Детонепробиваемая

Глава 30

Следующие три дня маятник моего настроения качается от тупого неприятия до душераздирающего горя. На работе затишье, как и всегда перед праздниками, так что большую часть времени я редактирую дома, причём в основном в постели. Джесс сообщает, что чрезмерная сонливость – признак депрессии. Как будто Америку открыла! Она потчует меня зажигательными ободряющими речами в духе Ричарда Симмонса. Я отмахиваюсь и бормочу, что у меня всё будет прекрасно. Хотя сама в этом вовсе не уверена.

Кульминация наступает среди ночи, когда я пробуждаюсь ото сна, в котором воспроизводила заключительную сцену «Выпускника». Всё точно как в фильме, только я – Дастин Хоффман и прорываюсь на свадебную церемонию, а Бен, в отличие от киношной Элейн, не оставляет глубоко беременную Такер у алтаря. Вместо этого он и вся его семья просто смотрят на меня как на сумасшедшую, пока Энни и Рэй не хватают меня под руки и не уводят из церкви, а потом совсем одну впихивают в тот самый автобус из фильма. Просыпаюсь вся в поту, со слезами на глазах и настолько переполненная яростью, что боюсь сама себя.

На следующее утро обнаруживаю Джесс в её комнате, занятую последними приготовлениями к поездке в Алабаму с Майклом. Вопреки здравому смыслу, рассказываю ей о кошмаре.

– Так… – тянет Джесс. – К счастью, ты вернёшь себе Бена до дня их свадьбы.

Я непонимающе смотрю на неё, и подруга напоминает:

– Например, в понедельник?

Качаю головой и заявляю:

– Я не намерена устраивать дурацкий вечер воспоминаний. И не собираюсь рвать себе сердце, попусту встречаясь с Беном в понедельник.

– Что?! – восклицает Джесс.

– Я всё отменяю, – решительно говорю я.

– Нет, ничего подобного, – еще более решительно возражает она.

– Это бессмысленно, – констатирую я, безразлично пожав плечами.

– Чего-чего, а смысла здесь предостаточно, – парирует Джесс. – Послушай, Клаудия. То, что они помолвлены, не меняет общей картины.

– Не-а, еще как меняет, – не соглашаюсь я.

– Нет, не меняет! – упорствует она. – Если Бен смог развестись с любовью всей своей жизни, он, конечно же, вполне способен расторгнуть помолвку.

– А откуда известно, что Такер – не любовь всей его жизни?

– Потому что любовь всей его жизни – это ты, – припечатывает Джесс. – И такая любовь может быть только одна.

– С каких это пор ты прибегаешь к этой банальной сентенции?

– С тех самых пор, как наконец-то познала настоящую любовь.

– Так. У меня для тебя новость, Джесс. Бен любит Такер, – упорствую я. — Он не сделал бы предложения без любви. Пусть он хочет ребёнка, но не до такой же степени.

– Отлично. Может, он и любит её в каком-то смысле. Но тебя он любит гораздо больше, и ты это отлично знаешь. Это ему пока не все ясно. Ну так нужно его просветить. Едва до Бена дойдет, что теперь ты хочешь детей, он мигом порвет с Такер.

– Я не хочу детей.

– Хочешь!

– Не хочу, – стою я на своем. – Я только теоретически готова родить ребенка Бену.

– Что в лоб, что по лбу.

– Не совсем.

Джесс застёгивает свою красную сумку от «Тодс» и заключает:

– Что ж, давай позволим Бену самому принять решение. Как думаешь?

* * * * *

Тем временем мои планы на День Благодарения остаются неопределёнными вплоть до позднего вечера. Маура почти всегда устраивает обед на своей территории, но, по очевидным причинам, этот год – исключение. Дафна – самая логичная замена, потому что папа, ясное дело, откажется идти в гости к Дуайту и матери. Но когда я озвучиваю этот очевидный выход в разговоре с мамой, она заводит излюбленную шарманку: «вы, девочки, никогда сюда не приезжаете». А потом ни к селу ни к городу добавляет, что мы так по-настоящему и не приняли Дуайта. Я не в настроении выслушивать этот бред, так что быстро перебиваю её высокопарные стенания:

– Послушай меня. Собираемся у Дафны. Ты даже готовить не умеешь.

– Можно ведь заказать еду с доставкой, – парирует она.

