Авдотья, дочь купеческая

Глава девятая. В Москву, в Москву

Пролётка, в которой Дуню и Глашу возили кузницу чинить, была удобной, но не особо вместительной. Подаренную сельчанами корзину Глаша взяла на колени. Она приподняла край полотенца и с удовольствием вдохнула в себя аромат свежеиспечённого хлеба. Дуня, до которой аромат тоже донёсся, произнесла:

— Пахнет как из лучших пекарен.

Глаша сказала:

— Ой, Дуняша! Ты же не в курсе, какую новинку дед Вахромеев придумал!

— Новинку? Дед? — в крайнем изумлении переспросила Дуня.

Новинками в старинном купеческом роду Ярославля увлекалось младшее поколение, активно внедряя в производство магические амулеты, посещая магико-технические выставки и выписывая «Магический вестник». Старейшина рода, которого все в городе называли дед Вахромеев, хоть и не запрещал всяческие усовершенствования, но постоянно ворчал, называя магические новинки «дьявольскими штучками». Не помогали увещевания внуков, что церковь считает магию делом Богоугодным, и все амулеты освящены.

Вахромеевы считались «мучными королями», владея всеми крупными мельницами в губернии и половиной пекарен. Дуня с Глашей с младшими внуками Вахромеевых в детстве частенько дрались, а, став постарше, сдружились.

— Дед, дед! — подтвердила Глаша, кивая. — Послушай, что мне Николаша Вахромеев рассказал.

— Когда это ты с ним виделась? — подозрительно спросила Дуня. Нет, она порадовалась бы, найди подружка сердечного дружка. Но достойного её Дуня пока не видела.

— Да на свадебке твоей, — ответила Глаша и поддела подругу: — Невесты, наверное, кроме жениха никого вокруг не замечают.

— Вот и сходила замуж, столько новостей мимо прошло! — с досадой произнесла Дуня.

Кучер слегка закашлялся, явно подавляя смех. Он пустил лошадку ходом, давая хозяйкам спокойно поговорить, а себе послушать. Рядом с Авдотьей Михайловной находиться слугам всегда было интересно, но не всегда безопасно.

— Так вот. Николаша привёз из столицы на пробу амулет, определяющий качество испечённого хлеба, — принялась рассказывать Глаша. — Думал такими, ежели хороши окажутся, все пекарни оснастить. Удовольствие не из дешёвых, но когда Вахромеевы на усовершенствования денег жалели? Думал Николаша, что дед, как обычно, поворчит, а тот взбеленился. Да я, говорит, надёжней твоей безделки проверку проведу, спорим? Дед с внуком пари заключили на то, что кто выиграет, того способ применять начнут. Поехали они по пекарням. Заходят в первую, дед берёт первый попавшийся каравай из свежей партии и кладёт на лавку. Никто охнуть не успел, как он сверху уселся и сказал: ежели, после того, как встану хлебушек на счёт пять расправится — значит, отличный, ежели на счёт восемь — туда-сюда, а ежели десять и больше, для продажи не годен, только свиней кормить. Встал, считать начал. Каравай на счёт пять расправился. Николаша прибор приставил, тот сто из ста по шкале показал. В центре города примерно такой результат во всех пекарнях был, а на окраине работники расслабились. Каравай в одной из них на счёт одиннадцать расправился.

— Ох и не завидую я горе-работникам, — протянула Дуня.

Глаша кивнула и продолжила:

— Старшему пекарю дед самолично зуботычину дал, всю смену дневного заработка лишил. Так они ещё и кланялись, спасибо, мол, ваше степенство, за науку, так рады были, что не уволили. А прибор показал сорок из ста. Результат, при котором рекомендовано в инструкции товар выбраковывать.

— Ай да дед Вахромеев, — похвалила Дуня. — Правильно говорят: на магию надейся, а сам не плошай. Смотри-ка, тройка, курьерская, куда-то с донесением спешит.

Подруги проводили взглядам летящую по дороге тройку с колокольчиками под дугой непрерывно-тревожно вызванивающими: «Дорогу! Динь! Срочно! Дон!»

