Детонепробиваемая

Глава 2

Вернувшись домой с Сент-Джона, мы с Беном решаем не торопиться и хорошенько все обдумать. На самом деле решение самолично принимает Бен и оглашает именно такими словами. Мне приходится прикусить язык, чтобы не выпалить, что мне-то нечего обдумывать. Это он радикально сменил мнение по поводу основополагающего принципа нашего союза. Поэтому ему и стоит хорошенько раскинуть умом.

Я живу по обычному распорядку: хожу на работу, вечером возвращаюсь к Бену, читаю, пока он чертит, потом мы вместе ложимся спать. Одновременно я пытаюсь убедить себя, что муж просто переживает некую фазу развития, что-то вроде кризиса среднего возраста наоборот. Некоторые мужчины жалеют, что рано остепенились и обзавелись детьми, а Бен обдумывает, верно ли наше намерение обойтись без отпрысков вовсе. Я убеждаю себя, что переоценивать свою жизнь нормально и даже полезно. Пусть некоторое время поразмыслит, потом-то, несомненно, образумится и вновь вернется к изначальному выбору.

Я подавляю в себе желание обсудить сложившееся положение с семьей и друзьями, предугадывая, что разговоры о нашей проблеме только усугубят разлад. Поэтому я ничего не предпринимаю и не говорю в надежде, что все пройдет само собой.

Но нет. Не проходит.

Одним субботним днем на улице Бен указывает на светлокожую голубоглазую девчушку с рыжеватыми волосами и говорит:

– Смотри, вылитая ты. – Затем, на случай если я не поняла, куда он клонит, добавляет: – Если бы у нас родилась дочка, она была бы точь-в-точь как эта малышка.

Я без комментариев хмуро кошусь на него.

Несколько дней спустя, смотря по телевизору баскетбольный матч с нью-йоркскими «Никс», Бен вдруг замечает, что хочет сына, потому что иначе какой толк от всех бесполезных фактов о спорте, которые он затвердил с самого детства.

– Не то чтобы я не стал бы рассказывать о спорте дочке, – вздыхает Бен после паузы.

Я снова молчу.

На следующей неделе он объявляет, что один ребенок стал бы идеальным вариантом полюбовного соглашения.

– С чего ты взял? – спрашиваю я.

– Потому что я бы хотел двоих, а ты думаешь, что не хочешь ни одного, – объясняет он, как будто нам по шесть лет и мы обсуждаем, сколько купить пончиков.

– Я знаю, что не хочу ни одного, – отрезаю я и открываю коробочку с противозачаточными таблетками над раковиной в ванной.

Бен хмурит брови и говорит:

– Может, перестанешь принимать эти штуки? Неужели нельзя просто посмотреть, что будет? А вдруг нам это суждено?

На что я отвечаю, что подобный план напоминает подход поборника учения «Христианская наука» к современной медицине.

Муж непонимающе смотрит на меня.

– У меня есть идея получше, – предлагаю я. – Давай возьмемся за руки, выпрыгнем из окна и посмотрим, суждено ли нам умереть.

И глотаю таблетку.

Самую возмутительную реплику Бен произносит однажды в воскресенье за обедом в Рае со своей матерью Люсиндой, сестрами Ребеккой и Меган, их мужьями и детьми. Закончив с едой, мы перемещаемся в гостиную дома, где вырос Бен, и по ходу дела я размышляю о том же, о чем и всегда во время встреч с родственниками мужа: могли ли наши семьи, а особенно матери, быть еще более разными? Моя семья капризная и изменчивая, семья Бена – мирная и безмятежная. Моя мама не слишком озабочена детьми и эксцентрична, мать Бена – заботливая и обыкновенная. Я гляжу на Люсинду, попивающую чай, и нахожу, что она выглядит как типичная женщина пятидесятых – этакая мамочка, пекущая печенье в ожидании возвращения детей из школы. Она жила ради своих ребятишек, и однажды Бен сказал, что, возможно, по этой причине его родители и развелись. Классический случай синдрома пустого гнезда, когда муж и жена понимают, что их ничего не связывало, кроме выросших отпрысков.

Поэтому, как часто бывает, отец Бена начал новую жизнь с женщиной намного моложе себя, а Люсинда продолжила жить ради своих детей, а теперь уже и внуков (у каждой из сестер Бена по две дочери). Бен явно остается её любимцем, наверное, из-за того, что он – единственный мальчик. И свекровь отчаянно надеется, что мы передумаем насчет ребенка, но слишком вежлива, чтобы открыто критиковать нашу позицию. Зато она наловчилась тонко намекать на неприкасаемую тему. Например, когда мы купили машину, она села на заднее сиденье и заметила: «А тут полно места для детского кресла!»

