Целительница из Костиндора

Глава 15.

ГЛАВА 15

Поздно вставать между ними. Я все еще держала левой рукой Верку сзади за голову и не шевелилась. Могла бы, наверное, отвернуть ее как-то, закрыть ее лицо ладонями, платьем, не знаю…

Но теперь слишком поздно.

Их глаза уже встретились: заплаканные Веркины и демонические, полыхающие огнем – Шерона.

– Зачем? – прошептала я зло и, не поднимая век, снова повернулась к демону. – Зачем ты это сделал?

– Можешь смотреть, – негромко отозвался он.

Я осторожно приоткрыла один глаз, потом второй. Лицо Шерона было надежно скрыто туманом и капюшоном.

Верка потянулась к нему. Как заколдованная. Впрочем, почему «как»? Зачарованно протянула руку к туману, коснулась его зелеными от травяного сока пальцами. Улыбалась как-то по-дурацки – из уголка рта потекла слюна.

– Ты запугивала ее, – Шерон перехватил Веркину руку за запястье, – но зря. Как только она вышла бы за ворота, то немедленно растрепала бы обо мне по деревне. И если мне все равно, то тебе еще здесь жить.

– Я не собираюсь жить здесь! Возвращай ее в нормальное состояние, живо!

– Это невозможно.

Шерон поймал в воздухе и вторую Веркину руку, опустил обе, но они тут же поднялись. Сама Верка с явным удивлением наблюдала за тем, как дико ведет себя ее тело, и молчала.

– Почему она молчит? – Я начала паниковать. – Ты говорил, что встреча со взглядом Безликого демона привязывает душу человека, но почему Вера… Боже!

Соседка растеряла клюкву, еще когда шагала к Шерону. Сейчас она принялась выделывать руками в воздухе странные пассы, запрокинула голову и медленно закружилась – сначала на месте, потом двинулась вокруг демона. Словно танцуя.

– Да что с ней?!

– Хы-ы-ы, – вдруг выдала Верка, брызгая слюной. Пыталась смеяться? Хотела что-то сказать? Возмущалась? По ней теперь невозможно было ничего понять!

– Пройдет, – спокойно бросил Шерон. – Необычная реакция, но лишь из-за того, что эта женщина была на грани срыва. Одно наложилось на другое, и вот…

– К дьяволу все, – выдохнула я устало и зашагала в дом. Мысленно заорала во весь голос: «К дьяволу!»

Я оставила Шерона на улице, чтобы он сам разбирался с тем, что сделал. В общем-то, была уверена, что демон просто-напросто выставит Верку за ворота, наплевав на то, что с ней станет, но, чтобы убедиться в этом, я прильнула к кухонному окну. Отсюда открывался вид на двор и главную дорогу, и даже были видны дома, дом Петра слева и Матренин – справа.

– Что у вас произошло?

Шелестящий шепот коснулся моих ушей как раз тогда, когда я с удивлением наблюдала за тщетными попытками Шерона обуздать внезапно развеселившуюся Верку. К счастью, он не применял физической силы, не делал ей больно, а осторожно и настойчиво раз за разом отстранял женщину от себя.

– Ваш помощник привязал к себе мою соседку, – не стала скрывать я. – Это законно? Потому что если нет, то я хочу, чтобы он понес какое-нибудь наказание. Не то чтобы мне было жаль Верку, не заслужила она жалости, но лишать ее воли как-то неправильно.

– За завесой – незаконно. Здесь – вполне.

– Мы для вас никто, да?

Я на пятках развернулась к топчану. Скрипнула зубами от досады: Риддл не может видеть моего взбешенного взгляда.

Я подошла к нему поближе, чтобы если не увидел, то почувствовал.

– Нечего ответить, да?

Риддл глубоко вздохнул, на вдохе застонав от боли. Поднялся и сел, мягко и плавно, а одеяло, которым Шерон укрыл его после бани, упало на бедра. Демон покачнулся, не в силах справиться с навалившейся слабостью. Схватился за мою талию.

Я опешила настолько, что, к своему стыду, не убрала его руки, а положила на них сверху свои. Теплые. Его руки теперь были теплыми, а кожа нежной. Я беззастенчиво скользнула взглядом по лицу Риддла: сине-фиолетовое пятно под правым глазом расплылось до подбородка, пожелтело по краям. Скоро исчезнет.

Почему-то вспомнилось лицо Риддла в тот день, когда я видела его без ссадин и синяков – чистая, бледная кожа, чуть розоватые тонкие губы. Чувственные, я бы сказала. Такие, когда улыбаются, очаровывают…

И красные глаза тоже вспомнила.

Сердце заныло, испуганно заколотившись.

– Я ведь видела… – прошептала я. – Ваши глаза. Там, на болоте.

– Нет, Анка. Нет. Я не смотрел на тебя, бояться тебе нечего.

– Как это происходит? Привязка души.

– Тяжело, но быстро. Тебе нечего…

– И в детстве я тоже видела.