– Мама, забудь. Решение принято.

– Кто сказал? – спрашивает мама голосом капризного ребёнка.

– Я. Так что либо присоединяйся к нам, либо нет. Выбирай.

Кладу трубку и прихожу к выводу, что единственное преимущество падения на самое дно заключается в том, что больше никто и ничто не может меня смутить или вывести из себя. Даже мама.

Через несколько минут она перезванивает и примирительно лепечет:

– Клаудия?

– Да? – откликаюсь я.

– Я решила.

– И?

– Я приду, – кротко произносит она.

– Хорошая девочка.

* * * * *

Утро Дня Благодарения серое, мрачное и промозглое, да ещё и не по сезону тёплое – угнетающее сочетание для праздника. Чтобы вылезти из постели, принять душ и одеться, приходится собрать в кулак всю силу воли. В голове всплывает один из маминых жизненных постулатов – если нарядишься и будешь красиво выглядеть, то почувствуешь себя лучше. И хотя, по существу, я с этим согласна, все равно надеваю старую водолазку и джинсы с протёртыми коленками. Говорю себе, что по крайней мере это лучше треников и кроссовок, которые пока не на мне только потому, что вспомнился пункт «носит треники и кроссовки в День Благодарения» из листовки «Как распознать потенциального самоубийцу».

Поймать такси не получается, поэтому иду до Пенсильванского вокзала пешком и едва не опаздываю на полуденный поезд. Занимаю место, расположенное спиной по ходу движения, из-за чего меня всегда укачивает. Затем, примерно на полпути к Хантингтону, вдруг осознаю, что оставила на кухонном столе двадцативосьмидолларовый тыквенный пирог из «Валтасара», и чертыхаюсь вслух. Сидящая через проход старушка поворачивается и неодобрительно на меня смотрит. Я мямлю «извините», хотя про себя думаю «не лезьте не в своё дело, мэм». Следующие двадцать минут переживаю, что превращаюсь в озлобленную стерву, которая терпеть не может стариков. Или ещё хуже – в желчную ворчунью, ненавидящую молодёжь.

Когда папа встречает меня на вокзале, первым делом говорю, что нужно заехать в продуктовый и купить пирог.

– К черту пирог, – отмахивается папа, что я интерпретирую как «я слышал о помолвке Бена».

– Не-е. Ну правда, па, – канючу я. – Я же обещала Дафне, что принесу тыквенный пирог.

Перевод: «Я полная неудачница. Все, что у меня осталось – умение владеть словом».

Папа пожимает плечами, и через несколько минут мы останавливаемся на стоянке у магазина «Вальдбаум». Вбегаю внутрь, хватаю два уже уцененных куцых тыквенных пирога и направляюсь к кассе «двенадцать предметов и менее».

«Меньше», – поправляю про себя и вспоминаю, как забавлялся Бен, когда я отмечала грамматические ошибки на вывесках. Двенадцать предметов и меньше, чёрт возьми. Искренне надеюсь, что Такер – технарь в самом строгом смысле слова и постоянно портачит с числительными. Она выпускница Гарварда, так что наверняка её оговорки не очевидны, вроде как во фразе «не больше пятьсот тридцати семи». Но, если повезёт, она может оказаться склонна и к другим типам ошибок – тем, какие умные люди допускают из убеждения, что они умные. Например, говорят «двухтысячно десятый год».

Прелесть такого варианта в том, что Бен при каждом подобном ляпсусе будет невольно думать обо мне. В один прекрасный день он может не выдержать и поделиться с Такер фокусом, которому я давным-давно его научила: «В количественных числительных рассматривай каждое слово в отдельности и так же и склоняй: нет пятисот, нет тридцати, нет семи – пятисот тридцати семи, а в порядковых склоняется только последняя часть – две тысячи десятый, две тысячи десятого…» Может, глаза стервы сузятся, а на лицо ляжет тень. «Тебя так натаскивала бывшая жена?» – спросит она с презрением, рождённым ревностью и провалом попытки соответствовать моему уровню. Потому что Такер может помешать любящим воссоединиться, но никогда не растолкует грамматическое правило так, как умею я.