Мне всегда казалось, что её комментарии адресованы персонально мне и в нашем решении она винит именно меня. Раньше Бен отмахивался, что у меня паранойя, но, как теперь выяснилось, интуиция меня не обманула. Ребекка и Меган – обе домохозяйки, и это ничуть не склоняет ситуацию в мою пользу. Золовки выказывали неподдельный интерес к издательскому миру и часто выбирали отредактированные мною книги для своих книжных клубов, но, знаю, им бы хотелось, чтобы я притормозила с карьерой и подарила их младшему братику малыша.

Поэтому, хотя родственники Бена весьма приятные люди и я с ними неплохо лажу, мне страшно проводить время в их кругу, потому что они неизбежно заставляют меня держаться настороже. А в то воскресенье я чувствую себя в еще большей опасности, так как мы с Беном больше не выступаем единым фронтом. И меня обуревают предчувствия, что они углядят наши разногласия и попытаются разделить и властвовать.

И, конечно же, пока взрослые разговаривают и наблюдают, как племянницы Бена играют с куклами, Ребекка роняет, мол, как здорово было бы разбавить женский коллектив мальчиком. Я наношу быстрый упреждающий удар, переведя взгляд на Меган и сказав:

– Что ж, Мег, пора приниматься за работу!

Муж Меган, Роб, качает головой:

– Черт, нет! С нас уже хватит.

А Меган поддерживает мужа:

– Да, двоих детей вполне достаточно. Двое – это идеально. К тому же я даже не представляю, что делать с мальчишкой!

Люсинда разглаживает юбку и бросает на нас с Беном полный надежды скромный взгляд.

– Думаю, рожать мальчика пришла ваша очередь, – невинно щебечет она. – Кроме того, это единственный способ сохранить семейную фамилию!

Я чувствую, как напрягаюсь, одновременно досадуя, что свекрови за дело до фамилии, принадлежащей бывшему супругу. Но ограничиваюсь словами:

– Я тоже не знаю, что делать с мальчишкой. Да и с девочкой! – и смеюсь, словно остроумно пошутила.

Остальные вежливо хихикают.

Кроме Бена, который вдруг сжимает мое колено и говорит:

– Ты быстро поймешь, Клаудия. Мы вдвоем живо разберемся.

Наполнившая комнату радость становится словно осязаемой. Его родные чуть не хлопают в ладоши, так их воодушевляет эта реплика единственного сына и брата.

Люсинда наклоняется вперед и спрашивает:

– Вам есть, чем с нами поделиться?

– Пока нет, – улыбается Бен.

Я сдерживаюсь, пока мы не оказываемся в машине одни, готовясь отправиться домой.

– Пока нет? – кричу я, а потом упрекаю, что меня никогда так не предавали.

Бен бормочет, чтобы я не кипятилась – мол, это просто фигура речи.

– Фигура речи? – взрываюсь я.

– Ага, – кивает он. – Е-мое, Клаудия, остынь, а?

Тогда я и решаю, что пришло время пообщаться с кем-то из верного мне триумвирата: или с кем-то из сестер – Дафной или Маурой, – или с лучшей подругой, Джесс. После недолгих раздумий я вычеркиваю сестер, по крайней мере предварительно. Хотя они всегда желают мне только лучшего, уверена, что в этом вопросе они не встанут на мою сторону.

Мотивация Мауры будет больше обусловлена опасением, как бы мне не потерять Бена, чем убеждением, что мне необходим ребенок. Она уважает мое намерение оставаться бездетной. У нее самой трое детей, которых мы обе обожаем, но мне кажется, порой она чуть ли не жалеет о своем решении их родить. Или как минимум о решении родить их от Скотта. Я часто слышала, как сестра говорила, что самый важный выбор в жизни женщины не в том, за кого выходить замуж, а кого сделать отцом своих детей.

– Это уже необратимо, – вздыхает она. – Это на всю жизнь.

Хотя, по правде, я думаю, что Маура и там, и там приняла неправильное решение. Она – типичный пример женщины, больше озабоченной страстью, восторгами и внешним фасадом, чем поиском в мужья честного, доброго и надежного мужчины. Я называю это «феномен старшеклассницы». Большинство старшеклассниц сбрасывают со счетов милых, тихих, слегка скучных парней, а ищут ярких популярных спортсменов. Если им каким-то образом удается заарканить такого, они действительно считают себя самыми везучими созданиями на планете. Действительно верят, что им выпал счастливый билет. Но через двадцать лет, возвращаясь в школу на встречу выпускников, они наглядно видят свою ошибку. Милый, тихий, слегка скучный ботаник превратился в идеального мужа, заботливого отца и рачительного хозяина, а когда-то яркий популярный спортсмен сидит в углу и пьяно лапает Мисти, шлюховатую бывшую участницу группы поддержки.

