Детонепробиваемая

Глава 7

Иногда я задаюсь вопросом, не делаю ли ошибку, позволяя Бену уйти насовсем. Говорю себе, что сомнения в правильности сделанного выбора неизбежны всегда. Любое жизненно важное решение, по крайней мере такое, которому есть альтернативы, неизбежно влечет за собой непростые последствия. Тревога – просто знак того, что данное решение воспринимается всерьёз.

В этом смысле развод с Беном вызывает у меня те же чувства, что возникали и при заключении брака с ним. Тогда я тоже была уверена, что поступаю правильно, но не могла уберечься от беспокойства, которое не давало заснуть ночью даже после нескольких глотков «колдрекса». В те дни перед свадьбой я знала, что любовь к Бену – самое настоящее чувство из всех, что я в жизни испытывала, но всё равно беспокоилась, не ждет ли меня впереди разочарование. Помню, однажды ночью я смотрела на спящего Бена и боялась, что когда-нибудь его подведу. Или он подведёт меня. Что по какой-то причине у нас ничего не получится, и впоследствии я оглянусь назад и задамся вопросом: «Как я могла быть настолько глупой? Как могла не заметить, что это произойдет?» Конечно же, именно это сейчас и происходит.

Теперь, когда Бен ускользает от меня, появляется неприятное предвидение, что когда-нибудь я оглянусь уже на эту развилку и расценю ее как самую большую ошибку в жизни.

При таком шатком душевном состоянии я очень беспокоюсь, что всё станет известно моей чересчур прямолинейной семье. Я ничего не говорю родным и несколько недель стараюсь с ними не встречаться, до самого шестого дня рождения моей племянницы Зои, когда отвертеться уже не удается.

Утром я сажусь на поезд до Бронксвилля, где находится дом Мауры, и смотрю в окно на пейзаж, который выучила наизусть. Я позволяю себе слушать на айподе только весёлые песни и на всякий случай перематываю те композиции, в которых есть хоть слабый намёк на меланхолию. Самое ужасное, что я могу сделать, – это прийти в дом Мауры с хотя бы намеком на печальный вид. «Я должна быть жёсткой», — внушаю себе, просчитывая стратегию донесения до родственников плохих новостей.

Ко времени прибытия на вокзал я решаю, что расскажу семье о предстоящем разводе после ухода гостей. Тогда уже и Зои отправится возиться с новыми игрушками. Вероятно, было бы не так драматично сообщить новость каждому отдельно по телефону, но зато без предварительного персонального оповещения мне придётся озвучить свою проблему лишь единожды. Образно говоря, я проведу одну пресс-конференцию и отвечу на все вопросы один-единственный раз, а когда больше не смогу выдерживать, поблагодарю семью и удалюсь. Как спортсмен после обидного проигрыша. «Да, я разочарована. Мне плохо из-за того, что я подвела команду и пропустила тот отличный пас во втором тайме. Но я выложилась по полной. И должна двигаться дальше».

Мой отец, который до сих пор живёт в Хантингтоне в доме, где мы выросли, приехал к Мауре рано утром и теперь встречает меня на вокзале. Ещё до того как я закрываю дверь машины, он начинает ругать маму.

– Эта женщина невыносима, – заявляет он.

Папа обычно очень позитивный человек, но мама будит в нём самые худшие черты. И, по-видимому, у него никогда не было памятки разведённого родителя, в которой объясняется, что для ребёнка (даже взрослого) вредно слушать, как один родитель по пунктам разбирает недостатки другого.

– Так что Вера сделала на этот раз?

– Всадила фирменную ехидную шпильку в мои панталоны.

Я улыбаюсь в ответ на папино старомодное словечко.

– А что с ними не так?

– Вот именно! С ними же всё в порядке, верно?

– Не совсем, – хмурюсь я, при более тщательном рассмотрении замечая, что папа надел костюмные брюки с манжетами и тенниску с воротничком. Мама терпеть не может подобные надругательства над стилем. Несмотря на это, я удивляюсь, что она до сих пор принимает несочетаемость элементов в одежде папы так близко к сердцу. И как всегда думаю: «Ей-то какое дело?»

– Дуайт с ней?

– Нет. У него с утра гольф, – объясняет папа, включая поворотник. – Хотя уверен, этот-то непременно явится позже при полном параде.

– Им обоим свойственно всегда быть при полном параде.

– Ага. Она всё утро ходила гоголем.