Потом, оплачивая многострадальные пироги и флакон взбитых сливок, вижу, что в очередь за мной становится мой школьный парень Чарли. Обычно мне нравится встречаться с Чарли и другими школьными друзьями, но развод все переменил. Крушение брака – не та новость, о которой хочется перекинуться парой слов, но избежать упоминания, как правило, не получается. Кроме того, я уже исчерпала квоту случайных встреч на этой неделе и не чувствую особого желание проявлять дружелюбие. Опускаю голову и сую кассирше двадцатку.

Стоит мне только порадоваться, что удалось уйти незамеченной, как Чарли за спиной спрашивает:

– Клаудия, это ты?

В голову приходит мысль притвориться, будто я ничего не слышала, и просто отойти. Но мне нравится Чарли, и не хочется, чтобы он думал обо мне как о задравшей нос горожанке – с его стороны уже было разок такое обвинение. С улыбкой оборачиваюсь и стараюсь казаться олицетворением счастливого уравновешенного человека.

– Привет, Чарли! – здороваюсь я. – Счастливого Дня Благодарения!

– Тебе тоже, Клаудия! – говорит Чарли, проталкивая вперёд свои покупки: галлон молока, три банки клюквенного соуса и упаковку тампонов. – Как дела?

– Отлично! – восклицаю я, опускаю глаза и вижу, что его сын трясёт оранжевую коробочку «Тик-Так». Он выглядит точь в точь как Чарли на детсадовских фотографиях в рамочках, которые я видела у него дома во время нашего романа. Малыш смотрит на отца и спрашивает:

– Можно взять, па?

Предчувствую стандартные слова: «Нет, положи на место» – рефлекторный ответ родителя в продуктовом магазине, но Чарли кивает:

– Конечно, почему бы и нет? – и бросает «Тик-Так» на ленту.

Я улыбаюсь и вспоминаю, что именно это мне и нравилось в Чарли больше всего – его автоматическая реакция на все про все «Почему бы и нет?». Чарли всегда был оптимистичным и жизнерадостным. С одной стороны, я могла бы рассудить, что эти качества делают его простачком, но теперь считаю, что они просто приносят счастье. В конце концов, у него есть семья и он покупает средства личной гигиены для супруги. А я – одинокая разведёнка, которую в машине ждет отец.

– Так чем занимаешься? – улыбаясь, спрашивает Чарли.

– Особо ничем, – пожимаю я плечами и, в попытке сменить тему, задаю вопрос о его сыне:

– Это твой старший?

– Нет! – восклицает Чарли. – Это младший. Джейк. Джейк, это Клаудия.

Мы с мальчиком пожимаем друг другу руки, и я молюсь, чтобы этот разговор окончился побыстрее, но Чарли не унимается:

– Как Бен?

– Честно говоря, мы развелись.

– Мне жаль.

– Не жалей. Он снова женится, – говорю я и смеюсь над собственной остротой. Чарли тоже, но это неловкий сочувственный смех, а не искреннее веселье. Мы обмениваемся еще парой любезностей, обещаем передать привет семьям. Уверена, он всё это время думает: «Я знал, что так будет. Знал, что она обречена на несчастную жизнь – понял это, еще когда после нашего выпускного она сказала, что не хочет детей».

* * * * *

Приехав к Дафне, мы с папой убеждаемся, что у нее все под контролем. Но под «контролем» подразумевается совсем не безупречное совершенство Мауры. Наоборот, дом Дафны в состоянии шумной сумятицы. На кухне беспорядок, а транслируемый футбольный матч Тони пытается перекричать обожаемый Дафной альбом Энрике Иглесиаса и их безумных йорков. И все же от порога вкусно пахнет и чувствуется уют. Сестра стоит у плиты, все четыре конфорки горят. На ней фартук с надписью «Есть чё?», и она кажется расслабленной. Отец присоединяется к Тони в гостиной, а я кладу пироги и взбитые сливки в холодильник и говорю:

– Надеюсь, у тебя есть запасной десерт.

– Конечно, – гордо улыбается Дафна и указывает на свежеиспечённый хрустящий пирог на столе.

– Итак, – я сажусь на стул. – Есть новости от Мауры? Он приедет?

Понятное дело, я имею в виду Скотта. Дафна берется чистить зеленое яблоко и докладывает, что по состоянию на утро Маура ещё не решила, позволит ли мужу приехать на наше сборище или оставит дома одного. Самое приятное, что родители Скотта и семья его сестры уже запланировали на праздник поездку в Диснейуорлд, так что если выбор Мауры падет на второе, у Скотта точно не будет запасного варианта.

