Бывшие. Правило трёх «Н»

Глава 21

Машина летела по трассе, словно за нами гнались черти. Раньше я не понимал, почему Лера так спешила, её почти панического желания поскорее домой. Теперь понимал. И гнал машину быстрее, потому что эта спешка стала и моей.

Дочь.

Слово отдавалось в груди глухим, оглушительным гулом, перекрывая шум мотора. Дочь. Четыре года. Четыре года я не знал. Четыре года где-то жила девочка. Моя кровь. Моя плоть. И я даже не подозревал.

Как же так получилось, старый дурак? — вопрос бился в висках в такт дворникам. — Как я позволил ей уйти?

Руки сами сжали руль, вымещая на руле всю злость. Я всегда держал в поле зрения. Всегда.

Ещё до свадьбы, когда она была студенткой и возвращалась с вечерних пар. Я тогда уже работал в органах, имел немного власти. И использовал её. Отправлял патруль, чтобы те проезжали по её улице, докладывали, дошла ли до дома. Следил, чтобы никто не приставал. Потом, когда мы были вместе, это стало привычкой. Знать, где она, с кем, чтобы с ней всё было в порядке. Я всегда присутствовал в её жизни. Всегда. Даже когда физически отсутствовал.

А потом... потом был тот проклятый день. Её глаза, полные слёз и презрения. Моя собственная, удушающая вина. И злость. Глупая, животная злость на неё за то, что не простила. Не дала шанса.

Я тогда, как идиот, решил: «Хорошо. Живи без меня. Посмотрим, как ты справишься».

Я вычеркнул её. Перестал звонить. Перестал следить. Дал ей возможность жить самой, втайне надеясь, что она не сможет. Что сломается. Что вернётся.

А она не сломалась. Не вернулась. Она справилась. Более чем. Она подняла на ноги нашу дочь. Одна.

И эта правда жгла сильнее, чем клеймо предателя. Предателем я был одну ночь. А она... она все эти годы была матерью моему ребёнку. И лишила меня права быть отцом. Не из мести, нет. Из холодного, трезвого расчёта. Чтобы защитить девочку. От меня. От того хаоса, что я принёс в её жизнь.

Я бросил взгляд на неё. Она сидела, прижавшись головой к стеклу, и смотрела вдаль. Хрупкая, измотанная, но со стальным стержнем внутри, который я когда-то так любил и который теперь так ненавидел за её силу.

«Жестокая», — сказал я ей. Да. Было жестоко. Но, чёрт побери, было ли у неё право на эту жестокость? После того, что я натворил? Не знаю.

Мысли путались, гнев на неё смешивался с яростью к самому себе, а под ними клокотала какая-то новая, дикая и пугающая надежда. Дочь. У меня есть дочь. Её зовут Катя. Она рисует и ждёт маму.

Я резко прибавил газу. Теперь мне было не до выяснений отношений. Не до обид и претензий. Все эти годы я был мёртв для неё. Теперь я знал. И я должен был увидеть её. Увидеть свою дочь. Всё остальное — вся боль, всё прошлое — могло подождать. Сейчас нужно было просто мчаться вперёд. Домой.

И хоть я гнал машину как одержимый, в Омск мы въехали уже после десяти. Прокля́тые светофоры, словно назло, загорались красным именно перед нами, отмеряя мучительные секунды ожидания. Каждая из них была каплей раскалённого свинца на моё терпение. Наконец — знакомый дом, её двор. Я заглушил мотор, и в наступившей тишине зазвенело в ушах.

— Можно, зайду? — спросил я глухо. За эту долгую дорогу я успел перегореть. Первобытная ярость сменилась тяжёлым, холодным осознанием. Я мог, конечно, не спрашивать. Вломиться, как хозяин. Но право на это я потерял пять лет назад.

Лера посмотрела на меня. Замялась. В её глазах читалась усталость и борьба. — Она уже наверно спит, — ответила она тихо.

— Я просто посмотрю, — не сдавался я. — Мне надо её увидеть.

— Хорошо, — кивнула она.

Мы вышли из машины. Поднялись по лестнице на нужный этаж. В квартире пахло домашними пирожками и детством. Было тихо и темно, только на кухне горел свет, словно дежурный маячок. Навстречу вышла пожилая женщина — сиделка. — А я думала, вы сегодня уже не приедете.

Лера сняла обувь, устало прислонилась к стене. — Гнали всю дорогу, чтобы успеть.

Сиделка наклонила голову, озабоченно. — А мне, как теперь добраться домой? Автобусы уже не ходят.

— Я вам такси вызову, — автоматически ответила Лера.

— Хорошо. Тогда рассчитайте меня, и я поеду.

Я заметил, как в глазах Леры на секунду мелькнул страх. Быстрый, как вспышка, но я его поймал. Она быстро опустила голову. — Сколько? — спросила она.

Сиделка начала что-то подсчитывать, перечисляя дни и услуги. Лера, не выдержав, перебила её, голос дрогнул: — Просто скажите, сколько.

— Пятнадцать.

Я видел, как Лера побледнела. Не раздумывая, вытащил из внутреннего кармана деньги, всё, что было наличными, и сунул сиделке в руки. — Хватит? Пересчитайте.

Сиделка, удивлённая, начала считать деньги. Увидев сумму, она смутилась. — Здесь больше...

— Это всё вам, — отрезал я. — За помощь. И за то, что откликнулись.

Я не стал ждать её ответа. Снял обувь и шагнул вглубь квартиры. Меня тянуло туда, в комнату с закрытой дверью, как магнитом. Я знал, что она там.

Открыл дверь и заглянул внутрь.

Маленькая девочка. С русыми, растрёпанными во сне волосами. Лежала в кроватке, уткнувшись носом в подушку. Спала детским сном — глубоким, безмятежным, раскинувшись звёздочкой, будто пытаясь занять всё пространство вселенной.

Самая красивая девочка. Самая милая и прекрасная.

Моя.

Что-то в груди сжалось с такой силой, что заныло под рёбрами. Я не помнил, как опустился на колени перед кроватью. Просто оказался там. На полу, не в силах оторвать от неё взгляд.

Я смотрел, как она дышит. Как вздымается её маленькая грудная клетка. Как ресницы лежат на щеках. Как пухлые губы чуть шевелятся во сне.

И боялся притронуться. Боялся, что от моего прикосновения, от моей грубой, грешной руки, этот хрупкий мирок рассыплется, как сказка на рассвете. Она была реальностью, более осязаемой, чем всё, что я знал до этого. И одновременно — самым невероятным чудом.

Я сидел на коленях и просто смотрел. Впитывал каждую чёрточку её лица. И чувствовал, как внутри, под грудью, где все эти годы была пустота, что-то щемящее и горячее начало медленно, болезненно расправляться, наполняясь новым, оглушительным смыслом.

Дочь. Моя дочь.