РУСЛАН
За решетками окон 32-го отделения полиции города Санкт-Петербург, легкими хлопьями, шел долгожданный снег. С дождем… Мерзкая слякоть неопределенного цвета — естественный признак питерской зимы…
Остановки заполнились странными печальными зонтичными грибами-людьми. Те вылезли из домов с первыми каплями непогоды и теперь терпеливо и молча ждали, пока трамвай соберет свой утренний урожай.
Звуки дождя плавно сливались со звуками внутри помещения уголовного розыска, создавая некую симфонию шума. Было все: от болезненных охов правонарушителя с заломанными руками, которого грубо запихнули в кабинет с табличкой четыре, до вопля дознавателя Малинина, пожелавшего узнать, куда же, запропастились его Мальборо красные; от криков задержанных пьяниц, до приглушенного шепота, каким я обычно беседовал по телефону с Настей. Не слишком молодой учительницей географии, с наивными серо-зелеными глазами. Но, она еще не достигла возраста, когда соседи в глаза начинают называть таких старыми девами. Хорошенькая, хотя еще три недели назад, я спокойно прошел бы мимо, даже не обратив на такую девушку внимания. Но это же последние два дня перед Новым Годом. А новогодние лакомства холостяка — “Бутерброд с чем-нибудь”, “Салат из всего” и “Пельмени по-любому”. Я хотел каких-то перемен. Правда, я не понимал, каких именно, но хотел. Меня не выбивало из любовной колеи, ни урчание воды в старых трубах, ни пошлые анекдоты опера Сухарева, которые обычно оканчивались гоготом всего отдела.
— Ты работаешь тридцать первого? — осведомился я, краем глаза изучая потеки на стенах.
— Да, освобожусь уже к трем.
Голосок еe звучал так тонко, словно мышка пищала, и я попытался определить: вызвано ли это переживаниями, или она всегда разговаривает в таком регистре. По некоторым размышлениям, заключил, что скорее всего первое. Иначе, как бы ее слышали ученики? Уволили бы ее по профнепригодности, и пополнила бы милая учительница ряды безработных. Тогда, по логике, возникал следующий вопрос: о чем она беспокоится?
— В три, черный Лэнд-ровер Дефендер будет ожидать тебя у тротуара, — меня охватило возбуждение, напомнив, что я молодой мужчина в расцвете сил и что у меня давно не было женщины.
Телефонный разговор прервался ударом свернутой газеты о мою непутевую голову.
— У тебя одно на уме — бабы! — за спиной был полковник Зайцев, с неизменной трехдневной щетиной. Волосы у него успели пробиться сединой, на носу была бородавка, но в целом, в своем строгом костюме, он выглядел презентабельно.
— Чем обязаны такой честью, полковник?
Зайцев засунул руку во внутренний карман своего пиджака, извлек оттуда несколько листков бумаги и поднес их к моему лицу.
— В последнее время участились факты необоснованных отказов в возбуждении уголовных дел и несвоевременной регистрации заявлений граждан. Даже сейчас в дежурной части полно заявителей! А вы расселись, как мухи на параше! Каждый занят своим делом.
— Не может быть, — выглянув в коридор, я заметил недовольную задержкой толпу.
Кто-то умудрялся записывать номер очереди на ладони.
Спустя минуту полковник пробормотал устало:
— Буров! Мы с твоим отцом так долго дружим, что только уважение к нему, не дает мне выгнать тебя отсюда — пинком под зад!
— У нас теперь стажируются два практиканта. Вот пусть они и набираются опыта с терпилами.
— Видел я это великолепное зрелище — Торопунька и Штепсель. Сегодня тебе предстоит эта нелегкая работа! Тебе! Я так сказал!
Полковник всегда был вспыльчив, а я слыл человеком необузданного нрава, любившим поиздеваться над людьми.
— Как там говорится, товарищ полковник? — я с ожиданием посмотрел на Зайцева. — Работа — величайшая вещь в мире, поэтому мы всегда должны откладывать часть ее на завтра.
Природа щедро одарила меня наглостью.
На этом подарки кончились.
— Я был идиотом, когда согласился взять тебя сюда, — рявкнул полковник.
Ошибкой было чихнуть после этой фразы.
— Ладно, господин полковник, — пожал я плечами. — Работать, так работать!
— Смотри у меня! — он нервно смял газету в руке.
Щеки его угрожающе надулись.
— Попрошу первого за мной, — кинул я, куда-то в толпу.