Черный Ангел

Глава 16

Темнокожая девчушка монотонно продолжала махать огромным, подвешенным к крыше, опахалом из перьев, стараясь нагнать прохладный воздух на мужчин, с удобством расположившихся на террасе.

Себастьян Колберт жутко потел. На безупречно чистой с утра рубашке и костюме теперь явственно проступали темные пятна вокруг шеи, подмышками и на груди. Неровные темные очертания виднелись даже на забытом на кресле сомбреро.

Для такого тучного человека, как Себастьян, этакая погода оказывалась сущим адом. Духота еще больше усугублялась из-за проливного дождя, шедшего всю ночь. Ливень не остудил воздух, но вызвал испарение и густой туман, который накрыл остров от севера до юга, и теперь этот горячий, липкий туман мучил и изводил людей. Многие боялись, что это могло быть предвестником урагана, время от времени обрушивавшегося на остров, хотя Ямайка страдала от подобных явлений не так часто, как другие острова.

Колберт глядел на рабыню, вполголоса проклиная расу, которая приспособилась к этому раздражающе липкому климату:

— Эти чертовы негритосы выживут и в преисподней, да еще и замерзнут. Не понимаю, как они выносят такую жарищу.

Это бурчание Колберта привлекло внимание гостеприимного хозяина и Эдгара, который тоже находился здесь.

— Полагаю, они были рождены для того, чтобы переносить все это, не так ли? — ответил хозяин.

— Вполне возможно. Если бы господь не призадумался над этим, то кто стал бы собирать урожай на этом проклятущем острове?

— Ну да бог с ним, вернемся к интересующей нас теме. Итак, что Вы думаете о моем предложении, господин Колберт?

Себастьян с сыном встретились с вышеупомянутым мужчиной в Порт-Ройале, на собрании торговцев, и он настойчиво приглашал их к себе перекусить, чем бог послал. Его роскошный, ослепительно-белый двухэтажный дом был выстроен в английском стиле. Во дворе перед домом раскинулся просторный парк. Имелась при доме и пристройка для экипажей. Мужчина проводил в своем городском доме бóльшую часть времени, оставив заботы о поместье в руках управляющего.

Хозяина особняка звали Ной Хьюстон. Помимо земель, засаженных тростником и кофе, он владел двумя задрипанными притонами в порту для моряков, что приплывали на остров, и игорным заведением, которое посещали плантаторы и проходимцы с тугими кошельками, а также имел три борделя. Со времени своего возвращения из Англии Эдгар потерял весьма круглую сумму за игровыми столами Ноя, а также немало, сверх всяких разумных пределов, денег спустил на шлюх. Самая дорогая на острове гостиница тоже являлась собственностью Хьюстона.

Себастьяну совсем не нравился этот тип. У него было слишком много денег, власти и земель, и он был излишне сильным конкурентом, но Колберт не мог, да и не должен был воевать с ним, поскольку авторитет и связи Хьюстона оказывались полезными для установления наивыгоднейшей продажной цены на произведенный ими товар.

Однако больше всего Хьюстон был ему неприятен теми слухами, что ходили о нем на вечеринках в тесных кругах. Поговаривали, что он был извращенцем, и не только с женщинами. Возможно, Хьюстон получал удовольствие, истязая купленных им юношей, или же тех, кто попал в его руки за карточные долги. Для Ноя Хьюстона не существовало различия полов: женщины или мужчины были для него без разницы, да он и не скрывал этой своей слабости.

— Мне нужно основательно подумать над этим, — ответил Себастьян. — Вам известна причина, по которой я купил этого белого, когда его привезли в Порт-Ройал.

Ной утвердительно кивнул и щелкнул пальцами, чтобы им подали еще один графин холодного лимонада.

— Решайте быстрее, Колберт, не стоит откладывать дело в долгий ящик.