Пальцы Риддла на моей талии сжались, и по моему телу пробежали мурашки из-за незнакомых, волнующих ощущений. Он держался за меня, чтобы не рухнуть на топчан, а я не сопротивлялась.

– Ты была совсем маленькой, – одними губами произнес он. – К тому же тот Безликий твой отец. Он говорил мне, что сам отнес тебя через границу. Привязки к родителю случиться не может.

– Не случилось. – Я нервно дернула плечом. Перед внутренним взором возник образ отца, удравшего из моего двора сразу, как только я назвала его папой. – Значит, это он выбросил меня. Я-то думала, попросил кого, но раз сам… Да у него совсем нет души, как я погляжу. – Одной рукой я коснулась плеча демона. – Лягте, лорд, незачем мучить себя.

– Тяжело обсуждать что-то серьезное, валяясь кулем, – усмехнулся он, но тут же нахмурился. – Даламар хотел для тебя лучшей жизни… Знаю, ты мне не поверишь, и мне незачем говорить тебе это, но я все же скажу – отец тебя любил. Когда ты только родилась, он неустанно планировал твое будущее. А потом в один из дней он сказал, что твое место среди людей. Он хотел, чтобы ты узнала, какой зеленой и свежей может быть усыпанная росой трава. Ощутила ласковое тепло солнца. Могла беспрепятственно любоваться голубым небом и белоснежными рваными облаками. Чтобы зимой, нагулявшись по колючим сугробам, ты врывалась в теплый дом, принося в него морозный запах, и радовалась горячим пирогам с молоком на ужин. И Катарина… Катарина та еще тварь, но даже она не способна прийти с армией в деревню, где живет ее ребенок. Пока ты здесь, Костиндор жив. При этом ты сама живешь, а не выживаешь за завесой. Даламар хотел лучшего будущего для тебя, и это единственный верный ответ на все твои вопросы.

Лорд замолчал. Я, кажется, даже моргать перестала. Переваривала услышанное, не веря ни единому слову. Если бы отец правда меня любил, то навещал бы на протяжении этих двадцати лет. И не сбежал бы вчера, как перепуганная крыса.

Но моими мыслями завладело еще кое-что: то, с какой тоской Даламар перечислял все прелести жизни в Костиндоре, которые для меня были сами собой разумеющимися.

– Трава, небо, морозы… Ничего из этого по ту сторону Туманной завесы нет?

– Нет.

– А солнце?

– Ничего, Анка. Сама увидишь, раз напросилась погостить.

Я смутно представляла себе мир без травы, солнца и снега. Точнее, совсем представить не могла.

– Не погостить! – возмутилась я. – Я хочу навсегда отсюда уйти, понимаете? Напоследок надо убедиться, что больше никто из людей и животины не пострадал, и уйду!

– Не так сильно твое желание оставить Костиндор, верно? – Риддл запрокинул голову, глазами под повязкой ища мое лицо. – Бросить все в один день ты не можешь.

– Не могу. Бабушка бы так не поступила. Все, ложитесь. – Я схватилась за руки Риддла и оторвала их от себя. Легонько толкнула демона в плечи, придержала и помогла опуститься на топчан. – Чем быстрее к вам вернется способность стоять на ногах, тем скорее вы вернете мне долг.

С улицы донесся Веркин смех и усталый зов Шерона: «Анка!». Я поспешила выйти к ним. В доме-то скрылась, чтобы чуть успокоиться и не наговорить демону лишнего, но из-за разговора с лордом я еще больше разозлилась.

– Я отведу ее домой, – бросила я Шерону, забирая у него Верку.

Она походила на пьяную, которой в одну из кружек пенного напитка плеснули маковой настойки. Сумасшедшей она выглядела, что вернее.

– К Володьке пойдем, – счастливым голосом протянула Верка, цепляясь за мой локоть. Вышагивала ровно, подставляла лицо солнцу и щурилась от яркого света. – Ой, Анка! Увидишь, каким взрослым стал Володька! Ты ж его когда в последний раз видела-то? Давно уже. Румянец во все щеки, волосы вьются! Вылитый Кузьма!

Я поперхнулась на вдохе и сбавила шаг. Пока Верка в таком состоянии – опьяненная демонической силой, – грех не выведать подробностей.

– На Кузьму похож? – спросила я хриплым от удивления голосом.

Верка захихикала.

– Ты не представляешь, как сильно!

– И давно вы с Кузьмой… кхм, влюблены?

– Дак уж много зим! Помнишь, Прокоп мой в Ермолкино ходил, так вот с тех самых пор! Мне, думаешь, легко одной-то было? По хозяйству летом я еще, положим, и могла сама справиться, а как осень пришла, так и все: силы мужской не хватало. Дров наколоть, воды натаскать. К роднику по заметенной тропе-то не находишься! Кузьма стал захаживать сначала с Лукерьей: они же ж в нашу баню мыться ходят, своей-то нет. Потом он узнал, что тяжко мне одной, и стал приходить уже без Лукерьи. То воды наносит, то печь истопит, а потом… Ой!

