Бывшие. Правило трёх «Н»

Глава 17

Дорога в Тобольск заняла восемь долгих, утомительных часов. Я почти не говорила, уставившись в окно на бесконечную, проплывающую за стеклом тайгу. Мысли путались, цепляясь за обрывки фраз из телефонного разговора: «тяжёлое состояние», «переломы», «ничего не помнит». Сердце сжималось то от надежды, то от страха. А может, это и не он? Что, если мы зря едем? А время истекало. Мне надо было возвращаться. Я итак задержалась и даже не представляла, сколько мне придётся заплатить няне. Мозг сейчас путался в цифрах, и я решила пока не загружать подсчётами голову.

В Тобольск мы въехали уже глубоким вечером. Город встретил нас тёмными улицами и редкими огнями. Водитель уверенно свернул к светлому зданию с коричневой конусообразной крышей. Это был отель.

— Подожди в машине, — коротко бросил он выходя. Я ждала, чувствуя, как накатывает новая волна усталости. Через десять минут он вернулся с ключ-картой в руке. — Пошли.

Номер оказался на удивление скромным, даже тесным после предыдущего. И в его центре стояла одна-единственная большая двуспальная кровать с атласным белым покрывалом. Я замерла на пороге.

— Здесь только одна кровать, — раздражённо заметила я. Денис, поставил сумку на пол, лишь пожал плечами, его лицо было бесстрастным. — Свободных номеров не было. Выбрал из того, что было.

Выбирать, как всегда, приходилось ему, а мне — подчиняться. Я сдержала язвительный комментарий. Спорить не было сил. Мы и так находились на грани.

Ужин — лапша и котлеты — принесли в номер. Мы ели молча, сидя за маленьким столиком у окна, глядя на ночной город. Напряжение так и витало в воздухе.

После ужина я первая отправилась в ванной. Горячая вода не смогла смыть напряжение. Когда я вышла, уже в пижаме, Денис молча прошёл мимо. Пока он мылся, я быстро юркнула под одеяло с краю кровати, повернувшись к стене, делая вид, что сплю.

Он вскоре вернулся. Вот он-то точно не стеснялся. Вышел с полотенцем на бёдрах, которое казалось сейчас соскользнёт. И всё же я не могла отрицать, что Мамонтов был красивым мужчиной.

И чтобы не развивать фантазию дальше, я зажмурилась. Он погасил свет и лёг с другой стороны.

Мы лежали на спине на расстоянии вытянутой руки, оба не спали, оба смотрели в потолок, который в темноте едва угадывался. Тишина была оглушительной, наполненной гулом собственных мыслей.

И вдруг его голос, тихий и глухой. — Почему ты до сих пор одна?

Вопрос застал врасплох. В голове тут же пронеслась мысль — соврать. Сказать, что у меня есть кто-то, что я не одна. Но после той ночи в поезде он бы не поверил. Он бы почувствовал фальшь. Да и зачем? Гордость — это последнее, что у меня оставалось, и сейчас и она казалась бесполезной.

Я вздохнула, всё так же глядя в потолок. — Потому что сильные мужчины в наше время перевелись. Они либо как ты — жёнам изменяют, либо жену абьюзят, считая, что она для них служанка, либо им молодую подавай. А женщина с больной матерью — это ведь большая проблема, — выдохнула я, и в голосе прозвучала вся накопленная за годы горечь.

Он помолчал, будто обдумывая. — Да нет, не все же такие, — возразил он без особой уверенности.

— К сожалению, большинство, — парировала я. — А остальные — это маменькины сыночки, которые трусливы до невозможности. Боятся ответственности, боятся проблем.

— А я смотрю, ты мужененавистницей стала, — в его голосе послышалась лёгкая усмешка.

— Я не мужиков ненавижу, — поправила я его, поворачиваясь набок. — Я людей таких презираю. И для себя уже давно решила, что лучше я буду одна, чем снова терпеть чьи-то измены и приказы. Одной спокойнее.

Он не ответил сразу. В темноте было слышно только его ровное дыхание. — Понятно, — наконец произнёс он, и в этом слове было что-то тяжёлое, что-то, что я не могла расшифровать.

— А ты, почему до сих пор один? — я тоже не удержалась от вопроса.

Денис тяжело вздохнул.

— Наверно потмоу, что не нашёл никого лучше тебя, — неожиданно искренне признался он.

Тишина снова сгустилась, но теперь она была другой, наэлектризованной его признанием. Он не нашёл никого лучше. От этих слов в груди что-то ёкнуло — глупая, предательская радость, которую я тут же попыталась задавить едким ответом.

— И что даже твоя начальница оказалась хуже меня? Не верю. Умная, успешная, свободная... Ты же почему-то предпочёл её тогда. Или она тебя сама бросила, вот ты и вспомнил о старой, проверенной?

Я ждала, что он взорвётся, огрызнётся, отвернётся. Но вместо этого он снова вздохнул, как человек, несущий неподъёмный груз. Потом услышала шорох — он повернулся набок.

В следующее мгновение его рука легла на мою талию, и он мягко притянул меня к себе. Я не успела даже вскрикнуть от неожиданности. Моя спина прижалась к его груди, его дыхание коснулось моего затылка. Всё во мне напряглось, застыло.

— Знаешь, Лер, — его тихий голос прозвучал рядом с ухом, — я уже много раз пожалел о том, что сделал. Не думаю, что ты сейчас сможешь сделать мне больнее своими выпадами, чем я сам себе уже сделал.

Эти слова обезоружили сильнее любой ярости. Вся моя язвительность сейчас показалась неуместной. Он не оправдывался, не перекладывал вину. Он просто признавал свою боль, свою ошибку. И в этой простой, горькой фразе было столько правды, что у меня перехватило дыхание.

Я лежала, не двигаясь, прижатая к нему, чувствуя на животе его горячую ладонь. Его тело было тёплым и твёрдым, а сердце билось ровно и гулко где-то у меня за спиной. В горле встал ком, а на глаза снова, к моему собственному раздражению, навернулись предательские слёзы.

Я не сказала ничего. Не могла. Что можно ответить на такое? Все мои упрёки, вся накопленная за пять лет горечь вдруг показались мелкими и незначительными перед этим тихим, исходящим от самого сердца признанием.