— Мимо станции. Как бы коней не загнали, — произнесла Глаша.

— Жалостливая ты у меня, — сказала Дуня и добавила: — Чтобы так лошадей гнать, нужно важную причину иметь.

— Есть ведь магические вестники, — возразила Глаша и тут же вспомнила: — Когда мы их изучали, Николай Николаевич рассказывал, что особо секретные депеши надёжней старым способом доставлять. Вестники магические могут сбой дать.

— Многовато секретных депеш-то, — задумчиво протянула Дуня, глядя на то, как распрягают ещё одну курьерскую тройку около каретного сарая. Этой, видать, более длинная дорога предстояла.

Демьян остановил пролётку у конторы. Оттуда выглянул смотритель.

— Починили-с кузню-то, Авдотья Михайловна? — поинтересовался он.

— Обижаете, Антип Иванович, — весело ответила Дуня. — Это я по малолетству всё ломала, сейчас и чинить научилась.

Подруги направились к трактиру, у них оставался час с четвертью на отдых. До крыльца корзину с гостинцами нёс Демьян, а у трактира перехватил ношу Сёмка, со словами:

— Постояльцам помогать — моя забота.

Надеялся хитрец на угощение, и вновь не прогадал. В комнате Дуня с Глашей его с собой усадили полдничать молоком да пышными калачами. После расходования магии подпитка нужна, так же, как и ребятне в период роста, так что ели все трое с большим аппетитом.

— Точно старостиха пекла, — заявил Сёмка, доев первый калач и потянувшись за вторым. Понизив голос, мальчишка зашептал: — Ей бабка-язычница оберег особый передала. А кто им владеет, что хошь сготовит так, что ум отъешь. Вот ей Богу не вру, сам видел. Кругляш такой, в центре колос Велесов выбит, вот как у тебя, матушка барыня, на перстне.

Дуня и Глаша разом посмотрели на подаренный дочери Михаилом Петровичем перстень с духом Хранителем. Герб в центре действительно обрамляли сплетённые змейкой колосья.

— Глазастый ты, Сёмка, — сказала Глаша.

— Угум, — согласился мальчишка, за обе щеки уплетающий второй калач.

В путь тронулись на полчаса позже, чем собирались. Маменька Платонова придремала. Дуня её будить не захотела, Платон не рискнул, горничные и тётушки побоялись. Не сговариваясь, решили, что лучше подождать, пока та сама проснётся. Может, с той ноги встанет, а всё равно не с той получилось.

Платон с Дуней и горничные в других экипажах ехали, Глаша в книгу уткнулась, так что всё недовольство Платонова маменька вылила на сестёр. Им до следующей станции пришлось выслушивать об «отвратительных номерах», непочтительной прислуге и невкусной еде. Тётушки Платоновы лишь переглядывались, вспоминая, как до Ярославля добирались. И номера тогда брали куда скромнее, да и питались чуть не впроголодь. Сестрица вон худа, что ей там надо, а вот тётушки, да и Платон от пустых щей еле ноги таскали.

Однако напоминать сестре не стали, наученные горьким опытом, что лишь хуже будет. Как и не помянули о том, что ради того, чтобы Платоше выглядеть на балах достойно, не только особняк, но и все фамильные драгоценности заложить пришлось. Отрадно, что не зря усилия были, подцепил-таки их любимец богатую невесту. Казалось, живи, да радуйся. Ан нет, сестрица вновь недовольна. Молчание тётушек сработало, вскоре маменька Платонова умолкла, и сидела остаток дороги, насупившись, как сыч на ветке.

Кортеж останавливался ещё дважды, но ненадолго. В Москву въехали под благовест, возвещающий о начале вечерней службы. В дядюшкином особняке, расположенном неподалёку от центра, гостей уже ждали. Дуня приняла поздравления от управляющего и распорядилась:

— Для почётных гостей приготовь лучшие покои в левом крыле. Самые дальние, чтобы их сну ничто не мешало. Нам же с Платошей и Глашей и в правом крыле комнаты сгодятся.

