Детонепробиваемая

Глава 3

Следующие несколько дней Бен бомбардирует меня комментариями по поводу ребенка, напоминающими попытку подкупа. Уговариваю себя сдерживаться, не взрываться, перетерпеть. Убеждаю себя, что нужно дать мужу хотя бы столько же времени, сколько длилось его увлечение гитарой, ради малой вероятности, что его зацикленность на детях так же временна. Или что он просто малость взбудоражен, заскучал и ищет что-то способное заполнить пустоту. Если это действительно так, то наш случай иллюстрирует одну из моих теорий, почему некоторые пары, даже явно непригодные к родительству, обзаводятся детьми. Я полагаю, отчасти привлекательность детей обусловлена направленностью нашего общества на все «первое». Стремлением следовать по вехам и инициациям. Первый поцелуй, первые отношения, школьный выпускной, поступление в колледж, студенческий выпускной, первая работа, свадьба, первый дом. После такого пути ребенок кажется последней из жизненных вех, единственным значимым шагом, который остается совершить. Или, возможно, пары просто надеются опосредованно испытать все эти прекрасные события снова через своих детей. Пережить заново подъемы и исправить ошибки. Я не утверждаю, что все рожают только поэтому – большинство искренне хотят просто стать родителями, – но некоторые люди все же подпадают под мою теорию.

На случай если и Бен относится к этой категории, я собираюсь поменьше работать и стараться, чтобы наша жизнь по возможности била ключом. Слежу, чтобы мы занимались всем тем, что обычно делаем вместе, но чаще и активнее. Заказываю столики в новых ресторанах, покупаю билеты на чудесные концерты и интересные выставки. Планирую вылазки на выходные в Беркшир и Хэмптонс.

Что самое важное, я, следуя совету Джесс, не сбавляю оборотов по части секса. Джесс истово верит, что секс – панацея от всех проблем. И в этой вере она черпает убежденность, что Трей со дня на день уйдет от жены (Джесс утверждает, что бесподобно хороша в постели).

Однажды вечером я надеваю лучшее белье и инициирую такой секс, который подчеркивает все прелести нашего образа жизни. В процессе я чувствую нашу безумную связь на уровне клеточной химии, ту часть наших отношений, которой мне не хватало с самой поездки на Сент-Джон. И крепнет надежда, что это усилие вновь повернет течение в намеченное мной русло.

После исступленных занятий любовью мозг пребывает в блаженной отключке. Затем я снова начинаю думать о детях. Противлюсь порыву вслух обозначить очевидное – что ребенок может подвергнуть риску нашу интимную жизнь. Что у нас будет оставаться мало времени и сил для секса. Что мы больше не сможем ставить друг друга на первое место. Определенно, Бен думает о том же, когда целует меня в макушку и бормочет:

– Я люблю тебя, Клаудия. Сладких снов.

– И тебе, – говорю я, чувствуя, как засыпаю.

И тут Бен подкатывается ко мне и заявляет:

– Клаудия, если у нас родится ребенок, обещаю, что ты будешь первой женщиной в мировой истории, которая не лишится и секунды сна.

Бену вообще несвойственно разговаривать после секса, поэтому я возмущена еще и тем, что он изменил типичному мужскому поведению, чтобы высказать этот перл. Чувствуя, как напрягаются все мышцы, я позволяю прорваться раздражению:

– Ради Бога, Бен. Речь же не о щенке.

– И что бы это значило?

– Ты ведешь себя так, будто обязуешься выгуливать среди ночи долбаного бигля! А мы о ребенке говорим!

– Знаю, – произносит Бен.

– О ребенке, который полностью изменит мою жизнь. Нашу жизнь.

– Знаю, – повторяет Бен. – Но наша жизнь изменится к лучшему. Обещаю.

– Ты не можешь обещать ничего подобного, – возражаю я. – Это абсурдное, нелепое обещание. Ты совсем не знаешь, как все обернется после рождения ребенка. Кроме того, помимо любви ко сну у меня есть множество других причин не хотеть детей.

– Допустим. Например, каких? – интересуется Бен.

– Мы уже их обсуждали, – закругляюсь я, не желая толочь воду в ступе и снова обсасывать очевидные вещи. – И не раз.

Но он настаивает, и я начинаю с лежащей на поверхности легковесной причины. Говорю, что не хочу ходить беременной.

– Женщины в положении прекрасны, – парирует Бен. Я закатываю глаза. – И к тому же ты будешь беременной всего девять месяцев. Короткий сигнал на радаре жизни.

– Легко тебе говорить. Я не хочу ни с кем делить свое тело, и неважно, на сколь короткое время. И мне нравится заниматься спортом, – припечатываю я. Хотя эта причина звучит неубедительно, особенно в свете того, что я уже много недель в спортзал и не заглядывала.

– Ты же знаешь, что спортом можно заниматься и беременной, – возражает он.