Верка мечтательно закатила глаза и едва не споткнулась о собственную ногу. Я удержала ее от падения и, пока она не растеряла желание сплетничать, спросила:

– А хворь ты Кузьме передала недавно… Сама-то где заразилась?

Верка захохотала так внезапно, что я вздрогнула от неожиданности.

– Ох, это! Такая ерунда, право слово! Разок всего мазью намазалась, да все прошло. Ну той, что Кузьма у тебя взял.

– Хорошо, очень хорошо, – закивала я, напряженно всматриваясь в приближающиеся дома: мы подходили к центру. – Но где-то же ты заразилась, правильно? От кого и когда?

– Да это все Федька! Ничего, говорит, не случится. Мол, чешусь, но Матрене не передается, значит, не заразно.

Веркино признание оглушило раскатом грома. Я неверяще посмотрела в ее замутненное колдовством лицо и мягко забрала свой локоть из цепких пальцев. Никакого общения с деревенскими у меня не было ни раньше, ни теперь, но я и подумать не могла, насколько плохо знаю тех, рядом с кем живу. Все-таки сплетни и до нас с бабушкой доходили, иногда быстрее, чем до кого-то еще.

Почивший Федор был молчаливым, даже хмурым. Друзей не имел – так, приятелей. К Матрене неровно дышал с самого детства – все об этом знали. Любил ее страшно. А погляди-ка – с Веркой спутался. Ну а сама Верка? Мало того, что с мужем подруги закрутила, дитя от него родила, так еще и умудрилась Федора охомутать. Будучи замужем…

Я скользнула взглядом по домам – разрушенным, сгоревшим, уцелевшим. В Костиндоре проживает всего несколько семей, и я думала, что я их знаю. Сколько еще скелетов в их шкафах? И в чьих они точно имеются?

Верка взвизгнула, завидев Прокопа во дворе Петра. Тот вышел из дома, на ходу прощаясь со старостой. Обернулся на возглас, приветственно махнул жене, а потом заметил и меня. Взгляд его тут же сделался злым, испепеляющим.

– Мы так мило побеседовали с Анкой! – воскликнула Верка, когда Прокоп, встревоженный необычным состоянием жены, выскочил за калитку и бросился к нам.

– Побеседовали? – неверяще рыкнул он. – С ней?!

Он потянул Верку к себе, и та ойкнула, пошатнувшись. Я отпустила ее, отступила на шаг, а Верка принялась вытанцовывать на месте, хихикая.

– Ты что с ней сделала, тварина такая? – Испуганный Прокоп задрожал, прижимая к себе супругу. В его округлившихся глазах вспыхнула ярость.

– Дурмана в лесу надышалась, – бросила я. – Пройдет. Уложи ее спать, а после накорми бульоном и хлебом. И присматривай за ней. Она почему-то уверена, что Володька жив.

– Не смей произносить его имя! – прошипел Прокоп. – Что, думаешь, не заметил никто, как ты демонов призвала, а? Мои отец и сын погибли из-за тебя! Я-то видел и всем расскажу. Видел, как почернели твои пальцы и завеса сразу ожила! Почти три десятка лет она о себе знать не давала, стояла тут стеной безмолвной, пока ты…

– Что – я? – крикнула я устало. – Что? Не оказалась на собственном суде? Не разозлилась на вранье? Что, Прокоп? Верка твоя с… – Я в прямом смысле слова прикусила язык, и из глаз брызнули слезы от боли. Господи, клятва же!

– Пшла отсюда, пока я прямо сейчас никого в известность не поставил. Петр-то вон он, в доме, скажу ему, что из-за тебя демоны пришли, и суд повторится. Людям не до тебя пока, им погибших бы оплакать да жилища восстановить, но будь уверена, что наказание ты понесешь.

Прокоп зыркнул на меня и потащил жену по дороге в неизвестном направлении. Не знаю, где они теперь живут: их-то дом сгорел.

Разозлившись в который уже раз, я ударом ноги отворила хлипкую калитку и взбежала по кое-как восстановленным ступенькам.

– Петр! – громко позвала я, не стуча в дверь.

Она тут же отворилась, являя мне изнеможенного старика.

– Я зайду? – спросила я и, не дожидаясь разрешения, обогнула ошарашенного моим внезапным появлением Петра.

В доме, провонявшем гарью и пылью, оказалось почти чисто. Только кое-где пол был присыпан опилками, оставшимися после починки крыши. В маленькой кухоньке на печи гремел крышкой горшок: капустная похлебка – судя по аромату, это была она, – закипела и стремилась выплеснуться через край. Застиранная занавеска на окне трепыхалась от сквозняка и плавно опустилась, когда Петр шумно захлопнул дверь.

Я вытащила из-под стола колченогий табурет, поставила его к стене и села.

Староста прошаркал из прихожей в кухню, недоуменно посмотрел на меня.

– Запугали тебя бабы, но чтоб ты настолько страх потеряла…

– Петр, – прервала я его, вскинув руку. – Я не на чашку чаю зашла, а поговорить. Собиралась сама по людям походить, помощь, может, кому нужна – детям, разумеется, – да идут они к чертовой бабушке! Ни видеть меня, ни говорить никто не захочет.