Мгновение спустя мы слышим голоса мамы и Дуайта у входной двери.

– Приве-ет! – выпевает мама, вплывая в кухню. Она сильно надушена и одета в струящийся ансамбль от «Сент-Джон» и темно-синие туфли на высоких каблуках. Этот костюм вызывает в уме формулировку «нарядный повседневный стиль» – любимый дресс-код мамы на ее собственных вечеринках. Несмотря на аллергию на собак, мама подхватывает на руки йорков Дафны и позволяет им облизать ей губы: – Приветик, Гэри! Приветик, Анна! – воркует она, а я думаю, что сюсюканье с собаками раздражает пусть всего лишь на крохотную капельку, но больше, чем лепеталки с детьми.

Дуайт тоже придерживается нарядного повседневного стиля. Он щеголяет мокасинами с кисточками, «рейбеновскими» очками и пиджаком с блестящими золотыми пуговицами. Дуайт снимает очки и преподносит Дафне три бутылки мерло. Потом потирает руки, да так энергично, что ладони вполне могут воспламениться.

– Так-с, дамы, что новенького? – спрашивает он, оглядывая кипящие кастрюли. – Здесь вкусно пахнет, Даф!

Потом, наблюдая, как Дуайт важно разгуливает по кухне, я вспоминаю, как Бен однажды подражал его походке и пошутил:

– Ты когда-нибудь замечала, что таз Дуайта появляется в комнате за мгновение до него самого?

Мне всегда нравилось, когда он высмеивал Дуайта, однако мысль о том, что Бен может поделиться разными анекдотами о моей семье (пусть даже о мамином втором муже) со своей невестой производит очень странный эффект – создает доселе не существовавшую лояльность. «Дуайт – неплохой парень», – думаю я и приветствую его поцелуем, наверное, вообще в первый раз за всё время знакомства. Жду, пока мама опускает собак, моет руки и пользуется ингалятором. Потом обнимаю её.

– Как хорошо, что ты приоделась, – шепчет Вера мне на ухо.

Усмехаюсь и отвечаю:

– Да. И тебе наверняка будет приятно узнать, что если произойдет несчастный случай и фельдшеру «скорой» придется меня раздевать, он увидит моё лучшее бельё.

Она улыбается, словно говоря: «Я хорошо тебя воспитала».

Раздается трель дверного звонка, и мы нервно переглядываемся. В воздухе носится вопрос: «Придет ли Скотт вместе с семьёй?»

Даже мама подчиняется всеобщему настроению.

– Открой, – поручает мне Дафна, нервно теребя фартук.

Иду к двери и искренне удивляюсь, увидев Скотта. Значит, я и правда считала, что Маура прибегнет к ссылке. В голове всплывает фраза Хиллари Клинтон о проштрафившемся Билле: «Этого пса сложно удержать на крыльце». Ясно, что то же самое можно сказать и о Скотте. Хотя вот он здесь, опять на крыльце и рука об руку с Маурой.

– Привет, ребята, – здороваюсь я и наклоняюсь, чтобы сначала обнять детей. Зои показывает на швы, точнее, на место, где они были.

– Смотри, исчезли, – говорит она. – Прямо как обещал доктор Стив!

Я смеюсь и ещё раз её обнимаю.

Выпрямившись, упираюсь взглядом в глаза Скотта. На этот раз они не кажутся самодовольными бусинками. Наоборот, видно, что Скотт огорчён и раскаивается. А Маура выглядит на редкость энергичной. Думаю про себя: «Беззаботная и уверенная в себе популярная девочка на свидании с целующим землю под её ногами третьесортным поклонником». Для них это полная смена ролей, и меня переполняет ностальгия и воспоминания, какой была Маура до эпохи Скотта. Что же стало первопричиной? Неужели поведение мужа превратило мою сестру в жертву и заставило жить в состоянии перманентной тревоги? Или же сначала приоритеты Мауры изменились так, что она пустила кого-то вроде Скотта в свою жизнь?

