным Дуня верила куда больше, чем товаркам по институту.

Раздавшаяся музыка спугнула начинавший подкрадываться сон. Полюбовавшись красивым лицом мужа, Дуня подоткнула тому одеяло с почти материнской заботой и потихоньку встала с кровати. Она накинула пеньюар, тонкий шёлк, скользнувший по разгоряченному телу, показался прохладным.

Подойдя к окну, Дуня отодвинула штору и попыталась разглядеть, что происходит у папенькиного особняка. Но увидела лишь несколько гостей, что отошли чуть дальше на площадь. Недолго думая, Дуня распахнула окно и высунулась наружу. Увиденное заставило произнести удивлённо:

— Ого, урядник и два стражника к папеньке подошли. Неужто кто на шум пожаловался? Хотя нет, вон лакей поднос с чарочками и закусками несёт. С папенькой чокаются, пьют. Видать, за здоровье новобрачных.

Дуня хихикнула и успокоилась. И чего она урядника напугалась, коли сам полицмейстер с градоначальником на её свадебке гуляют. Толпа перед особняком расступилась, в центр слуги стали носить какие-то ящики. «Фейерверки запускать будут», — сообразила Дуня и обрадовалась, предвкушая грандиозное зрелище. Про фейерверки Дуня знала, о поставках петард папенька договаривался ещё до того, как ей посылка с книгой пришла.

Неожиданно её озарило: вот она — возможность выплеснуть бурлящую в крови магию. Как только раздался грохот и в небе расцвели гигантские цветы фейерверка, Дуня выпустила из обеих рук дюжину огненных шаров. Долетев до искр в небе, шарики рассыпались, на несколько мгновений превратившись в сердечки, бабочки, цветы.

Гости восприняли необычные фигурки в небе, как задуманные, раздались восторженные крики и аплодисменты. Догадаться о том, чьих рук это дело могли, пожалуй, лишь папенька, братья и Глаша. Но первый оживлённо о чём-то разговаривал с градоначальником, последняя крепко спала, утомлённая за день, а братьям даже в голову не могло прийти, что у новобрачной в первую ночь останется время на всякие фокусы с магией.

Дуня закрыла окно, обернулась. Её немного удивило, что Платон крепко спит, и даже громкие хлопки петард его не потревожили. «Разбудить, что ли?» — подумала Дуня, но как-то вяло. После выплеска магии на неё навалилась усталость. Почувствовав, что в комнате похолодало, она подкинула дров в камин, не магией, а обычно — руками. После чего забралась под бочок к мужу, успела подумать, что вдвоём спать теплее, и погрузилась в сон с чувством исполненного долга.

Утром в гостевом особняке появились ряженые. Заслышав шум в вестибюле, Дуня, а за ней и Платон, поспешили туда. Они уже оделись, чтобы вернуться к гостям, для продолжения свадебного торжества.

Желающих выступить ряжеными набралось немало. Невестой нарядился младший брат Михайлы Петровича, нацепивший на голову вместо фаты занавеску, прикрывший ею же бороду и натянувший бальное платье, трещавшее на нём по швам. Женихом — его жена, подрисовавшая сажей усы, надевшая полосатые штаны, шёлковую рубаху и картуз с цветком над козырьком. Жена Дуниного дяди, дочь зажиточного аптекаря, в своё время не побоялась связать судьбу с бывшим крепостным, и нисколько не прогадала.

Их сопровождала толпа лже-цыган в ярких нарядах. Среди них обнаружились Глаша, невероятно красивая, с распущенными волосами, в пёстрой кофте и куче пышных юбок, с монистами на груди и крупными серьгами-кольцами в ушах, и братья Дуни в алых, подпоясанных кушаками, рубашках, чёрных штанах, заправленных в сапоги, и лихо сдвинутых картузах. Между взрослыми сновали «цыганята» — двоюродные братья и сёстры Дуни и детвора соседей.

Поначалу ряженые покричали «Горько» для подставных жениха и невесты. «Жених», доходящий ростом до плеча «невесте», старательно понижал голос, восклицая:

— Щас я тебя поцалую!

После того, как они трижды звонко поцеловались, все обратили внимание на новобрачных. Может, одежда ряженых и была фальшивой, но гитары и бубны оказались вполне настоящими. Под их сопровождение ряженые затянули песню:

— Мы поём припев любимый

И вино течёт рекой.