– Мне не нужна помощь, если ты за этим.

– Не предлагаю я тебе ничего. – Я не сразу заметила, что обращаюсь к старосте на «ты», как к другу. В другое время со стыда бы сгорела, а сейчас мысль об этом мелькнула и пропала. – После случившегося к тебе люди приходили… Приходили же?

– Ну.

– Жаловались? Просили чего?

– Анка… – Петр глянул на меня с прищуром, усевшись на лавку, что стояла у стола. – Ты к чему клонишь, а?

– Через тебя я помогу им. Снадобий передам или еще что. Мне нужно… – Я вздохнула, прерываясь на полуслове. Незачем сообщать Петру о моих планах покинуть Костиндор. – Расскажи мне обо всем, что случилось после того, как пришли демоны.

– То есть после того, как ты их призвала?

– Не звала я никого! Не веришь? И не нужно, черт с тобой.

В тусклых глазах старика появилась печаль. Он удобнее устроился на лавке закинув ногу на ногу, и уместил на колене сцепленные в замок руки.

– Владимир сгорел, – начал он. – Агафью лошади затоптали… Не живые они, туманные, но затоптали. Демоны, что с них взять. – Петр помолчал и продолжил, едва сдерживая слезы: – Батек Ванькин да сам Ванька померли. Софьюшка…

– Ваню не Безликие убили, – пробормотала я, но осеклась – как будто иная причина смерти умаляет беду.

Петр, к моему облегчению, не услышал меня. Он пребывал в своих мыслях.

– Похоронили мы их вчерась, а Володьку не смогли. Верка не дала. Орала как дикая, кувшин в Меланью запустила, Глафиру покусала. Спрятала она Володьку и сказала: «Тронет кто – убью». Умом тронулась баба, как когда-то и Агафья. Вылечить сможешь?

– Нет. – Я мотнула головой. Одного «нет» достаточно и без объяснений.

– Христина рассказала, что ты ее спасла. Домой к себе принесла, накормила.

– Говорила что-то еще? – Я внутренне напряглась, вспомнив, что девчушка видела Безликих.

– Что ты демонов привечаешь? – ухмыльнулся Петр, и я обмерла. – Отцу сказала да мне. Кузьма запретил ей рассказывать кому-то еще.

– Почему? – осторожно спросила я дрогнувшим голосом.

– Не знаю.

А вот я, кажется, догадывалась. Боится лишний раз меня злить. Другой причины я не видела, а эта была на поверхности. Я даже невольно улыбнулась. Боится – это хорошо. Значит, ждет. Знает, что я приду по его душу. Потому и прячется – иначе почему из дома не выходит? Или выходит, но когда я его точно встретить не могу? Неважно, я приду как раз вовремя, когда он будет готов понести заслуженное наказание и, более того, будет осознавать, за что поплатился.

Бабушка говорила, что мстить нельзя, но она ни черта не понимала в правильной мести.

– Митяй кур лишился. – Петр вырвал меня из размышлений. – Подохли все. У кого свиньи были, тоже померли, кроме Матрениных. Хоть с этим ей повезло. Бедная она, бедная: и мужа, и дочь, и внука в один день…

– Собаки, коты пострадали? Скотина, может, у кого больна?

– Здоровы все, кто не подох. Щепка моя лапу подвернула, но ничего, пройдет.

– Дети?

– Христинка только, да и та уже бегает. С Зоськой сегодня на озеро пошли вон.

– В общем, все целы, – заключила я и поднялась, хлопнув себя по коленям. – Пойду я, Петр. Спасибо, что не прогнал.

– Прогонишь тебя, как же, – усмехнулся он. – Ворвалась как вихрь. Но если ты снадобий дать можешь, то не откажусь.

– Нет у меня ничего, да и не будет больше. – У порога я обернулась. – Не говори никому, что я приходила. Нет у меня жалости к этим людям, сдохнут – и поделом. Я только про детей узнать хотела, но раз они здоровы, то и пусть.

Я вышла, прикрыла за собой дверь и устало вздохнула. Кажется, чувства чего-то незавершенного больше нет, а значит, пора…

Ворвавшись в дом, я застукала Шерона за приготовлением еды. Перед ним на столе лежали копченый свиной окорок, несколько клубней картофеля, початок кукурузы и луковица. Я опешила настолько, что могла только открыть и закрыть рот и хмыкнуть.

– Все-таки вы едите.

– Нашел в тоннеле под землей, – сказал Шерон, явно не зная, как правильно называется погреб. – Готовить я умею, хоть и нечасто приходится это делать. Не переживай, не отравлю.

– Сложно отравить ведьму в сама не знаю каком поколении.

– В сорок пятом, – донесся до меня голос с топчана. – Ты ведьма в сорок пятом поколении.

– Что ж, тем более, – улыбнулась я. – Лорд, как вы себя чувствуете?