Я представила откинутую назад голову матери и её вздёрнутый выше некуда нос, совсем как у гордого циркового пони.

– Угу, это о ней.

Моя мама стремится повсюду привлекать внимание. Несомненно, она будет одета чересчур нарядно и, скорее всего, подарит Зои самый большой и дорогой подарок, а вокруг неё постоянно будет виться толпа обожателей. Кое-что не изменилось с того времени, когда мы с сёстрами были детьми: наши друзья обожают нашу маму. Они награждают её эпитетами вроде «прикольная», «рульная» или «своя чувиха». Но, догадываюсь, в глубине души им больше всего нравится, что она не их мама.

– Не позволяй ей вывести тебя из равновесия, па.

Он улыбается, будто мысленно переключая передачи, а потом спрашивает:

– Так где же Бен?

Я знала, что этот вопрос неизбежен, но всё равно чувствую резкую боль в боку, когда слышу то самое имя. Делаю глубокий вдох и изображаю бодрый тон:

– Он работает.

– Такие как Бен не пропускают семейные празднества.

– Ага. Он очень семейный человек.

Я говорю с сарказмом, но вдруг мне приходит в голову, что это на самом деле правда и Бен – действительно предан семье.

Минутой позже мы пересекаем подковообразный проезд, и я смотрю на особняк сестры стоимостью в четыре миллиона долларов (Маура упорствует, что её коттедж не особняк, но я считаю, что дом, где больше шести спален, называется именно так, а у Мауры их семь) со смешанным чувством восхищения и неприязни. Мне претят не масштабы их богатства, поскольку обеспеченность – дело относительное. Скорее, мне не нравится, что Скотт заработал деньги не упорным трудом и не умом, а просто оказавшись в нужном месте в нужное время. Он занимал должность финансового директора небольшой скороспелой фирмушки, занимавшейся разработкой программного обеспечения. Фирму эту продали за сумасшедшую сумму в период финансового пузыря высоких технологий. В самом деле, у Скотта так много денег, что я слышала, как он называл парней с состояниями поменьше «копеечными миллионерами».

Если бы он хорошо относился к жене, всё было бы замечательно, и я аплодировала бы его везучести. Но Скотт – грубиян (если говорить словами отца), и их дом – это постоянное напоминание о ежедневном бартере, который совершает Маура: дорогие вещи взамен мужниного распутства. Интересно, ушла бы сестра от Скотта, если бы у них не было детей? Маура говорит, что да, ушла бы. Но я в этом не уверена.

Отец паркуется за большим белым фургоном с надписью «Выездное обслуживание-люкс». Маура не жалеет денег на мероприятия: даже детские сборища устраивает непомерно дорогими, так что я не удивляюсь, когда вхожу через парадную дверь и становлюсь свидетелем последних оживлённых приготовлений, которые скорее подходят для свадебного торжества, чем для празднования дня рождения ребёнка.

– Привет-привет! – Маура быстро и несколько рассеянно обнимает меня и переключается на гигантскую вазу с экзотическими цветами, вокруг которой разложены изысканные пакеты с подарками. Видно, что сестра нервничает – впрочем, как всегда перед встречей с гостями. Маура, как типичный первенец, стремится к безупречности во всём, что делает, и я постоянно ловлю себя на мысли, как это должно быть изнурительно. Я тоже способна быть дотошной, когда дело касается работы, но Маура так относится ко всему. Её дом, двор, дети, внешность… Могу только приветствовать, что после рождения детей она покинула ответственную должность менеджера по подбору персонала. Трудно представить, насколько загруженной она была бы, если бы распространяла своё стремление к совершенству ещё и на карьеру.

Она хмурится, наклонив голову набок:

– Цветы хорошо здесь смотрятся? Размер не портит картину?

Говорю, что цветы замечательные. У Мауры красивый дом, хотя в нём нет ничего расслабляющего или уютного. Скорее, в своём эклектичном совершенстве он немного похож на музей и видно, что к интерьеру приложил руку высококлассный дизайнер, который старательно достиг предсказуемо утончённого сочетания старого и нового, современного и традиционного. Преобладающая цветовая гамма – тёпло-жёлтый оттенок стен, вишнёвый – обивки и мандариновый – абстрактных произведений искусства. Всё вместе напоминает мне выставочный зал. Вы ни за что не догадаетесь, что в этом доме живут три ребёнка, самому старшему из которых всего шесть лет, несмотря на развешанные по стенам их портреты маслом и фотографии на детском пианино. Сестра гордится, что ее дом производит впечатление стильного и изысканного. На самом деле, она часто это подчёркивает, словно внушая мне: «Если у тебя появятся дети, это вовсе не значит, что семья обязательно утонет в бардаке и крошках».