– Ага, конечно. Видела я этих слоних, у которых начинаются роды во время быстрой ходьбы по беговой дорожке. Они выглядят убого. И я подумываю пробежать Нью-Йоркский марафон. Может, в следующем году пробегу. Эту мечту я давно хотела осуществить, – говорю я, и в теории все так и есть. Пробежать марафон – одна из моих жизненных целей. Но пока я ни разу не бегала дальше, чем на шесть километров. От природы я не слишком атлетична, в отличие от Бена, который регулярно бегает и плавает. Но когда я вижу пенсионеров и инвалидов, каждый год пересекающих финишную черту, мне кажется, что я тоже смогу это сделать. Когда-нибудь.

– Что ж, мы можем усыновить ребенка, – предлагает Бен.

– Да не в этом дело, ты и сам прекрасно понимаешь. Беременность – это меньшее из зол.

– Ладно, – кивает Бен. – Так нам же необязательно рожать прямо сейчас. То есть ничто не мешает подождать несколько лет и только потом этим озаботиться. Мне не требуется ребенок немедленно. Я просто хочу от тебя услышать, что ты открыта для этой идеи.

Я вижу лазейку, и меня так и подмывает купить себе какое-то время. Сначала «думать» годами, а потом сказать, что не пью таблетки. Так дотянуть до сорока и надеяться на бесплодие. То есть решить проблему естественным путем. Но мне претит нечестность. Ложь неминуемо разрушает отношения. Поэтому я говорю ему правду – что не передумаю.

Похоже, Бен пропускает мои слова мимо ушей и спрашивает о других причинах.

Я подыгрываю:

– Что ж, продолжим. Мне нравится жить в городе.

Он садится в постели со словами:

– Мы можем жить в городе и с ребенком.

Я восхищаюсь линией его плеч, но не поддаюсь:

– Это непросто. Потребуется квартира побольше, а мы вряд ли можем себе это позволить.

– Ну, а у тебя никогда не возникает такого чувства, что вроде как надоело жить на Манхэттене? Все же мы оба выросли в пригороде. Неужели тебя не манит вернуться к истокам? Снова иметь двор? Деревья, белок и немного покоя и тишины?

– Хм, теперь ты несешь полный бред, – говорю я. – Отлично знаешь: нам нравится жизнь в городе.

– Знаю, но…

– Я не хочу переезжать, – противлюсь я крамольной идее, впадая в панику при одной лишь мысли, что такое возможно. Сразу же всплывают образы вместительных «вольво», собраний родительско-учительской ассоциации, видеокамер на футбольных играх и семейных ужинов в «Оливковой роще». Теперь сижу и я. – Я не согласна переезжать в пригород.

– Ладно, – кивает Бен. – Можем жить с ребенком и на Манхэттене. Все вокруг так живут. Просто найдем квартиру побольше и поднапряжемся на работе. Так что эта причина не особо существенна. Назови еще одну.

Я громко вздыхаю и говорю:

– Получи. Моя карьера.

Тяжелую артиллерию я оставила напоследок. Я слишком, слишком тяжело работала, чтобы рискнуть всем достигнутым ради детей. Много раз видела, как это происходит даже с теми редакторами, которые стремятся и дальше двигаться вверх по карьерной лестнице. Им приходится пораньше уходить с работы, они уже не могут пожертвовать ради дела выходными и неизбежно теряют хватку и алчность. Перестают расти. Не знаю, что тому причиной – смена приоритетов или просто отсутствие сил со всем управляться. И не хочу знать, и ни под каким видом не желаю пополнять ряды очевидно несчастных работающих матерей, которые из кожи вон лезут, чтобы повсюду успевать, а в итоге разочаровываются, хронически устают и терзаются чувством вины.

– А что с твоей карьерой? – с невинным видом спрашивает Бен.

– Ребенок на нее повлияет не в лучшую сторону.

– Я же говорил, что какое-то время готов посидеть дома. Или можем нанять няню. Тебе необязательно увольняться. Даже необязательно переходить на частичную занятость. В мире множество работающих мам. Можешь спокойно заниматься и тем и другим.

– Но я не хочу, как ты не понимаешь? Заниматься и тем и другим означает толком не справляться ни с чем.

– Но из тебя получится чудесная мамочка, Клаудия.

– Я не хочу быть мамочкой, – говорю я настолько убедительно, насколько могу. – Прости, если кажусь тебе эгоистичной. Но, по моему мнению, гораздо более эгоистично рожать ребенка, не будучи всецело преданным этой идее. И я не вписываюсь в этот твой план, Бен.

– Не сейчас? – спрашивает он, снова откидываясь на подушки.

– Не сейчас, – отвечаю я. – И никогда.

Бен сверлит меня ледяным взглядом. Затем качает головой, откатывается от меня и бормочет в подушку:

– Ладно, Клаудия. Думаю, теперь мне все ясно.