– Твоими усилиями неплохо. Не хочется утопиться от боли, а значит, в жизнь вернулась радость.

Я забрала у Шерона нож и отодвинула его от стола. Сама займусь обедом: демон только говорит, что умеет готовить, а на сковороду первым делом положил кукурузу, причем неочищенную. К тому же кухня мне нужна срочно, и лучше быстрее всех накормить, чтобы до ночи успеть сварить сонное зелье. Именно зелье, не отвар. Один из тех рецептов, которым научила меня бабушка, когда я у нее выпросила.

Копченый окорок я поделила на мелкие кусочки, бросила в котелок. К нему добавила нарезанный брусочками картофель, лук, а кукурузу отложила в сторону. Спустя недолгое время обед был готов и разложен по тарелкам, и я только тогда поняла, насколько голодна.

Что я ела за последние дни? Даже не вспомню. Кажется, что почти ничего. От голода навалилась слабость, тряслись руки. Головокружение и не замечала, пока не села за стол и не положила в рот кусок мяса.

Шерон и Риддл о чем-то негромко переговаривались, а я жевала медленно и наслаждалась каждым кусочком. После вымыла тарелку, освободила стол и печь. Спустилась в погреб за шкатулкой и давно привычными движениями разложила руны в правильном порядке. Зажгла свечи, задернула занавеску.

– Не мешайте мне, – попросила я демонов.

Отмерила немного валерианы, корня лопуха и полыни. Бросила все это в кипящую воду и принялась зачитывать заклинание. Вообще-то сонное зелье готовится проще простого, вся сложность заключалась в бесконечном чтении заклинания, стоя над котелком.

Я повторяла его раз за разом. Заплетался язык, от усталости подкашивались ноги. День перешел в серый прохладный вечер, а вечер – в ночь.

Вода в котле почти вся выкипела, осталось немного – ложка или две. Я перелила зелье в маленький кувшинчик, накрыла его тряпкой и выдохнула. Готово.

Шерон спал. Удивительно, но он и правда спал! Разлегся на скамейке: руки подложил под щеку, ноги свисали на пол. Я взглянула на лорда. Тот дышал едва слышно, больше не хрипел. Ну и хорошо, что ему уже легче. Потому что утром мы отправимся за завесу, хочет он того или нет. Мне не хватит терпения ждать еще несколько дней.

Я вышла в ночь. Поежилась от влажной прохлады, поправила взъерошенные ветром волосы и зашагала по дороге в деревню. Тихое поселение пребывало в глубоком сне, и этой ночью покой не нарушал даже лай собак.

Я пробиралась огородами в окружную. Миновала озеро, ненадолго остановилась неподалеку от Туманной завесы. Она и сейчас, в темноте, выглядела черной плотной стеной.

Дом Кузьмы и Лукерьи находился напротив дома Астапа и Меланьи. Надеясь, что их многочисленное семейство спит и никто не вышел подышать воздухом, я перебежками достигла задней стены. Почти не помню, где именно располагается супружеская спальня: в последний раз, когда мне было дозволено побывать в этом доме, мне было лет пять.

Я заранее намочила тряпочку зельем. Согнувшись, чтобы не мелькать в окнах, пробралась к входной двери. Она открыта: здесь никто на ночь не запирается.

Дверь скрипнула. Я отпрянула на крыльцо и зажмурилась. Стук бешено колотящегося сердца был слышен только мне, но казалось, что его слышит вся улица. Страшно, оказывается, влезать ночами в чужие дома.

На цыпочках я двинулась в кухню. Ванюшка, Ольга и Христина спали на одеялах у печи. Кто-то из них громко храпел, совсем как взрослый пьяный мужик. Я опустилась на колени и поползла к детям.

Взмах тряпочкой над личиками… Храп прекратился. Малыши провалились в еще более глубокий сон, который не прервется до утра. Спасибо бабушке за зелье, без него мой план не был бы идеальным.

Она говорила, что сонное зелье можно применять, когда человек так сильно болен, что сам заснуть не в состоянии. Я таких случаев за свою жизнь не встречала, но в бабушкиной практике подобное происходило.

Мне пришлось ненадолго остаться в положении на коленях, чтобы восстановить сбившееся от страха дыхание. Не дай боже, кто-нибудь меня поймает… Казнь тогда станет избавлением.

В доме был еще только один дверной проем. Завешенный кое-как простыней, с одного края прибитой к косяку, а другой край висел, привязанный к гвоздю. Храп доносился и из комнатки – Лукерьин думаю.

Я поднялась. Все так же на цыпочках прошла в спальню и быстро, не теряя ни мгновения, тряхнула над лицами пропитанной зельем тряпкой. Лукерья замолкла, хрюкнув.

Ну, теперь можно не волноваться. Единственное, перетащить не очень худого спящего мужчину – это еще нужно постараться. Я бабушку-то не могла отнести к могиле, но…

Но тогда у меня не было сил, а сейчас силы мне придавало жгучее желание мести. Ярость. Обида за несправедливое обвинение. И, возможно, совсем капельку – демоническая кровь.