Вот более или менее краткая версия истории ошибочных предпочтений Мауры. В старших классах она встречалась с положительным парнем по имени Найлс, и их отношения шли к браку. Но когда Найлс завел разговор о кольцах, сестра струсила и решила, что он «слишком скучен и предсказуем». Заявила, что не может выйти замуж за человека, не способного заставить её сердце трепетать каждый день. В то время я очень поддерживала ее позицию. Тогда я была всецело за поиск истинной любви и против сосуществования с кем попало – и до сих пор придерживаюсь этого мнения. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что Маура путала любовь и страсть, путала милое и скучное. Найлс хорошо к ней относился и был готов к длительному союзу. Но она возомнила, что он вроде как ее недостоин, поскольку совершенно ей неинтересен. Честно говоря, мне кажется, что на ее решение сильно повлияла невзрачная внешность Найлса, хотя Маура в этом никогда не сознается. Она привязалась к Найлсу, но он был не из тех парней, на кого девушки пялятся в баре. А Маура хотела сексуального бойфренда. Хотела производить впечатление. Поэтому неудивительно, что её следующим спутником после Найлса стал высокий, великолепный и компанейский Скотт. И хотя я допускаю, что существует множество высоких, великолепных и компанейских ребят, которые еще и верны своим женам, мне все равно кажется, что большинство из них – изменники.

В любом случае Скотт-то уж точно изменяет, и я думаю, что взгляд Мауры на мой брак слегка затуманен тем фактом, что она сама ошиблась в выборе. Как говорит Дафна, предпочла «красивого Скотта» «милому Найлсу». И поэтому неудивительно, если сестра годами завидовала нашим с Беном отношениям, вполне идеальным внутри, а значит, со стороны кажущимися еще более совершенными.

И пусть она не завидует моему счастью, Бен все равно является постоянным напоминанием о том, что она могла бы иметь, и потому Маура очень хочет, чтобы я ценила свой брак и берегла его. Так что она наверняка посоветует мне родить ребенка, чтобы удержать Бена. Скажет, что я должна пойти на что угодно, лишь бы его удержать. А я совершенно не хочу этого слышать.

Доводы Дафны меньше затронут наши с Беном отношения, но будут обусловлены её помешательством на деторождении. Это вроде фильтра, сквозь который она смотрит на весь окружающий мир. Она и её муж Тони уже почти два года пытаются зачать ребенка. Вначале они практиковали старомодный способ: выпивали бутылку вина, заваливались в постель и надеялись на задержку. С тех пор их мания докатилась до покупки тестов на овуляцию, составление календарей благоприятных для зачатия дней и споров о графике месячных. Сейчас Дафна принимает кломид и подбирает клинику по лечению бесплодия.

Мне было больно видеть ежемесячные терзания сестры и то, как безуспешная борьба её меняла, как Дафна становилась все более и более желчной с каждым ребенком, появлявшимся в семьях её друзей. Она всерьез возмущается, что другим людям дети достаются без труда, и даже в пух и прах разругалась со своей подругой Келли, когда та во время медового месяца забеременела разнополыми близнецами. Маура сказала Дафне, что той стоило бы порадоваться за Келли (возможно, это и правда, но, по-моему, говорить такое было вовсе необязательно), и мои сестры крупно повздорили. Дафна бросила трубку и быстро набрала мой номер, желая перетянуть меня на свою сторону. Маура тут же позвонила мне по второй линии, так как ей не терпелось поведать свою версию перебранки. Дафна, услышав звонок, крикнула: «Даже не смей отвечать по второй линии!», а затем пустилась в лихорадочные объяснения своей точки зрения. Она настаивала, что ссора с Келли не имеет никакого отношения к тому, что той незаслуженно дарованы близнецы, а причина в заявлении Келли, что та назовет дочку Стеллой. «Это же мое имя», – повторила Дафна, наверное, раз десять. Я поборола искушение ввернуть: «Нет, тебя, вообще-то, зовут Дафной» и заверила сестру, что мне не по душе аллитерация в именах (фамилия Дафны – Секко). Я сказала, что «Стелла Секко» звучит как псевдоним стриптизерши, и если бы я получила резюме от соискательницы с таким именем, то немедленно выбросила бы его, даже не заметив, что она фулбрайтовская стипендиатка. Затем последовала долгая дискуссия об именах для детей – а эту тему я нахожу нелепой и утомительной, если только у собеседницы не остались считанные месяцы на принятие окончательного решения. Обсуждать имена, еще не будучи беременной, почти так же нелепо, как пытаться монопольно застолбить какое-то конкретное имя.