Колберт в упор смотрел на собеседника. Этот важный, статный господин в свои без малого шестьдесят лет оставался весьма привлекательным, как немногие в его возрасте. «Да, он, безусловно, мог бы прельстить любую женщину» — с презрением и завистью подумал Себастьян. Однако, к несчастью немногочисленных порт-ройалских девиц на выданье, Хьюстона интересовала лишь покупка хорошеньких рабынь для своих борделей, да красоток для таверн, если в том была нужда. Множество невольников, не покладая рук, работали в его заведениях подавальщиками, уборщиками или кучерами. Лучших из них он приберегал для собственного дома. И все они, без исключения, силком ли, по доброй ли воле, проходили через его спальню.

Ходил слушок, хотя Колберт и не был уверен, что все было именно так, что несколько месяцев назад Хьюстон запал на здоровенного, крепкого как бык, негра, которого увидел на невольничьем рынке. Он купил его и попытался совратить, как делал это со всеми остальными, потому что совращение — говорил он — составляет часть очарования, другую часть составляют подарки и деньги, но свобода — никогда. Любопытно, но поговаривали, что Хьюстон даже предлагал тому рабу свободу, но тот отказался.

— В самом деле, Хьюстон… Почему Вас так интересует мой раб? — спросил Себастьян. Хьюстон хитро усмехнулся, но промолчал.

Колберт последовал дальше за нитью своих размышлений. Краем уха он слышал разговоры о том, что Хьюстон заставил того черного, как ночь, негра раздеться догола и велел привязать его к телеге, а затем выпорол его и изнасиловал. Покончив с этим, он выхватил пистолет и выстрелил рабу в голову, не придавая значения заоблачной цене, которую он заплатил за столь великолепный образец. Вполне допустима была мысль, что Хьюстон желал купить Мигеля для подобных же целей.

Хьюстон был неглуп и подождал, пока гости не станут чувствовать себя спокойней и вольготней. Как бы то ни было, а его предложение купить испанца немало удивило их.

— Откровенно говоря, дружище Себастьян, — наконец ответил Ной, — мне пришлось не по душе, что на торгах Вы перебили ставку моего управляющего. Если бы я мог прийти на торги, то не оставил бы Вам этого раба. Я заинтересован в его покупке, а кроме того, я слышал, что на Вашей плантации у него возникли кое-какие проблемы.

— Кто Вам это сказал?

— Черномазые болтают, порой, слишком много. Кто-то из Ваших рабов шепнул другому, а тот еще кому-то, и еще, ну и пошло-поехало, знаете ли… Вот такие вот дела. К тому же, подобные наказания не так часты. Говорят, что Ваш сын, — Ной посмотрел прямо на Эдгара, не приобщая, впрочем, того к разговору, — едва не забил его кнутом до смерти.

Колберт мрачно выругался, недовольный тем, что случившееся в его поместье смогло оказаться у всех на языке, а пристыженный Хьюстоном Эдгар, в свою очередь, покраснел.

— Я купил этих двух испанцев, чтобы осуществить свою месть.

— Знаю, и не стану утверждать, правильно это было или нет. Я хочу поговорить лишь о делах. Вы — умный человек. У меня есть свои осведомители, и, насколько мне известно, причиной проблем этого парня является его гордость. Мы с Вами знаем, что рано или поздно он забьет его до смерти или пристрелит, — Хьюстон с намеком снова посмотрел на Эдгара. — Пушечное мясо, что ни говори, и я ничуть не сомневаюсь, что Вы заставляли его расплачиваться за смерть Вашего сына все то время, что он был у Вас.

— Я должен придумать еще что-нибудь для этого ничтожества.

— Колберт, — Хьюстон наклонился вперед, — я предлагаю за него двойную цену, и мне неважно, что Вы отдадите мне его несколько… попорченным.

— Вы готовы заплатить за него сотню фунтов?

Ной по-свойски хлопнул Колберта по колену, и этот панибратский жест очень не понравился Себастьяну.

— Дружище, не забывайте, что мой управляющий был на торгах.

Колберт дернулся, но не отступил.

— Те торги — дело прошлое, а теперь у нас иная сделка.