Кузьма с грохотом упал на расстеленную на полу простыню, когда я стянула его с кровати. Оставила его так и сбегала в сарай, попутно осмотревшись: деревня спала и просыпаться не спешила. Ничьих шагов и голосов не было слышно.

В сарае нашлась тачка. Добротная, такая и не одного мужика выдержит. Я приволокла ее к крыльцу – вкатила бы в дом, да в дверной проем не пролезет. Но и так неплохо, мне главное – Кузьму до крыльца дотащить да в тачку погрузить. Сложно, но выполнимо.

Я ничего не чувствовала, когда тянула простыню, ухватившись за края. И когда Кузьма довольно сильно приложился головой о порог, мне тоже было все равно. С крыльца я закинула в тачку его ноги, следом – туловище. Он едва поместился, а голова болталась на весу.

Пыхтя от натуги, я покатила его в огород. Колесо цеплялось за траву, проваливалось в рыхлую землю, но я думала только об одном: сегодня я наконец-то отстою свою честь. Не оставлю обидчика, убежав со слезами, и перестану быть половой тряпкой, о которую вытирают ноги.

Может быть, мне стоило провернуть все как-то по-другому, но в убийствах я не сильна. Это мой первый опыт.

Недалеко от топи, которая заканчивалась неизвестно где, находилась чудесная поляна в окружении поросших мхом вековых деревьев. Здесь кроны дубов и ясеней переплетались, создавая купол. Сквозь ветки сочился лунный свет, мерцанием орошал редкие кусты и серебрил темную воду безмолвного ручейка. Если Хари живет где-то у болота, то на ее месте я бы выбрала для жизни именно эту поляну.

Но сегодня колдунья не придет. Не станет мне мешать, я уверена. Ночной лес переливался множеством тихих звуков, а значит, Хари далеко. И деревня далеко – никто не услышит…

Я уронила тачку набок, и Кузьма вывалился из нее. Запоздало поняла, что не взяла из дому веревку, так что придется исхитряться. Кузьма-то спал в одном исподнем: ни рубашки на нем, ни штанов. Только подштанники из хлипкого материала. Нечем связать.

Не испытывая никакой радости от того, что увижу, с чувством омерзения я принялась стягивать с него подштанники. Разорвала их на две части: одна для рук, вторая для ног.

– Ну и к чему тебя… – пробормотала я, закончив вопрос мысленно.

Осмотрелась в поисках дерева с тонким стволом, и такое нашлось совсем рядом. Молодой ясень был уже достаточно крепким, чтобы не сломаться под напором взрослого мужика, но в то же время еще довольно маленьким, чтобы без труда привязать к нему человека.

В этот момент я не думала ни о чем другом, кроме как о давно придуманном плане. Только когда привалила Кузьму спиной к стволу, усадила его ровно и связала ноги, а следом обхватила его руками деревце и связала уже их, меня вдруг затрясло от ужаса.

Я словно прозрела, но всего на несколько мгновений. Упала задом в мох, подобрала колени к груди и, не мигая, смотрела на дело рук своих. Я же ничуть не лучше Хари, если собираюсь сделать такое!

Вспышка несильной боли в висках на мгновение ослепила. Я тряхнула головой, зажмурилась и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.

«Тебя могли сжечь из-за него, – шептал внутренний голос. – Посмотри на свои руки, видишь синяки? Они остались от ударов камнями. А с каким позором тебя за шкирку тащили в центр?!»

Я вскинула голову, вперила взгляд в заплывшее лицо Кузьмы. Не помнила уже, когда в последний раз он был хотя бы менее опухшим. А трезвым? Тоже не помню.

Я на коленях подползла к Кузьме. Втянула носом воздух у его лица: едва уловимый запах перегара. Хорошо, что он не пьян. Мне нужно, чтобы Кузьма был в сознании.

Отползла. Снова села. Растерянно заозиралась по сторонам, на короткий миг поймав себя на мысли, что надо бы вернуться домой и оставить все как есть.

«Оставить его? – проворчал внутренний голос. – Слабачка! Неудивительно, что все вытирают об тебя ноги».

– Хватит! – крикнула я шепотом, сжимая голову двумя руками.

Я сошла с ума. Сошла с ума, вот в чем проблема!

«Никчемная тряпка, – продолжал голос в голове. – Давай, поднимайся и вали домой. А еще лучше, сначала развяжи Кузьму. Нет, не так: развяжи, погрузи в тачку и отвези домой. А что? Разве ты не этого хочешь?»

– Заткнись! – рявкнула я.

Мой громкий крик пронесся по лесу. Эхо ответило множеством голосов: сначала нервным, потом отчаянным и закончило тихим, печальным.

Я дрожащими руками расправила юбку. С места не сдвинусь, пока Кузьма не очнется. А того, что сердце колотится так, что аж к горлу подпрыгивает, предпочту не замечать.

Мы здесь одни. После случая с Ванькой в лес никто не сунется в ближайшие дни, а может, месяцы. Кузьмы хватятся не сразу: он часто ранним утром уходил на пастбище и там пил с пастухом до заката. Никто его искать не будет до самой ночи.