Я холодно здороваюсь с зятем и целую сестру. В кухне звучат еще несколько натянутых приветствий. Потом мы всем кагалом перемещаемся в гостиную смотреть футбол, который по-настоящему интересует только Тони. Стараюсь не думать о Бене и сосредотачиваю внимание на Мауре и Скотте. Он следит за каждым её вздохом, наполняет бокал вином, растирает ей плечи, управляется с детьми, когда они капризничают, и мне на память приходит одна из теорий Энни касательно отношений. Так называемая «теория великодушного диктатора» гласит, что отношения идеальные, когда соблюдён баланс сил. Но если кто-то и должен иметь больше власти, так это женщина. Аргументация Энни состоит в том, что большинство мужчин, держа в руках власть, злоупотребляют ею и потакают своим природным инстинктам и желаниям. С другой стороны, если главная в доме женщина, то она управляет в интересах семьи, а не в своих персональных. Поэтому матриархальные общества мирные и гармоничные, а патриархальные в конечном счете уничтожаются в войнах.

Конечно, когда Энни впервые поделилась со мной этой теорией в колледже, я первым делом попыталась развенчать её примером своих родителей. Рассказала, что в руках мамы концентрировалась вся власть, но ею двигали исключительно собственные интересы, в то время как папа был хорошим парнем, исполненным благих намерений. Однако, оглядевшись по сторонам, я была вынуждена неохотно признать, что Энни по большей части права и, кажется, моя семья – исключение из правила. Почти у всех моих друзей с разведёнными родителями матери выступали в роли пассивных мучениц, а у тех, чьи родители состояли в крепких браках, матери были влиятельными, а отцы – безумно их любили.

Теперь я смотрю на Мауру, воображая её коронацию как великодушного диктатора. Вот правительница, которая после узурпации трона могла бы жестоко оставить Скотта дома наедине с замороженным обедом «Свонсон», но вместо этого привезла мужа с собой на наше семейное празднество. Она продемонстрировала чуточку милосердия и поманила грешника помилованием в краткосрочной перспективе. Некоторые скажут, что это делает её дурой или трусихой. Может, неделю назад я бы и сама так сказала. Но, наблюдая за Маурой сегодня, я думаю, что ее решение скорее обусловлено силой духа, желанием соблюсти интересы детей и найти максимально удовлетворительный выход из ситуации. Всё же, несмотря на детей, я убеждена, что Маура достигла черты. Если Скотту повезёт пережить этот случай без особых последствий, наверняка сестра не потерпит ещё одного предательства, даже намёка на него. Это последний, окончательный шанс на искупление грехов. И, судя по всему, Скотт тоже это осознает.

Интересно, хватит ли одного волевого усилия, одного такого прощения, чтобы расставить всё по местам в жизни сестры и её семьи. Потому что, в конце-то концов, власть – это одно. Любовь же – совершенно другое.

* * * * *

Когда индейка готова, Дафна зовет нас перейти в столовую, несмотря на упрашивания Тони поесть перед телевизором, чтобы досмотреть игру. Дафна не удостаивает его ответом, а просто говорит:

– Налетайте на напитки и идем!

Дуайт, стоящий с бокалом вина в одной руке и банкой диетического «Доктора Пеппера» в другой, берёт на себя инициативу. Завернув за угол, он кричит:

– Ух ты! Только посмотрите! Распределение мест!

И действительно, Дафна разложила на столе банкетные карточки из коричневого картона с именами-наклейками.

А на ломберном столике карточки поменьше отмечают места для Зои, Патрика и Уильяма.

Маура быстро обходит стол, проверяя имена, как делают гости на свадебном приёме. Она меняет местами карточки Скотта и Дуайта, чтобы не пришлось сидеть рядом с мужем. Скотт хмурится, а остальные делают вид, будто не заметили, и рассаживаются.

Тони произносит благодарственную молитву. После этого Дафна настаивает на соблюдении семейной традиции – каждый из нас должен назвать что-нибудь, за что он особенно благодарен. Лично я думаю, что это весьма опасная затея, учитывая сомнительные обстоятельства, которые захлестнули нашу жизнь именно в этот четверг. Но я не собираюсь раскачивать лодку. Вместо этого отчаянно пытаюсь придумать, что бы сказать.

Дафна даёт последнее наставление:

– Помните: никаких повторений. – Потом командует: – Дуайт, можешь начинать.

Дуайт улыбается и говорит:

– Ну ладно. Я благодарен за пищу на этом столе, которую Дафна приготовила для нас. Всё выглядит великолепно!

– Чёрт побери, Дуйат! – злюсь я. – Ты сказал мои слова.