Так-то оно так, но, как отмечал Бен, всего можно достичь, если нанять орду помощников: няню, садовника, чистильщика бассейна, личного секретаря и экономку с проживанием. Я не раз наблюдала, как сестра раздавала задания персоналу в своих дизайнерских саронгах или спортивных костюмах от «Джуси Кутюр», со средним стаканом кофе из «Старбакса» в руке: при этом возникало впечатление, что, хотя Маура и уволилась с работы, она по-прежнему управляет своего рода небольшой корпорацией, причём делает это безупречно.

Но вопреки тому, что на первый взгляд жизнь Мауры может показаться мелочным потаканием капризам, в ней заключён глубокий внутренний смысл. Маура – отличная мать. Она подписана на школу материнства Джеки О и часто цитирует своего кумира: «Если вы неправильно воспитываете своих детей, вряд ли у вас получается хорошо делать что-либо другое». В результате отпрыски Мауры очаровательны, хорошо воспитаны и, как ни посмотри, относительно неиспорченны богатством.

– Где дети? – спрашиваю я, и сразу после этого прибегают Зои, Уильям и Патрик, которые своей гиперактивностью и широко раскрытыми глазами наводят на предположение, что они уже объелись сладким. Белокурая и светлокожая Зои кажется гораздо больше похожей на меня, чем на своих смуглых и кареглазых родителей – по-моему, это занимательный генетический прецедент. Недавно Маура позвонила мне и сообщила, что Зои взяла мой снимок в парикмахерскую и попросила стилиста уложить её волосы в волнистый боб, чтобы выглядеть как тётя Клаудия. Не могу отрицать, что была польщена стремлением племянницы подражать мне, и узнаю в своей реакции тот нарциссический порыв, который и побуждает многих обзаводиться детьми.

– С днём рождения, Зои! – говорю я и наклоняюсь, чтобы крепко обнять девочку. Она одета в полный комплект балерины, потому что «розовые балерины» – тема её вечеринки. Бледно-розовый костюм и пачка цвета лайма и такие же пуанты отлично сочетаются с розовыми и зелёными шариками, привязанными к перилам, и трёхъярусным тортом, окружённым метрами тюля.

– Не могу поверить, что тебе уже шесть!

Припоминаю, что наше с Беном первое свидание состоялось через неделю после того, как Зои исполнилось два. Интересно, долго ли я буду измерять время в переводе на Бена?

– Спасибо, тётя Клаудия! – говорит Зои низким грудным голосом, который очень забавно слышать из уст маленькой девочки. Она скользит ступнями из второй балетной позиции в третью. – Столик для подарков в гостиной! Конечно, если ты не забыла что-нибудь принести!

– Может, и забыла, – шучу я и открываю сумку, давая Зои взглянуть на завёрнутый подарок.

Уильям и Патрик, двух и трёх лет соответственно, протягивают какие-то одинаковые электронные прибамбасы:

– Смотри, что подарили нам!

– Здорово! – восклицаю я, хотя понятия не имею, что мальчишки мне только что показали.

Зои рассказывает, что папа купил братьям новых роботов, чтобы они не завидовали её подаркам. Скотт – хороший отец, хотя и перегибает палку с подкупом и угрозами. Моя любимая угроза из его уст: «Никакого Рождества, если не прекратите ныть». Когда Бен её услышал, то засмеялся и спросил, в каком конкретно бункере Скотт собирается пережить время с двадцать четвертого по двадцать шестое декабря.

Зои улыбается и ведёт меня за руку в гостиную, где вплотную друг к другу сидят Дафна и моя мама, потягивая коктейль «Кир Рояль».

– Где Бенни? – вопрошает мама, даже не поздоровавшись со мной. Всегда начинаю скрипеть зубами, когда она произносит «Бенни». Ненавижу эту кличку ещё больше теперь, когда мы не вместе.

Я чувствую, что цепенею, когда сажусь в кресло напротив них и говорю:

– Сегодня он не смог приехать.

– Почему? – не отстает мама.

– Пришлось выйти на работу. – Улыбаюсь во все тридцать два зуба. – Бизнес процветает.