Конечно же, я поделилась этими соображениями с Маурой, когда наконец ей перезвонила, но добавила, что мы все равно должны стараться поддержать Дафну. Я уже привыкла выступать посредником и обеспечивать между сестрами хрупкий мир, хотя и каждая из них могла бы сказать то же самое. Возможно, это просто естественные отношения трех сестер. Мы все трое очень близки, но часто выступаем вдвоем против одной, и альянсы постоянно создаются и распадаются.

Поэтому мне претит сама мысль о том, что сестры могут встать на сторону Бена и попытаться уговорить меня родить. Мне нужен безоговорочно согласный со мной и непоколебимый сторонник. Кто-то, способный задвинуть собственную предвзятость. И тут на сцену как всегда выходит моя лучшая подруга Джесс.

Мы с Джесс познакомились на первом курсе Принстона, когда нас объединила неприязнь к нашим соседкам по комнатам – обе они были шумными студентками факультета актерского мастерства, и обе звались Трейси. Однажды прямо перед каникулами в честь Дня Благодарения Джесс напоила наших Трейси водкой с клюквенным соком и уговорила их поменяться комнатами. Она сработала настолько успешно, что обе Трейси сочли, будто сами до этого додумались. Моя даже написала мне каллиграфическим почерком записку с извинениями. На следующий день Джесс перетащила через коридор свои плед, одежду и книги в коробках и мешках для мусора, и следующие четырнадцать лет (почти столько же, сколько и в родительских домах) мы прожили вместе: сначала до окончания колледжа в общежитии, а потом перебрались в нашу первую тесную манхэттенскую квартирку на углу Девяносто второй улицы и Йорк-авеню.

В последующие несколько лет мы несколько раз переезжали, пока не отхватили просторный солнечный лофт на Парк-авеню, который благодаря китчевому стилю Джесс вызывал постоянные сравнения с апартаментами из сериала «Друзья». У каждой из нас на протяжении этих лет менялись бойфренды, но ни разу отношения с парнями не стали настолько серьезными, чтобы мы с Джесс разъехались.

Пока не появился Бен.

Мы обе плакали в тот день, когда я переезжала к Бену, а потом шутили, что разъезд ощущался сродни разводу. Созванивались каждый день, иногда даже по несколько раз, но в нашей дружбе определенно произошли изменения. Частично просто из-за того, что мы реже виделись. Больше не было болтовни на сон грядущий и с утра пораньше, которую невозможно восполнить телефонными разговорами. С другой стороны, случился неизбежный сдвиг лояльности. Бен стал человеком, с которым я больше всего общалась и к которому первому обращалась и в горе, и в радости. Я видела замужних женщин, ставящих подруг выше мужей, и хотя я восхищаюсь такой женской верностью, мне все же кажется, что подобная тенденция может разрушить незыблемые основы семьи. Определенные вещи в браке должны оставаться священными. Мы с Джесс никогда не обсуждали перемены в нашем товариществе, но, уверена, она все понимала. Думаю, она намеренно немного самоустранилась, уважая мои отношения с Беном и также, возможно, из чувства собственного достоинства. Джесс собрала новый круг единомышленниц: одиноких женщин за тридцать в поисках любви.

Бывает, меня одолевает ностальгия, когда мы с Джесс встречаемся с «девчонками», чтобы выпить сангрии в «Вилладжоре» и провести время так же, как раньше. Но чаще всего я совсем не завидую подруге. В этом году нам обеим исполняется по тридцать пять, и я замечаю, что эта веха нервирует Джесс. Она не озабочена замужеством, но хочет когда-нибудь родить детей. И прекрасно понимает, что её яйцеклетки имеют срок годности (это её слова, а не мои).