Он смеётся и ехидничает:

– Я также благодарен за то, что мне первому дали слово!

Зои требует слова следующей. Она благодарит за то, что её голове уже лучше и что в прошлые выходные она замечательно повеселилась с тётей Клаудией. Я улыбаюсь малышке. Затем Зои добавляет, что выскажется и за Патрика с Уильямом. Она говорит, что братья благодарны за все их игрушки и книги.

Мама предсказуемо перехватывает инициативу за взрослым столом. Она смотрит в потолок, будто обдумывая щедрость выпавших на ее долю благодеяний. Вере всегда удаётся непредсказуемая и привлекающая внимание благодарственная речь. В один год это было: «Я благодарна, что Росс Перо преуспел на выборах этого года». В другой раз: «Я благодарна, что теперь мой муж Дуайт понял, что подарки из «Коля» и подобных розничных магазинов не приветствуются, несмотря на все его благие намерения».

В этом году мама придерживается самопревозносительного курса и заявляет:

– Я благодарна за творческую энергию, которую даровал мне Господь, когда я начала новую и захватывающую карьеру фотографа.

Стараюсь не засмеяться в голос, и в этом мне помогает Скотт, который должен выступить следующим. Его глаза закрыты, как при молитве. Помню, в прошлом году он был благодарен, что фондовый рынок наконец отошёл от кризиса и экономика вернулась на круги своя. В этом году Скотт кашляет и говорит:

– Я благодарен за то, что сижу за этим столом.

Эти его слова – самые искренние и простые из всех, что я от него слышала, и я невольно умиляюсь. Я ещё далека от прощения блудного зятя, но возникшее сочувствие может стать достойным первым шагом. И мне действительно почти жаль его. А вот Маура, наоборот, выглядит совершенно невозмутимой, когда быстро произносит:

– Я благодарна за прекрасных детей, заботливых родителей и верных сестёр.

«Ой», – думаю я.

– А за папу? – спрашивает Зои. Этот ребёнок не упускает ни одной мелочи.

– Ах да, спасибо, Зои, – поправляется Маура. – Я благодарна, что у тебя есть папа, который любит тебя и твоих братьев.

Кажется, это успокаивает Зои, так что мы переходим к нашему папе. После того как он говорит, как и всегда, что благодарен за здоровье каждого из сидящих за столом, наступает моя очередь.

Знаю, у меня есть много поводов для благодарности, но все мысли только о Бене. О том, что моя жизнь отчаянно пуста без него. На минуту я задумываюсь, оглядывая лица, обращенные ко мне. Мы с Беном были отдельной маленькой семьёй, но теперь моя семья только здесь, в этой комнате. И, похоже, только она у меня и будет.

– Я благодарна за любовь всех, кто здесь присутствует. За то, что уверена: какие бы трудности не встретились нам на пути, мы все равно останемся друг для друга родными людьми.

Ненадолго воцаряется молчание. Даже Патрик и Уильям кажутся приунывшими.

– Итак, – передаю я эстафету, – Даф?

Все мы смотрим на хозяйку дома. Они с Тони берутся за руки и улыбаются друг другу, и я сразу догадываюсь, что у них важная новость. Что всем нам сейчас будет чему порадоваться.

И действительно, Дафна с ангельской улыбкой говорит:

– В этом году мы с Тони хотим сказать вместе. – Она оглядывает нас и объявляет: – Мы благодарны, что Господь наконец благословил нас ребенком.

– О Боже! – ахает мама. – Ты беременна! Это же чудо!

– Нет, мама, – быстро поправляет Дафна, – я не беременна. Но ты права – это настоящее чудо.

Её голос срывается, будто она вот-вот заплачет, и Тони перехватывает инициативу:

– Мы усыновляем ребёнка. Мальчика. Он должен родиться двадцать второго декабря.

Первоначальная ошарашенность вскоре сменяется искренней радостью, такой, когда смеются сквозь слёзы. Дафна берёт себя в руки и настаивает, чтобы мы кушали, пока еда не остыла.

– Как будто мы можем есть! Расскажи поподробней, – просит Маура. Она встаёт и обнимает Дафну, потом целует Тони.

Ее пример заразителен, и выстраивается очередь, чтобы поздравить довольных будущих родителей. Кажется, даже Скотт забывает, что он в немилости, и дает Тони пять.