— Подумайте, как следует, Колберт. Вы возвращаете себе капитал в двойном размере, а я получаю то, что хочу. К тому же… не стану скрывать — мне известно, что мои маленькие шалости уже у всех на языке, так что ваша месть будет полной, если я куплю этого испанца. Полагаю, Вы знаете мои предпочтения…

Себастьян скрыл свое отвращение. Сделка была идеальной, и Колберт знал, что Хьюстон прав:

Эдгар убил одного и едва не прикончил второго. Себастьян не желал терять свои деньги, или разбивать голову сыну, но окончательно принял решение, представив, что предстоит пережить проклятому испанцу в лапах Хьюстона. Колберт протянул руку Ною, соглашаясь на сделку, и тот торопливо ее пожал.

— Через неделю он будет здесь, — уверил Себастьян Хьюстона.

Ной улыбнулся, как сытый, довольный кот, мысленно поздравив себя с тем, что будет хозяином испанца. У Хьюстона наметились признаки эрекции, едва он подумал об этом. Безусловно, заплаченная им цена имела смысл.

Не имея ни малейшего представления о своей судьбе и о том, что ему уготовили, Мигель старался восстановить силы с единственной целью — отомстить Эдгару Колберту, его отцу и всем тем, в чьих жилах течет их кровь. После наказания его оставили на попечение одной негритянки, которая продолжала вытаскивать его из сущего ада. Много дней Мигель метался в горячечном бреду, находясь между жизнью и смертью и упорно цепляясь за жизнь. Лихорадку вызвала не сама порка, а грязь, впитавшаяся в длинный кнут Эдгара. Две причины заставляли Мигеля жить дальше, не поддаваясь боли и безысходности: внимание, нежность и самоотверженная забота старой рабыни и беспредельная ненависть к Колбертам.

Минул почти месяц, но Мигель был все еще слаб. Он сильно похудел и осунулся; под глазами залегли глубокие тени, еще больше подчеркивавшие лихорадочный взгляд его зеленых глаз и демонический блеск, проскальзывающий в них.

Мигель живо помнил каждый удар, невыносимую боль и долгую, мучительную борьбу за выздоровление. У него из головы не выходил образ пристально смотрящего на него Диего, его окровавленные пальцы и тело, падающее в пустоту… Но образ брата не угнетал, а, напротив, поддерживал его, час за часом, минута за минутой подпитывая его ненависть.

Мигель ничего не делал, чтобы притупить воспоминания. Чтобы выжить, ему было необходимо снова и снова вспоминать все — каждый удар, приглушенное щелканье кнута по спине и смерть Диего, потому что только это придавало ему сил. Только злость и негодование могли помочь ему когда-нибудь покончить с этим родом кровавых и жестоких убийц.

Но вот Мигеля вновь погнали на работу. Блуждая растерянным взглядом по окружавшему его густому лесу, он поклялся перед богом, что не успокоится до тех пор, пока не отомстит за смерть Диего и Карлоты, пусть даже рискуя собственной жизнью.

— Как вы себя чувствуете?

Голос, раздавшийся за спиной, заставил напрячься каждый мускул Мигеля. Он медленно повернулся и вонзил свой взгляд прямо в глаза девушки. В глазах Мигеля была такая ярость, что Келли испуганно отступила на шаг, несмотря на то, что за ним приглядывал вооруженный надсмотрщик.

Мигель ничего не ответил, и только молча смотрел на нее. Глубина этих сапфировых глаз, жемчужная матовость ее лица и какое-то необычное очарование вмиг изгнали из его глаз ярость, чтобы тут же с большей силой возвратить ее в грудь.

Как эта ведьма осмелилась приблизиться к нему? Неужели ей было недостаточно увеселений и забав?

— Я не могла прийти раньше, — оправдывалась Келли, теребя банты своего красивого желтого платья, придающего ей вид феи, — дядя вынудил меня остаться в Порт-Ройале.