Мне становится еще грустнее, когда я вижу, как лучшая подруга раз за разом вляпывается в жизненные перипетии, словно выхваченные из романов Джеки Коллинз. Джесс постоянно тянет на недоступных типов: бессовестных плейбоев, женатых мужчин или парней с Западного побережья, которые отказываются даже подумать насчет переезда на Манхэттен. В частности, в настоящее время она уже два года крутит роман с субчиком по имени Трей, к которому применимо все вышеперечисленное. Знаю, весьма сложно быть бессовестным женатым плейбоем, но Трей блестяще с этим справляется. В защиту Джесс скажу, что гаденыш не признавался ей, что женат, пока она в него не влюбилась, но у неё был по меньшей мере год, чтобы переварить это и двинуться дальше.

В сухом остатке, у Джесс отвратительный вкус на мужчин и так было всегда. Даже в колледже она западала на высокомерных богатеньких сынков, таких, которых легко представить перед судом чести по обвинению в насилии на свидании. Странно, потому что в других аспектах жизни Джесс полностью уверена в себе. Она смелая, веселая и самая умная из всех знакомых мне женщин. С отличием закончила Принстон, даже не уделяя чрезмерного внимания учебе, а потом получила степень магистра бизнеса в Колумбийском университете. Теперь она подвизается инвестиционным банкиром в компании «Леман Бразерс», надирая задницы в тотально мужском мире и зарабатывая такие суммы денег, которые казались мне возможными лишь в гонорарах профессиональных спортсменов и кинозвезд. В довершение всего Джесс и выглядит как модель. Высокая, худая, с короткими светлыми волосами, она больше похожа на манекенщицу, чем на пампушек из рекламы нижнего белья, и моя сестра Маура считает это основной проблемой Джесс. «Мужчинам не нравятся худышки с подиума, – говорит она. – Такие по душе только женщинам». (У Мауры целая коллекция поверхностных теорий об отношениях полов. Вот несколько бриллиантов из её подборки: более привлекательный из пары всегда доминирует; женщинам следует выходить замуж за мужчин как минимум на семь лет старше, чтобы процессы старения протекали одинаково; низкорослость и лысоватость у мужчин с лихвой компенсируется солидным доходом.)

Короче, я решаю, что пришло время довериться Джесс.

На следующий день мы встречаемся за обедом в буфете на полдороге между нашими офисами. Заказываем у стойки сэндвичи, берем пакеты с чипсами и бутылки воды «Эвиан» и занимаем столик у окна. За нами сидят пятеро строителей, и когда один из них встает, Джесс замечает, что у него «идеальная задница». Своими беззастенчивыми комментариями о телах противоположного пола она напоминает мне парня. Я кидаю взгляд на обтянутый «ливайсами» предмет разговора, соглашаюсь с Джесс в её оценке и предпринимаю робкую попытку заговорить о своей дилемме.

Джесс внимательно слушает с сочувственным видом. Уже давно мне не требовалось получить её совет по поводу отношений. Скорее всего, она и рада отвлечься от последнего выкинутого Треем номера, расстроившего ее, потому как со своим алабамским акцентом, от которого так и не избавилась за годы жизни на северо-востоке, Джесс успокаивает:

– Вы с Беном с этим справитесь. Не паникуй.

– Пока что я не паникую, – говорю я. – Ну, возможно, чуть-чуть. В конце концов, знаешь ведь, детский вопрос не совсем та тема, где можно изобрести компромиссное решение, устраивающее обоих.

Джесс кивает и скрещивает длинные ноги.

– Верно.

– Поэтому остается надеяться, что это просто такой период, – вздыхаю я.

Подруга приподнимает верхнюю булочку на курином сэндвиче с салатом и засовывает внутрь несколько чипсов.

– Уверена, так и есть, – кивает она. – И это пройдет.

– Ага, – говорю я, разглядывая свой сэндвич с индейкой. После возвращения с Карибов аппетит что-то совсем пропал.

– Помнишь его гитару? – спрашивает Джесс и закатывает глаза. Ей нравится подсмеиваться над Беном, и он тоже за словом карман не лезет, что я расцениваю как взаимную симпатию. Джесс хихикает и добавляет: – Старина Бенни Ван Хален несколько месяцев пребывал в диком возбуждении, а?

Я смеюсь, вспоминая, как мы с Беном проходили мимо маленького магазинчика в Виллидже под вывеской «Гитарный салон». Магазинчик располагался в очаровательном старом здании, переливался огнями и в тот дождливый день так и манил заглянуть внутрь. Мы вошли и огляделись, и через несколько минут Бен решил, что непременно должен иметь винтажную гитару. Он буквально в первый раз выказал хоть мало-мальский интерес к музыкальному инструменту, но к тому времени я уже привыкла к его способности внезапно увлечься чем угодно. Бен из тех людей, которые умудряются с энтузиазмом относиться к большому и разнообразному кругу увлечений: астрономии, кинематографу, коллекционированию старых часов… – продолжите сами. Поэтому я с любовью следила за ним и терпеливо ждала, пока он забрасывал владельца магазина кучей вопросов. Затем Бен принялся вдумчиво выбирать гитару, пробегая пальцами по струнам и даже пытаясь что-то наигрывать. Час спустя он потратил крупную сумму на испанский инструмент из ели и палисандра 1956 года выпуска и комплект уроков от преподавателя, довольно известного среди практикующих гитаристов Нью-Йорка.