Когда мы снова садимся и приступаем к трапезе, Дафна рассказывает о судьбоносной встрече с биологической матерью её будущего сына в обувном магазине «Летящая походка» в торговом центре Хантингтона. Зачин вызывает смех у слушателей, потому что это характерно для Дафны – мигом сдружиться с незнакомым человеком.

– «Летящая походка»? – переспрашивает Маура и шутливо декламирует девиз компании: – Выглядят как шпильки, носятся как кеды!

Дафна улыбается Мауре:

– Знаю, тебя ужасает моё чувство стиля, но эти туфли ужасно удобные. И я же не пытаюсь впечатлить пятиклассников своей обувью.

Папа с притворным раздражением вскидывает руки вверх:

– Хватит болтать о туфлях! Расскажи, что произошло!

– Хорошо, – кивает Дафна. – Значит, села я примерить туфли, и вдруг рядом со мной опустилась милая беременная девушка, очень молоденькая. Я заметила, что она без обручального кольца, и задумалась, это из-за того, что пальцы отекли, или же она не замужем и случайно залетела. И я склонилась ко второму варианту, потому что уж очень юной она выглядела. Признаюсь, что с горечью подумала: «Разве это справедливо? Разве справедливо, что некоторые женщины так просто беременеют, когда ребенок им в общем-то и не нужен?»

– Дафна! – дружно восклицаем мы с Маурой. Дафна известна в семье как самый тягомотный и уклоняющийся от темы рассказчик.

Дафна смеётся и закругляется. Они с этой девушкой, Эмбер, заговорили об удобстве обуви из «Летящей походки». Эмбер поделилась с Дафной, что работает официанткой по ночам и у неё постоянно болят ноги. Дафна в свою очередь рассказала, что она учительница и, конечно же, тоже знает о больных ногах не понаслышке. Оказалось, что Эмбер учится в колледже на преподавателя. Дафна спросила в каком. Эмбер ответила, что в Хофстре – там же училась и Дафна. Они обсудили знакомых им обеим профессоров, занятия, которые посещает Эмбер, и где бы ей хотелось преподавать.

Наконец Дафна спросила новую знакомую о ребёнке, и через несколько минут вежливой болтовни о поле и предполагаемой дате рождения, Эмбер прямо выложила, что она нечаянно залетела (порвался презерватив) и её парень, теперь уже бывший, потребовал, чтобы она сделала аборт. Её родители были с ним солидарны. Но Эмбер просто не смогла на это пойти. Хотя разумом она понимала, что не готова стать матерью и предпринимать такую попытку было бы несправедливо по отношению к ребёнку. Она хотела лучшей жизни для сына, и поэтому решила отдать младенца на усыновление. Изучила разные агентства и наконец зарегистрировалась в одном в Вестчестере, из тех, что практикуют процедуру открытого усыновления. Эмбер рассказала, что уже встречалась с несколькими парами, но пока не нашла ту самую. Все казались очень милыми, но не возникло флюидов, хорошего предчувствия. А малыш уже скоро родится, и время на исходе.

Дафна прерывается, чтобы сделать глоток воды, и продолжает:

– И тут я буквально разрыдалась над этим парнем, Бо, который помогал мне примерить мокасины шоколадного цвета. А потом доверилась Эмбер и подробно рассказала ей о наших попытках. Когда я закончила, мы уставились друг на друга, глаза в глаза. И в это мгновение поняли, что наша встреча – это судьба. Мы купили одинаковые туфли и отправились в ресторанный дворик, чтобы поговорить поподробнее. Тем же вечером Эмбер пришла к нам на ужин и познакомилась с Тони. Они тоже поладили. Да, Тони?

Он кивает:

– Ага. Мне она правда нравится. У неё хорошая голова на плечах.

– И большое чуткое сердце, – добавляет Дафна.

– Как она выглядит? – интересуется Маура.

Дафна описывает:

– Довольно симпатичная. Прямые каштановые волосы, тёмные глаза и красивая улыбка. Она высокая – как минимум метр семьдесят.

– Здорово быть высоким, – вставляет Тони. Сам он низкого роста и часто сетует по этому поводу. По словам Дафны, в молодости он отлично вел мяч и выполнял трёхочковый бросок. Будь Тони чуть выше, мог бы играть в сборной колледжа по баскетболу.

