Бывшие. Попробуй нас вернуть

Глава 13

Фрол

Мы с Виктором медленно продвигаемся по коридорам недостроенного детского сада и каждый наш шаг сопровождается противным хрустом битого стекла под ногами.

— Никита! Сынок!.. — мой голос разносится по пустым, заброшенным помещениям, но в ответ — только гулкое эхо.

Стены, которые должны были видеть детские рисунки и слышать звонкий смех, теперь испещрены матерными надписями. Пол усеян осколками бутылок, использованными шприцами, пустыми банками из-под алкоголя.

— Как можно было бросить такое здание? — спрашиваю я, ощущая, как внутри закипает ярость. — Встанем на ноги, и наша компания его достроит.

На первый вопрос Виктор лишь пожимает плечами, а по поводу второго утверждения говорит:

— Весь посёлок скажет спасибо. Очень много чего нужно сделать. Все воспрянули, услышав, что у нас открывают производство.

Мы продолжаем поиск, заглядывая в каждый тёмный угол, проверяя каждую комнату. Объезжаем все заброшенные строения в округе — старые фермы с прогнившими крышами, полуразрушенные склады, покинутые дома с выбитыми окнами. Каждый подвал изучен. Пока нет никакого намёка на присутствие Никиты.

Последней точкой становится небольшой заброшенный домик на холме. С первого взгляда понятно — отсюда открывается идеальный вид на посёлок.

Заходим внутрь — на столе свежие следы пребывания: недоеденные помидоры и яблоки, наполовину съеденный бутерброд, пустые пачкииз-под сигарет и несколько банок с окурками, аккуратно сложенными в угол.

Вот то, что искали. Первая крошка хлеба, как в сказке. В душе поднимается злость.

— Наблюдательный пункт. Отсюда как на ладони виден и наш дом, и стройплощадка… — бормочу я чуть слышно, подходя к окну. — С этого момента ведём себя осторожно. Может, где-то в кустах сидит человек из дозора.

Сам себе противоречу, поддавшись ярости. Пинаю в сердцах банки. Земляной пол покрывается ковром из окурков.

Но где же тогда Никита?

Смотрю на пожелтевшую бумагу, заветренные кончики с обгоревшим табаком. Заплесневелые огрызки овощей и хлеба среди них. Присаживаюсь на корточки посреди кучи. Внимательно разглядываю её содержимое. Обнаруженное вызывает оторопь и новый приступ злости.

— Судя по следам, наблюдение велось не менее недели. Ещё до нашего появление в посёлке.

Виктор согласно кивает, добавляя:

— Не отстал бы этот упырь от Лики Игоревны. Всеми способами пытался бы получить разрешение на мусорный полигон. Я на её стороне. Но он бы не отстал. Готовился прижать её основательно. Что может женщина в одиночку? — Говорит со знанием дела: — Всё бы подписала, как любой из нас, чтоб вернуть сына.

Принимаю это намёком. Вот почему полицейские менжевались, отказываясь принимать заявление о похищении сына главы. С ними уже провели работу. Скриплю зубами. Без доказательств ничего не предъявишь.

— Ещё не понять, чем закончатся поиски! — Говорю, а у самого обрывается сердце. Я обязан спасти своего ребёнка.

Звонит Кирилл. Слова друга внушают надежду:

— Нужные люди провели «переговоры» со Злобиным. Предупредили, если твоего сына не вернут живым и невредимым, этот подонок потеряет всё — бизнес, репутацию, возможно, даже свободу, — он говорит очень тихо. — Ускорься. Злобин сделает всё, чтоб замести следы. Никиту могут просто-напросто бросить или…

Перебиваю:

— Никакого «или». Я найду сына! — прекрасно понимаю — признаваться Злобин не станет.

Но и вывозить мальчика не рискнёт. Представляю, на кого пришлось выходить Кириллу ради этого разговора. Мои контакты тоже надавили на сволочь, но с другой стороны. Благодарю от души:

— Спасибо, брат! У нас тут появилась зацепка.

Бросаю карту посёлка с землями на стол.

— Посмотри, что ещё есть в округе? В лесу? — спрашиваю у Виктора, чувствуя, как тревога сжимает горло.

Он тычет пальцем не очень далеко от кромки леса.

— Вот здесь. Домик лесника. Лет пять как стоит заброшенным. Только охотники иногда заглядывают на заимку.

В лес идти, не по посёлку бегать. Решение принимаю мгновенно.

— Мы возвращаемся на стройку — мне нужно оружие.

Виктор косится, но против ничего не говорит. Повезло мне с ним. Не все продаются.

Бригадир вручает мне ружьё, а я прихватываю ракетницу — на всякий случай.

Пересаживаемся на вездеход и отправляемся в лес.

Чем ближе мы подъезжаем, тем сильнее нарастает странное чувство в груди. То самое, что когда-то гнало меня обратно в посёлок, к чумазому мальчишке на дороге. Сердце начинает биться быстрее.

— Он здесь, — говорю шёпотом, проверяя ракетницу.

Виктор молча достаёт пистолет. Впереди показывается старая избушка.

И вдруг — движение в кустах у самого леса. Меня прошибает пот. Бормочу чуть слышно под нос:

— Только бы не зверь…

Дверь заперта на массивный замок. Берём лом и выбиваем его с нескольких ударов.

Внутри — кромешная тьма и запах плесени, смешанный с чем-то ещё…

И тут — едва слышный звук: «Мммфф!» Сердце замирает. Свечу фонариком в угол с ворохом грязного тряпья.

Никита.

Он прикован цепью к старой буржуйке, рот заклеен широким скотчем.

На руках и ногах — следы от верёвок, начинающие темнеть кровоподтёки. Сдерживаю желание орать. По щеке прокатывается одинокая слеза.

Я падаю перед ним на колени, дрожащими руками срываю ленту с его рта, разбиваю замок на цепи.

— Прости… прости… — всё, что могу продавить сквозь горло. В словах боль от того, что не был рядом в самые сложные моменты его коротенькой жизни. Не растил, не защитил, не предотвратил похищение.

— Па… па… — он едва может говорить, его голос хриплый от слез и страха.

— Я здесь, сынок. Я здесь, — шепчу, прижимая к себе самую драгоценную ношу. — И всегда буду рядом.

Целую взлохмаченную голову. Чувствую, как дрожит маленькое, худое тельце смысла моего существования на Земле.

Мы везём его к фельдшеру.

По дороге замечаю — к шее Никиты присосался клещ.

Фельдшер осторожно удаляет его, обрабатывает ранки, осматривает мальчика.

— Переломов нет, но есть сильные ушибы и обезвоживание, — говорит он, делая успокоительный укол.

Я звоню Лике:

— Мы нашли его. Он жив. Без серьёзных повреждений. Скоро будем дома.

Еёголос дрожит:

— Скорее приезжайте…

Вместе с ней старательно сдерживаю слёзы.

Машина останавливается у калитки. Заплаканная, бледная Лика вылетает навстречу.

Я выношу Никиту на руках. Он слабо, но крепко обнимает маму.

Сгребаю их обоих в охапку. Кто решил, что мужчины не плачут?

Утыкаюсь носом в родные макушки и даю волю рыданиям. Ревём дружно, пережив первое общее горе. Понимаю, что за свою семью я готов жизнь отдать.

Вижу — в мокрых глазах Лики больше нет ледяной стены. В них не только благодарность, а что-то ещё… Давно забытое, но такое родное. Надежда.

В сотый раз прошу единственную любовь своей жизни:

— Прости!