Я встревоженно облизнула пересохшие губы. Кузьму привезла. Сижу. Мы наедине. Делать дальше-то что? Я могла бы задушить его подштанниками, это несложно. Или оттащить к болоту, а уж из трясины ему не выбраться. Может, позвать Хари? Я ведь обещала ей человека для развлечения.

Тряхнула головой со всей силы. Нет, я сама, я должна сделать это сама. Он меня оболгал, меня подставил, не Хари.

Я вскочила на ноги и принялась ходить по поляне. К горлу подступил комок слез от страха. Мне было страшно, сама не знаю почему: то ли из-за того, что собираюсь сотворить, то ли из-за того, что я вообще на это решилась.

Мандраж потихоньку отступал, но чем больше я вспоминала прошлое, тем сильнее кипела в венах кровь..

В голове собирался туман. Путал мысли, прятал хорошие воспоминания, а вот плохие словно силком тащил из глубин памяти.

В одну из зим, когда я была еще ребенком, Кузьма пришел к моей бабушке за отваром от кашля. Я тогда верила людям, тянулась к ним… К тому же я знала, что этот мужик – муж моей тети. Я выбежала ему навстречу из спальни с деревянной дощечкой, на которой угольком нарисовала лошадку. Улыбнулась во весь рот и принялась прыгать вокруг Кузьмы, нетерпеливо ожидая одобрения рисунка. Кузьма пошатывался, от него дурно пахло брагой. Он взглянул на меня косыми глазами и прорычал:

– Пшла вон, демонская шавка.

Почти не помню своей реакции. Мне не были знакомы фразы «пшла вон» и «демонская шавка», я не понимала их смысла, но тон, которым они были произнесены, заставил меня спрятать улыбку.

Я выставила дощечку перед собой и взволнованно спросила:

– Правда, красивая лошадка?

Ответом мне стал подзатыльник. Не больно было совсем: Кузьма не посмел сделать мне больно, иначе бабушка его бы тут же прогнала. Да он бы и обзываться при ней не стал, но бабуля вышла на улицу за снегом…

Я быстро заморгала, развеивая картинки прошлого перед внутренним взором. Тени сгущались под деревьями, а от болота к нам на поляну приполз сизый туман. Он окутал стволы, клочками повис на колючих кустах, укрыл собой ноги Кузьмы.

До утра оставалось совсем немного.

Когда золотистые солнечные лучи пронзили кроны деревьев и залили поляну светом, я набрала несколько тонких прутиков, оборвав молодые деревья, и отыскала сухую ветку с острым концом. Сложила все это рядом с ясенем и уже собиралась пойти к ручью, чтобы напиться, как Кузьма проснулся.

– Какого… хрена? – Хриплый ото сна голос за спиной заставил меня обернуться.

– Доброго утра, – пожелала я вполне искренне.

Мой голос принадлежал словно не мне. Твердый, уверенный и чистый. Я за собой такого спокойствия ранее не замечала, но этой ночью в груди будто что-то надломилось.

Осознание этого мелькнуло и пропало.

– Анка, – бросил Кузьма, ошарашенно озираясь по сторонам. Он все понял довольно быстро и принялся дергаться, пытаясь высвободиться. – Ты че удумала, слышь? Развяжи меня!

Я шагнула к нему, подняла с земли прут. Согнула в одну сторону, в другую – хороший, не сломается.

– Стой, дура! – Кузьма вжался спиной в ствол, подогнул ноги, опасаясь за свое естество.

– Зачем ты это сделал? – спросила я, приближаясь. – Я помогла тебе с твоей проблемой, мази не пожалела… А наутро за мной пришли. Почему?

– Да че с этих баб взять-то, а?! Одна истеричка подговорила вторую….

– Почему? – рыкнула я, чувствуя, как наливаются кровью глаза. Ярость затмевала разум, и бороться с этим я не могла. – Ты сказал Лукерье, что я тебя околдовала!

– А че я должен был делать? Правду говорить? Да меня ж Прокоп на части разорвал бы!

Рука, сжимающая прут, размахнулась сама собой. Прутик хлестко обжег грубую кожу Кузьмы, и тот взвыл. Его вой отрезвил меня. Я отбросила прут, испугавшись, и прижала ладонь ко рту. Что я творю? Господи…

«Умница, – радовался внутренний голос. – Ты молодец, Анка, молодец! Если бы его казнили за ложь, то он бы заживо горел в огне, а это больнее».

Красная линия ожога проявилась на груди и плече Кузьмы. Он стрельнул в меня шокированным взглядом. Мы встретились глазами, и Кузьма залепетал:

– Ты че, а? Анка, мать твою! Че ты, а? Да не виноват я, не виноват! Лукерья все придумала…

Лукерья, значит. Не он к Верке под юбку залез, не он солгал обо мне. Не он убедил деревню, что от меня нужно избавиться.

– Мазь помогла? – Я слышала себя словно со стороны.