Несколько месяцев Бен упражнялся с умилительным рвением, быстро осваивая базовые навыки и приобретая внушительные мозоли. На мой день рождения он спел мне серенаду, мастерски исполнив «Не могу в тебя не влюбиться» – песню, которая, стыдно признаться, заставляет меня таять, особенно потому, что я всегда считала Бена немного похожим на молодого Элвиса, только с русыми волосами.

Но вскоре Бен утратил интерес к новому хобби и сунул гитару в пыльный угол под нашей кроватью. Недавно он выставил ее на онлайн-аукцион. И теперь Джесс убеждает меня, что его нынешнее стремление к отцовству пройдет так же скоро.

– Есть только одна проблема, – говорю я. – Бен все же набаловался с гитарой, прежде чем оставил идею стать профессиональным музыкантом.

– Верно, – кивнула подруга, читая электронное письмо на навороченном смартфоне «блэкберри». Джесс потрясающе умеет делать несколько дел одновременно. Она яростно печатает большими пальцами ответ и выдвигает идею: – А временно завести ребенка никак нельзя, а?

– И вот тут нам пригодится ребенок Энни и Рэя, – говорю я, вспоминая о недельных визитах в дом Мауры после рождения каждого из троих ее детей. Каждый раз я сильно волновалась, так как нет ничего настолько исполненного смысла или особенного, как первая встреча с новым членом семьи. Мне также нравилось проводить это спокойное и сокровенное время с сестрой, которая обычно безумно занята своими многочисленными общественными обязательствами в Бронксвилле. Самые задушевные беседы у нас с Маурой случались именно в эти несколько дней после родов, когда мы сидели вдвоем в халатах и тапочках и с нечищеными зубами. Но все равно, ночные кормления, которые я вызывалась проводить, всегда негативно сказывались на моем здоровье, и я покидала дом Мауры совершенно разбитой, что позже проявлялось довольно ощутимым недомоганием. Честно говоря, даже не представляю, каким образом так много женщин выдерживают эти долгие бессонные недели и месяцы после каждых родов.

– Так спиногрыз уже родился или как? – спрашивает Джесс.

Я улыбаюсь, слыша ее формулировку. Как женщине, желающей стать матерью, ей бы малость смягчить свой лексикон.

– Со дня на день, – говорю я. – Поэтому давай надеяться, что несколько часов с настоящим живым младенцем сгонят с Бена эту блажь.

* * * * *

Словно по сигналу, Реймонд Гейдж-младший появляется на свет на следующий день, после четырнадцатичасовых родов и экстренного кесарева сечения. Бен звонит мне на работу, чтобы сообщить новости.

– Энни и Рэй хотят, чтобы мы к ним приехали, – восторженно говорит он.

Приглашение в роддом меня удивляет. Энни и Рэй наши близкие друзья, но не думаю, что настолько. Мне казалось, что мы из разряда тех приятелей, кого приглашают посмотреть на малыша уже после возвращения мамочки с младенцем домой. Но несмотря на наши с Беном противоречия, я очень жду встречи с новорожденным.

Поэтому после работы я еду на метро до Рузвельтской больницы, где в сувенирной лавке встречаюсь с мужем. Он уже купил пару воздушных шаров и открытку, которую мы подписываем в лифте, едущем наверх, в родильное отделение. Проходим к палате номер 1231. На двери красуется большой нежно-голубой аист, который держит баннер «Ура, мальчик!», и точно такие же висят на примерно половине дверей в коридоре.

Учитывая затяжные роды Энни, я ожидаю увидеть скромное собрание, но в палате обнаруживается шумная вечеринка на всю катушку. Комната полна цветов, подарков и гостей – их по меньшей мере десяток, друзей и родственников, щелкающих младенца на фотоаппараты и желающих его подержать.

Здесь есть даже несколько бутылок шампанского, и Рэй заслоняет их собой, когда в палату заглядывает медсестра.