– Вы знаете что-нибудь об… отце? – спрашиваю я.

– Да. Мы видели фото биологического отца, – отвечает Дафна, искусно поправляя меня, и одновременно подчеркивая, что единственным отцом ребенка будет Тони, а не тот прыщавый подросток, который сначала оплодотворил Эмбер, а потом бросил её и уговаривал сделать аборт. Больше никогда так не оговорюсь. Сестра продолжает: – Выглядит как нормальный обычный парень. Тоже учится в Хофстре.

– И ростом под метр девяносто, – усмехается Тони.

– А что такое открытое усыновление? – докапываюсь я.

Дафна объясняет, что Эмбер останется частью жизни их сына, и добавляет:

– Мы хотим, чтобы он знал свою биологическую мать.

– То есть решение уже принято? – спрашивает папа.

Дафна кивает и поясняет, что они с Тони уже разобрались с большей частью документов и заплатили комиссионные. Потом она говорит:

– Это замечательно, и всё происходит так быстро… У нас очень много дел в следующие несколько недель!

Мама кажется встревоженной, когда задает вопрос, который занимает и мои мысли, но я бы никогда его не озвучила:

– Откуда вы знаете, что Эмбер со временем не передумает и не попытается вернуть ребёнка?

Дафна отвечает терпеливо, но убедительно, как будто сама уже думала об этом, но теперь нашла выход:

– На самом деле, мама, при открытом усыновлении существует меньшая вероятность, что биологические родители передумают. Они мирятся со своим первоначальным решением, так как могут воочию видеть, что ребёнок счастлив. И в некотором смысле, открытые усыновления лучше и для самого ребёнка, потому что ему не придётся всю жизнь задаваться вопросами о биологической матери.

Кажется, Веру аргументы не убедили.

– А есть какие-нибудь ограничения для вашей Эмбер?

– Послушайте, это действительно хорошее агентство, – вступает Тони. — Они помогают в разработке индивидуального плана и основных договоренностей по поводу посещений, писем и звонков. Сейчас мы как раз занимаемся деталями. Но ясно, что у нас с Эмбер нет разногласий. Она хочет видеться с ребёнком несколько раз в год, а не торчать у нас каждый день. Она хочет идти дальше и жить своей жизнью.

– Да, но что вы скажете вашему сыну? – упорствует мама. – Не запутает ли его эта карусель?

Я вижу некую иронию в том, что наша нестандартная мать сбита с толку столь необычной договорённостью. Судя по выражению лица Мауры, она думает о том же. Но Дафна, сохраняя терпение, говорит:

– Мама, давай разберемся. Путается ли ребенок, когда неотъемлемой частью его жизни являются тети, дяди и бабушки?

– Нет, – признает мама.

Тони резко замечает:

– Эти люди такие же родственники. Но ведь их общение с ребенком никаких неудобств не доставляет, верно?

Мама кивает.

Тони развивает успех:

– Родители есть родители. Дети знают, кто для них главный. Мы занялись открытым усыновлением, потому что его предпочла биологическая мать. И она выбрала нас. Эмбер не захочет ломать собственную судьбу, вмешиваясь в жизнь нашего сына.

Дафна подводит итог:

– Биологические родители ребёнка – часть его самого. Это правда вне зависимости от того, познакомились бы мы с Эмбер или нет. И мы хотим, чтобы наш сын её знал. Думаем, так будет лучше для всех. В теории это может показаться странным, но, встретившись с Эмбер, вы сами увидите, что такой путь – самый правильный.

Я знаю, что Дафна подразумевает под этими словами. Когда смотришь на дело со стороны – это одно, а когда примеряешь его к себе и близким людям – совсем другое. И несколько примеров этого феномена сидят сейчас за этим столом. Может, теоретически мне и сёстрам, и даже папе, следовало бы ненавидеть маму. Но мы ее не ненавидим. Мы терпим и даже любим Веру, несмотря на её натуру. Может, теоретически женщина должна уйти от мужчины, который ей изменяет. Но в случае Мауры такой выход неверен. Может, теоретически я и не считала для себя желательным обзаводиться детьми. И до сих пор не считаю. Но глядя, как Тони с Дафной смотрят друг на друга, я задумываюсь, а что бы я чувствовала, если бы вновь была с Беном и ждала ребёнка. Нашего ребенка. И впервые за всю свою жизнь я почти его захотела.