– Ой, помогла! – Кузьма, обрадованный внезапным вопросом о его здоровье, облегченно заулыбался. – Волшебница ты, Анка, чес-слово! Помазал разок, и все прошло!

Я подняла прут с земли, кое-как справившись с желанием просто развернуться и уйти домой, и стиснула зубы. Руки дрожали, и эта тряска как будто уже стала постоянной. Слишком часто она появлялась в последнее время, то от голода, то от страха. Или я слишком нервная? Впрочем, не во мне дело-то, а в том, что со мной делают люди.

– Э, э, э! Не трогай его, брось! Да прости ты меня, ну! Испугался я, понимаешь? Ляпнул не подумав! Откуда ж я знал, что Лукерья к Верке побежит да они такое учудят?

– Меня могли убить.

– Дак не убили же! Я так сразу и понял, что Петр мужик мудрый и ни за что внучку Зоськиной спасительницы не накажет.

– В меня камни бросали. Отдавили руку, смотри. – Я протянула руку с прутом к лицу Кузьмы, ту самую, что до сих пор побаливала. – Видишь? Некоторое время пальцы вовсе не двигались…

Я прервалась, размахнувшись. Удар прутом на этот раз пришелся Кузьме по лицу. Еще один по груди. Следующий по коленям. От воя, стоявшего на поляне, у меня заложило уши. Покрасневшее от боли и ужаса лицо Кузьмы покрылось каплями пота, тело затряслось как в лихорадке.

Я отступила. Подставила лицо дунувшему ветерку, перевела дыхание.

Моим телом управляла не я. Что-то другое, темное и страшное, поселилось в груди, заставляло меня оставаться на этой чертовой поляне, а где-то далеко-далеко в глубине сознания маленькая Аннушка боролась за право остаться человеком. В любой ситуации остаться добрым человеком. Она кричала сквозь слезы, умоляла темную сущность остановиться, бросить Кузьму в лесу на съедение волкам или Хари и уйти.

– А еще, – продолжила я, прекратив прислушиваться к испуганным рыданиям маленькой Аннушки, – у меня в ноге дырка от гвоздя. Жена твоя уронила меня на пол, проволокла по выбитой из косяков двери. Рана могла загноиться, и я бы умерла. Хорошо, что бабушка помогла, да и вообще – хорошо, что я сама умею лечить.

Кузьма стонал от боли. Дышал тяжело и часто, а в его глазах стояли слезы.

– Чего раскис-то? – удивилась я наигранно. – Мужики ведь не плачут.

– Ведьма! – простонал он, всхлипывая. – Дрянная демоница!

– Определился бы: ведьма или демоница? А хотя – о чем это я! Во мне и та и другая имеется.

Хлесткие удары прутом рушились на Кузьму непрерывным дождем, со свистом рассекая воздух. Пока у меня не заныло запястье, пока не сбилось дыхание, и только тогда я остановилась.

– Утомилась, – просипела я, осматривая тело перед собой. Ни живого места. Кузьма едва дышал. Он хлопал глазами, один из которых расчерчивала багровая полоса, тянущаяся от подбородка до брови. – У меня сегодня дел невпроворот. Повезло тебе, Кузя, не стану долго мучить.

– Чу… довище, – выдохнул он сквозь зубы. – Я же найду тебя… Я же тебя придушу, паскуда…

– Ой, да брось, – отмахнулась я. – Мертвые из могил не восстают. Хоть я и встретила одну такую недавно, но ее случай – всего лишь недоразумение.

– Давно пора было тебя прибить, – выплюнул Кузьма в сердцах. – Еще когда мелочью была! Я ж просил тогда старосту умертвить тебя, пока беда не пришла в деревню. Пожалел ребенка, идиот!

– Хорошо, что пожалел, – кивнула я. – Мне моя жизнь, пусть она довольно хреновая, нравится. И аромат цветов люблю, и купаться в прохладном озерце. Мертвым такие блага недоступны. Ну, это ты и сам скоро узнаешь.

Я отбросила прут и потянулась за сухой остроконечной веткой. Маленькая Аннушка на задворках сознания билась в истерике, просила не брать грех на душу, царапала мое сознание и впивалась ноготками в сердце. Я морщилась от боли внутри, но пальцы крепко сжимали ветку. Ноги подкосились, и я на коленях подобралась к Кузьме. Схватила его за подбородок, повернула лицо к себе так, чтобы он смотрел в мои глаза.

– Если загробная жизнь существует, помни, к чему привела тебя ложь. Будь хорошим человеком, не обманывай, живи там по чести, ладно? Однажды, через много-много лет, когда я умру от старости, я отыщу тебя и спрошу, усвоил ли ты урок. Потому что если нет, то все повторится…

Острый край ветки мягко вошел в ложбинку на шее Кузьмы. Я приложила совсем немного усилий, чтобы вогнать ее еще глубже, и с отвращением поняла, что на мое платье льется теплая липкая кровь. Из горла Кузьмы вырвался клекот. Широко раскрытые от ужаса глаза остекленели.