Рэй и Энни со счастливыми улыбками подробно рассказывают, как у Энни отошли воды, о поездке в роддом и о ссоре, когда прямо перед тем, как Энни вкололи эпидуральную анестезию, Рэй признался, что забыл дома видеокамеру. Мы смеемся, слушаем и восхищаемся Реймондом-младшим, объявляя его точной копией отца (хотя я не из тех, кто подмечает подобное сходство).

Все хорошо проводят время, но я прекрасно понимаю, какое воздействие это празднование оказывает на Бена. Его захлестывают эмоции, и он очевидно рад за наших друзей, но мне сразу видно, что ему не по себе и невесело. Бен не то чтобы опечален, но похоже, будто он грустит, хотя наверняка это не так. Выражение его лица напоминает мне одинокую подружку невесты, выслушивающую двадцатый тост за молодоженов.

Как раз когда подходит наша очередь подержать Реймонда-младшего, в палату заходит консультант по кормлению и Рэй вежливо просит всех выйти из комнаты. Удивляюсь, что Энни, которая жгла бы лифчики на площадях[1], если бы родилась на несколько лет раньше, теперь стыдливо стремится уединиться. Получается, не зря говорят, что ребенок все меняет? Мы напоследок поздравляем друзей и обещаем скоро им позвонить.

В метро по дороге домой я надеюсь, что Бен понимает – вечеринка окончена. Едва младенца привезут домой из роддома, не пройдет и недели, как поток шампанского иссякнет и на ночных бдениях молодая семья останется одна.

На случай, если Бен этого не понимает, я выжидаю несколько недель, а потом звоню благоверному и невинно предлагаю ему сказать Энни и Рэю, что мы не против посидеть с малышом и дать им шанс выбраться в люди вдвоем. Бен принимает идею на ура. Тут же звонит друзьям, и те с благодарностью принимают наше предложение.

Поэтому вечером следующей пятницы мы с Беном приезжаем на такси к дому Энни и Рэя и взбираемся по лестнице на третий этаж без лифта (под мои замечания, что, наверное, очень тяжело таскать коляску туда-сюда по ступенькам). Я надеюсь увидеть пару замученных родителей, повсеместный бардак и унюхать вонь прокисшего молока, смешивающуюся с «ароматом» испачканных подгузников. Но Рэй выходит встретить нас свежевыбритым и бодрым, и я вынуждена признать, что в квартире идеально чисто. Песня «Рады видеть вас» Нейла Янга играет чуть громче, чем положено в доме, где обитает новорожденный, спящий как ангелочек в детском автокресле.

– Куда вы сегодня собрались? – спрашиваю я, желая, чтобы Энни с Рэем поскорее ушли. «Оставьте ребенка нам с Беном и дайте нам убедиться, что возня с младенцем не для нас».

– Планы изменились, – радостно чирикает Энни. Я замечаю, что она прекрасно выглядит. Волосы убраны в гладкий пучок, а лицо по-прежнему светится, как в бытность беременной.

– Что? Слишком устали, чтобы куда-то идти? – подсказываю я.

– Нет. Предлагаем пойти всем вместе. Нас уже ждет столик на четверых в «Пастиз»! – докладывает Рэй.

Я про себя кляну выбранную одежду – пару удобных джинсов, затрапезную черную майку и балетки. Но отнекиваться на основании того, что я одевалась для няньканья с ребенком, а не для похода в ресторан, вряд ли уместно – сомневаюсь, что друзья примут «я в кедах» в качестве значимого оправдания.

– Уверены? – переспрашиваю я. – Мы хотели дать вам время побыть наедине.

– Наедине мы еще побудем! Мы соскучились по вас, ребята! – восклицает Энни и обнимает меня.

– А кто же присмотрит за Рэем-младшим? – спрашивает Бен.

– Он пойдет с нами, – щебечет Энни.

– Серьезно? – уточняю я.

Энни кивает.

– Да он все время дрыхнет. Все будет нормально! – отводит опасения Рэй, поднимая автокресло, и, словно желая доказать свои слова, предлагает: – Эй, хотите подержать его перед выходом? У нас есть несколько минут. Он не проснется.

– Конечно. Только я сперва руки вымою, – говорю я, вспоминая помешательство сестры на микробах в дни после рождения первенца.

Иду к кухонной раковине и споласкиваю руки, обдумывая дальнейшую стратегию. Может, слегка встряхнуть младенца, вдруг получится разбудить? Или притвориться неуклюжей и тем самым доказать, что дети – это не мое? Вытираю руки и решаю, что такие трюки слишком легко раскусить. Поэтому аккуратно беру малыша из протянутых рук Рэя, придерживая головку, и сажусь на диван рядом с Беном. Мы оба смотрим на Реймонда-младшего в белых кашемировых ползунках и того же цвета шапочке. Похоже, он крепко спит, и мне становится ясно, что этот парень меня подведет, сыграв роль идеального младенца.