У Мигеля то пропадало, то возникало желание подойти к ней поближе, обхватить ее шею руками и сжимать, сжимать, сжимать…

Почти месяц наедине с собой он пережевывал свою ненависть, свою одержимость убить любого, кто носит фамилию Колберт. И вот теперь она стояла перед ним, и только он решал помиловать ее или казнить. Да что представляют из себя эти надсмотрщики? Что они значили для него?! Он за секунду мог бы разделаться с этой девушкой, заставить ее заплатить за смерть Диего, но… Какого черта эта женщина заставляет его отступиться от жажды мести?

Мигель отвернулся, чтобы не видеть ее. Враждебность и неприязнь грызли его душу, но даже так он должен был прилагать усилия, чтобы не вспоминать, что Келли была женщиной, о которой он мечтал ночами. Он страстно желал сжимать ее в своих объятиях, целовать до тех пор, пока не услышит от нее просьбу о пощаде, мечтал шептать ее имя в миг величайшего наслаждения. Нет! Она была лишь проклятой англичанкой, родственницей скота, который убил его брата, соотечественницей тех, кто убил Карлоту, а его и Диего превратил в человеческие отбросы.

— Мигель, — услышал он ее зов.

Мигель до боли стиснул челюсти и, молча, продолжил работу, не отвечая на ее призыв. Он терзался оттого, что Келли была рядом с ним, хотя и неимоверно вожделел ее. А Келли душили беспокойство и печаль. Она старалась не смотреть на Мигеля, но ее глаза оставались прикованными к шрамам на его спине. Она снова испытала те же чувства, что терзали ее с тех пор, как она ступила на остров и узнала о рабстве, — его полное неприятие и решительное осуждение. Ничто в мире не могло оправдать, что одни люди владеют другими людьми, и ничто не оправдывало Эдгара, применившего варварское наказание к Мигелю.

Келли наблюдала, как Мигель снова и снова наклонялся, трудясь без передыху, и на нее накатил приступ гордости за него. Она не собиралась жалеть этого мужчину, это было бы последнее, что она сделала, потому что Мигель де Торрес был не из тех людей, кто нуждается в сочувствии, совсем наоборот, им следовало гордиться. Эдгар потерпел крах, не сумев добиться от Мигеля ни единого крика, и она гордилась испанцем. С самого начала разлада Келли с двоюродным братом их отношения день ото дня все больше ухудшались.

Келли послала домой еще одно письмо. В нем она написала отцу обо всем случившемся и поставила ультиматум: либо он забирает ее с Ямайки, либо она сама садится на корабль, плывущий в Европу. Это была чистой воды бравада, и она это знала, но в то же время это был единственный способ добиться возвращения в Англию. Ее влекло к этому надменному и гордому испанцу, и она терзалась, зная, что когда-нибудь с ним окончательно расправятся. Как этого избежать, если он сам, казалось, стремился к своей гибели? А она просто не хотела быть здесь и видеть, как он умрет.

Еще одно письмо она написала брату Джеймсу на его адрес в Йорке на случай, если отец не получит ее послание. Теперь оставалось только ждать, но не слишком долго. Кто-нибудь из них должен ей ответить, или она сама станет принимать решения, если они оставят ее здесь, открестившись от нее.

— Мигель, — настойчиво позвала она, направляясь к испанцу.

Мигель продолжал молчать, и Келли закусила губу. Он ни за что унижал ее, и это выражалось в его внезапном бунтарстве. Он обвинял ее в случившемся, точно так же, как обвинял Эдгара. Ну как его не понять? Любой человек имеет свой предел, и Мигель, возможно, дошел до своего. Девушка в последний раз взглянула на Мигеля, опустила голову и, прежде чем уйти, тихо сказала:

— Мне очень жаль.

Тяжесть в груди и желание заплакать были так сильны, что Келли развернулась и помчалась к дому.

Сверкающие кошачьи глаза жадно пожирали ее, пока она убегала все дальше, но Келли никогда так и не узнала об этом.