Мы приехали к любимой Авдотье Михалне дорогой.

Откуда-то, словно из воздуха появился поднос, со стоящими на нём двумя бокалами с вином, а хор продолжил:

— Выпьем мы за Дуню, выпьем за Платона,

Свет ещё не видел красивого такого.

Пей до дна, пей до дна, пей до дна!

Дуня переглянулась с мужем, подмигнула тому, и первой подняла бокал. Настоящей паре тоже прокричали «горько», после чего вся толпа, захватив новобрачных, направилась к особняку Михайлы Петровича, где их уже поджидали богато накрытые столы. Шли под задорную цыганскую музыку, пританцовывая и напевая. Платон немного приотстал, разговаривая с братьями молодой жены. Саму Дуню утащила Глаша, взяла за руку и произнесла:

— Ай, красивая, позолоти ручку, я тебе погадаю. — Не дожидаясь ответа, она повернула руку Дуни ладонью вверх и певуче сказала: — Ой вижу, вижу! Ждёт тебя дорожка дальняя, с мужем молодым, с подругой верною, со свекровкой надменною.

— Угадала, ромалэ, — в тон ответила Дуня.

Глаша, не удержав любопытства, склонилась к уху подруги и спросила:

— Как он, Дунюшка, муж твой?

Дуня обернулась, посмотрела на Платона, улыбнулась озорно, лишь после этого ответила:

— Не орёл.

Глаша залилась краской от смущения и подружки захихикали. Идущий сзади Платон заметил эти перешептывания и приосанился, гордо выпятив грудь. Уверен был, что жена молодая его восхваляет. Зря что ли маменька с тётушками столько раз ему повторяли, что он, Платоша, всех остальных лучше и краше.

У парадной двери особняка ряженых и новобрачных встречали гости и сам хозяин. Михайла Петрович сменил костюм и парадные ботинки на более привычные рубаху, жилетку, со свисавшей из кармана золотой цепочкой брегета, брюки и начищенные до блеска сапоги. Родня и гости со стороны жениха стояли обособленно на парадной лестнице.

Когда толпа «цыган» подошла, Михайла Петрович выступил вперёд и, хлопнув по голенищам сапог, крикнул:

— Эх-ха, ромалэ! А ну, сбацайте цыганочку!

Тут же полилась заводная, с нарастающим темпом музыка. Михайла Петрович, раскинув руки пошёл вдоль круга, организованного зрителями. Навстречу ему в круг выскочила Глаша с бубном в руке и принялась выхаживать вокруг, поводя плечами. Темноволосая, кареглазая, тоненькая и гибкая, с задорной улыбкой, она в этот момент была очень похожа на красавицу-цыганку, вольную дочь ветра и кочевых дорог. Все вокруг замерли, наблюдая за полным огня танцем. Раздался дружный вздох, когда Михайла Петрович легко подхватил Глашу, усадил себе на плечо и продолжил танцевать уже с ней. Глаша не растерялась, напротив, горделиво выпрямилась, потряхивая бубном.

С последним аккордом Михайла Петрович поставил партнёршу и потянулся с поцелуем, но уткнулся в вовремя выставленную девичью ладонь. Под дружный смех он поцеловал обе руки Глаше и только после этого отпустил. Вновь зазвучала гитара и танцевать принялись все желающие. Дуня, азартно до того любовавшаяся на танец папеньки и подруги, направилась выразить почтение маменьке Платона. И так задержалась, увлечённая зрелищем. Подошла она незаметно, поэтому стала свидетельницей разговора свекрови с остальными.

— Считаю, подобные пляски на свадьбе — не комильфо, — произнесла та, неодобрительно поджимая губы.

Платоновы тётушки, только что слегка пританцовывающие в такт музыке, тут же приняли осуждающий вид и закивали. Платон, который уже стоял рядом, произнёс:

— Вы абсолютно правы, маменька.

Словно не он недавно громко смеялся вместе с братьями молодой жены и шёл в толпе ряженых, приплясывая вместе с остальными. Дуня усмехнулась, подумав, что ей придётся попотеть, перетаскивая муженька из-под маменькиного каблучка под собственный. Мысленно она который раз поблагодарила папеньку за то, что в этой игре, он сдал ей полные руки козырей. Ведь как иначе назвать возможность единолично распоряжаться своим очень-таки немалым приданым.