* * * * *

Следующим утром мы собираемся на работу молча. Бен уходит первым, не поцеловав меня на прощание. Затем весь день не отвечает на мои сообщения. Я так расстроена, что отменяю важный обед с известным литературным агентом, а потом по телефону накидываюсь на одного из самых обязательных и пунктуальных авторов за задержку сдачи рукописи.

– Вы же понимаете, что если не предоставите рукопись поскорее, мы не успеем подготовить сигнальные экземпляры для рецензентов? – выговариваю я, ненавидя себя за прорывающиеся в голосе пронзительные нотки.

За что я горжусь собой на рабочем месте – так это за то, что никогда не срываюсь на тех, с кем контактирую. Ни на своего помощника, ни на авторов. Терпеть не могу людей, вмешивающих личную жизнь в профессиональную деятельность, и сейчас про себя думаю, что если на мою работу так влияет простой разговор о детях, то трудно представить, что будет твориться, если у меня на самом деле появится ребенок.

Вечером я перечитываю рукопись и понимаю, что она нравится мне не так сильно, как при первом чтении, когда я решила её купить. Это необычная история любви – и я не могу не гадать, имеет ли отношение мое разочарование в романе к тому, что происходит с моим браком. При мысли, что в этом-то все и дело, меня накрывает паника. Мне отчаянно не хочется меняться. Не хочется перемен в жизни. Засыпаю на диване, мучаясь беспокойством и ожидая возвращения Бена. В какой-то момент слышу, как он, спотыкаясь, вваливается в квартиру и чувствую, как муж нависает над диваном. Открываю глаза и смотрю на него. Волосы всклокочены, от Бена пахнет бурбоном и сигаретами, но он все равно потрясающе выглядит. Внезапно меня одолевает безумное желание просто притянуть его к себе и заняться любовью. И черт с ним, с табачным перегаром.

– Привет, – мямлит он, едва умудряясь выговорить два слога.

– Где ты был? – тихо спрашиваю я.

– Гулял.

– Который час?

– Два с чем-то.

И тут его прорывает. Несет что-то о желании наслаждаться преимуществами бездетной жизни. Я замечаю, что употреблено определение «бездетной», а не «свободной от детей», как мы говорили раньше. И внезапно меня снова накрывает гнев.

– Очень по-взрослому, Бен, – бросаю я, встаю и топаю в ванную. – Нажраться в критический момент. Ответственный шаг для человека, убежденного, что из него получится отличный отец.

Да, это грубо и несправедливо. Бена можно назвать как угодно, но только не безответственным. Но я не отказываюсь от своих слов, а просто оставляю их эхом звенеть в пустоте между нами.

Бен прищуривается, кашляет и гнусавит:

– Пошла ты, Клаудия.

– Нет, пошел ты, Бен, – отбиваю я. Прохожу мимо него и захлопываю за собой дверь ванной. Руки трясутся, пока я отвинчиваю крышечку тюбика с зубной пастой.

Чистя зубы, я вновь и вновь проигрываю в уме состоявшийся диалог. Это наша первая подобная ссора. Мы никогда не говорили друг другу подобных вещей. Хотя у нас и случались жаркие споры, мы ни разу не опускались до обзывательств и ругани. Мы чувствовали себя выше тех пар, которые прибегали к подобным методам выяснения отношений. Поэтому эти взаимные оскорбления сразу же стали для меня символом тупика и неминуемого расставания. Может показаться излишне мелодраматичным инициировать разрыв из-за пары грубых слов, но во мне крепнет убежденность, что этот обмен грубостями стал для нас точкой невозврата.

Я выплевываю пасту, думая, что делать дальше. Нужно совершить что-то значимое, более существенное, чем лечь спать на диване. Пожалуй, стоит обронить слово «развод» или вообще уйти из дома. Заворачиваю за угол в нашу спальню и достаю из шкафа свой самый большой чемодан. Чувствую, как Бен наблюдает за мной, пока я беспорядочно запихиваю туда одежду. Футболки, нижнее белье, джинсы и пару офисных костюмов. Я лихорадочно пакую вещи, и мне кажется, что со стороны я выгляжу актрисой в роли разозленной жены.

В какой-то момент я передумываю. Мне не хочется покидать родную квартиру посреди ночи. Но гордость не дает пойти на попятную. Это же полная глупость – собрать чемодан, а потом остаться. То же самое, как в праведном гневе бросить трубку и тут же перезвонить. Нет, так нельзя. Поэтому я с чемоданом в руке спокойно марширую к двери, надеясь, что Бен меня остановит. Наклоняюсь и задерживаю дыхание, пока надеваю кроссовки и завязываю на бантик шнурки, давая мужу еще несколько секунд, чтобы извиниться. Пусть он встанет передо мной на колени, попросит прощения и скажет, как сильно меня любит. Не меньше, чем я его.

Но он холодным, ледяным голосом цедит:

– Прощай, Клаудия.

Я смотрю Бену в глаза и понимаю, что всему настал конец. И у меня нет иного выбора, кроме как выпрямиться, открыть дверь и уйти.