Спустя несколько минут разговора Бен спрашивает:

– Можно мне?

– Конечно, – лучится улыбкой Энни.

Бен, как прирожденный отец, с легкостью забирает у меня ребенка. Реймонд-младший приоткрывает один глаз и смотрит на Бена. Зевает, поджимает коленки к груди и снова засыпает. Бен выглядит пораженным.

– Скажи, они замечательно смотрятся вместе? – умиляется Энни.

Я киваю, чувствуя раздражение от формулировки подруги. Первый признак того, что она изменилась. Прежняя Энни никогда бы не употребила слово «замечательно» вне пренебрежительного контекста.

Бен ласково проводит пальцем по щечке Реймонда-младшего.

– Какая нежная кожа, прям не верится.

«Ну конечно, у этого экземпляра нет ни экземы, ни младенческого диатеза», – раздражаюсь я.

Бен продолжается восторгаться:

– Гляди, Клаудия, посмотри, какие у него крохотные пальчики.

Реймонд-младший сжимает в кулачке большой палец Бена, а я гадаю, как же мне соревноваться с такими приемчиками. Ребенок действительно милый.

– Он когда-нибудь плачет? – спрашивает Бен.

Энни говорит, что не особенно часто, с ним очень легко.

«Ну еще бы».

– Нам действительно повезло, – признается Рэй. – На самом деле, даже приходится ночью его будить, чтобы покормить по часам.

– Весьма необычно, – киваю я, бросая нервный взгляд на Бена.

Все пропускают мои слова мимо ушей, а Рэй подхватывает сына, укладывает обратно в автокресло и первым выходит на улицу, где почти сразу же останавливается такси. Я надеюсь, что ребенок считается пятым человеком, и по закону всем вместе нам ехать нельзя, но водитель почему-то не возражает.

Остаток вечера проходит гладко – Реймонд-младший сладко посапывает даже в шумном ресторане. Мы беседуем и шутим как обычно, и я почти забываю, что возле стола спит младенец. Когда домашние заготовки не срабатывают, я завожу разговор о кормлении грудью в публичных местах, но Энни достает бутылочку со смесью и объясняет, что решила отказаться от грудного вскармливания.

Поэтому, помимо слова «замечательный», мне нечего предъявить ни Энни, ни Рэю, ни ребенку.

По дороге домой Бен спрашивает, что я думаю о Реймонде-младшем.

Я говорю, что он прикольный и очень милый.

– Но? – подсказывает Бен, потому что по моему тону ясно, что оно воспоследует.

Я начинаю монолог о том, что редкие младенцы так много спят. Напоминаю, что у всех детей моей сестры случались колики, да и без проблем с животиком большинство малышей более активны, чем Реймонд-младший. Мое выступление не отличается продуманностью, но возражения Бена столь же невнятные: он говорит как продавец, сосредоточиваясь на благородных, но непрактичных предложениях вроде готовности взять на себя «полную ночную ответственность» за нашего ребенка, если тот отчего-то получится трудным в обращении. Бен будто верит, что единственная причина, удерживающая меня от рождения детей – желание мирно спать по восемь часов в сутки и ни минутой меньше. За сим следует пламенная речь о либеральной политике его фирмы в плане декретного отпуска для отцов и о том, как его привлекает перспектива стать отцом-домохозяином.

– Отцом-домохозяином? – переспрашиваю я. – Но ты же любишь свою работу.

– И ребенка я тоже буду любить, – пожимает плечами Бен. – Смысл в том, что тебе совсем не придется менять твой график, Клаудия, – говорит он. Затем повторяет то же самое, с тем же ударением на «тебе» и «совсем».

– Я и в первый раз услышала, – ворчу я.

Той ночью около трех часов я просыпаюсь и не могу уснуть от беспокойства. Очень хочется потрясти Бена и сказать: «Твоя очередь вставать к ребенку, милый». В конце концов, одно дело трепаться о своей готовности вскакивать посреди ночи и совсем другое – сделать это, когда организм в силах только спать.

Но я решаю, что не буду применять эту тактику. Все же, учитывая то, как невыигрышно для меня складывались в последнее время обстоятельства, Бен, скорее всего, встанет и примется насвистывать и перебирать возможные имена.