Платонова маменька рот открыла и тут же закрыла, не нашла, что возразить против лучших покоев. После торжественного ужина, к которому тоже было не придраться, горничные, надевшие ради торжественного случая к форменным платьям белые фартуки, проводили маменьку Платона и его тётушек в отведённые для них покои.

Судя по обстановке, гостей в особняке принимали с размахом. Из богато обставленной гостиной вели три двери в большие спальни с широкими кроватями под балдахинами, персидскими коврами на полу и затянутыми шёлковыми обоями стенами. В гостиной находился большой камин, обогревающий все три помещения при необходимости, светильники на стенах на магических амулетах, множество пуфиков, диванчиков, стульев. На туалетных столиках стояли вазы с фруктами и оранжерейными цветами.

Маменька Платона уселась на диван, поставила локоть на столик из красного дерева, подперла рукой щёку, как обычная крестьянка, и горестно протянула:

— Заездит эта кобылица сыночку. Ой, заездит.

После этих слов глаза на лоб от удивления полезли не только у вдовой тётушки, но и у той, что в старых девах числилась. Они переглянулись. Самая старшая из сестёр поставила стул напротив дивана, села, с выпрямленной спиной и строго произнесла:

— Нам нужно поговорить, Софи. Ты ведёшь себя неразумно и крайне неосмотрительно.

Если бы столик, на который она опиралась, заговорил, маменька Платонова и то меньше бы удивилась.

— Ик, — икнула она совершенно не аристократически.

— Ты то в расчёт не берёшь, что невестка твоя не мы, терпеть капризы и придирки долго не будет. Вон, уже в дальние покои отселила. Подсластила это, тем, что комнаты лучшие, а здесь все такие, — продолжила старшая сестра.

Средняя подсела к ошарашенной сестре на диванчик и мягко произнесла:

— Ты вспомни, Сонюшка, на каких условиях купец приданое такое огромное выдал. Без ведома Авдотьи ни рублика на сторону не уйдёт.

— Сыночку попрошу, он не позволит мне лишения терпеть. К порядку свою купчиху призовёт, — возразила маменька, но без особой уверенности в голосе.

— Не купчиху, а её сиятельство графиню Авдотью Михайловну Лыкову. Платоша, может, и попытается тебе угодить, только он и сам от жены зависит. К тому же, вспомни-ка поговорку про ночную кукушку, — произнесла старшая сестра и усмехнулась собственным давним воспоминаниям. Её свекровушка по первости, тоже командовала, да удалось мужа, ныне покойного, на свою сторону склонить. Во всём муж был хорош, вот только пристрастился к играм карточным, да так, что всё состояние спустил, после чего и застрелился. А ей пришлось к сестре младшей в приживалки идти.

— Сонюшка, ты уж постарайся нрав свой смирить, — продолжила увещевать средняя. — Завтра вон особняк и драгоценности из залога в семью вернутся. После именье восстановят. Заживём без забот. Ты сама как-то жаловалась, что шубка облезать стала, стыдно на люди выйти. Нам тоже новая одежда не помешала бы. Не можешь быть с невесткой поласковей, так хоть не груби.

— Запомни, Софи, если из-за твоего языка нас куда-нибудь во флигилёк отселят, я в ноги Авдотье брошусь, просить буду, чтобы меня под своё крыло взяла. Одно дело — вместе лишения терпеть из-за непреодолимых обстоятельств, другое — по твоей глупости, — сказала старшая сестра и добавила уже мягче: — Смирись, милая, что вырос наш Платоша. Семью завёл. Неужто лучше бы было, приведи он в дом дворянку бесприданницу?

— Вырос, — прошептала маменька Платона, тяжело вздохнув. Понаблюдав за огоньками в камине, она подняла глаза на сестёр и добавила: — Как-то я и впрямь позабыла, что купчина хитрый особый пункт в договор брачный внёс. Придётся, видимо, через гордость переступить.

— Вот и правильно, Сонюшка, — обрадовалась средняя сестра.

— Я всегда знала, что ты у нас самая умная, Софи, — произнесла старшая, мысленно добавив: «Хотя и язва».