Это заявление наверняка меня разоблачит. Я не использую в речи выражения типа «бизнес процветает».

– Но Бенни никогда не работает по субботам, – заявляет мама так уверенно, будто знает моего мужа лучше, чем я. – Гром в раю?

Я поражаюсь ее способности вынюхивать любые нестыковки. Её любимое высказывание – нет дыма без огня (что, кстати, служит оправданием веры мамы в жёлтую прессу, какой бы странной и вопиющей ни была опубликованная история).

– У нас всё прекрасно, – заверяю я и чувствую облегчение от того, что решила сегодня надеть обручальное кольцо в последний раз.

Мама лихорадочно оглядывается, а потом наклоняется ко мне и шепчет:

– Только не говори, что Бен повёл себя на манер Скотта.

Я качаю головой, удивляясь, как из всех людей именно она осмеливается бросать камни в Скотта. Но, опять же, моя мама – одна из лучших историков-ревизионистов в мире. Она способна переплюнуть даже О Джея Симпсона. О Джей, кажется, убедил себя в том, что никого не убивал, а мама же полагает, что никогда в жизни не совершала неправильных поступков. По меньшей мере она верит, что отец сам подтолкнул ее к измене. Хотя это полная чушь. Папа был лучшим мужем, чем она заслуживала.

– Нет, мама, – возражаю я, думая, насколько проще все было бы в случае измены. Я никогда не смогла бы остаться с человеком, который мне изменил. Несмотря ни на какие обстоятельства. В этом отношении я больше похожа на мужчину. Никаких вторых шансов. Речь идёт не столько о морали, сколько о моём неумении прощать. Я – чемпион по злопамятности, и не думаю, что смогла бы измениться, даже если бы захотела.

– Не лги мне, Клаудия, – предупреждает мама, чётко проговаривая каждое слово для наибольшего эффекта. Потом толкает Дафну и громко спрашивает, знает ли та что-нибудь. Дафна качает головой и делает глоток шампанского из бокала.

– Мама. Это праздник Зои, – увещеваю я. – Пожалуйста, угомонись.

– О Боже! Несчастье! – она почти кричит. – Я всегда знаю, когда приходит беда.

Папа бормочет, что это вполне естественно: ведь причиной большинства бед является она сама.

Мама прищуривается и поворачивается в кресле лицом к нему:

– Что ты только что сказал, Ларри?

– Мама, – зовёт Маура из будуара, где она напоследок чистит пёрышки. – Пожалуйста, прекрати, что бы ты там ни делала!

– Уму непостижимо… Как получилось, что меня осуждают из-за тревоги за собственного ребёнка? – спрашивает мама у Дафны, её единственного потенциального союзника в такого рода ситуациях. Дафна относится к поведению мамы так же, как мы с Маурой, но не может ей не угождать. Сестра ранима и чувствительна; ей настолько нужна материнская любовь, что это одновременно злит меня и наполняет глубокой жалостью. Нам с Маурой уже давным-давно начхать, что мама делает и чего не делает. Но Дафна почему-то не может воспринимать ее так же отстраненно.

– Уму непостижимо, – с уязвлённым видом повторяет мама.

– Ты – это и есть то, что уму непостижимо, Вера, – вставляет папа.

Сцена, которая разворачивается передо мной, настолько предсказуема, что я снова остро чувствую отсутствие Бена. Мы часто «писали сценарий» за день до поездки, делая ставки на то, кто что скажет и на какой минуте будут произнесены те или иные слова.

На заднем крыльце мои зятья Скотт и Тони отвлекаются от большого ведра со льдом, куда погружали пиво, и возвращаются в гостиную, где обмениваются взглядами, в которых читается «мы с тобой в одной лодке, приятель». У них крайне мало общего: Тони – эдакий настоящий мужик, который носит клетчатые рубашки и читает спортивную хронику в газетах, а Скотт – наодеколоненный пронырливый подписчик «Уолл-стрит джорнел», но за годы родства они сблизились, как довольно часто бывает со свояками во многих семьях.

Всегда радушный хозяин, Скотт наливает пиво «Амстел» в охлаждённый стакан и протягивает мне вместе с салфеткой.

– Вот, возьми, Клаудия, – говорит он.

Я благодарю и делаю большой глоток.

– По какому поводу шумиха? – спрашивает Тони. Они с Дафной вместе ещё со старших классов школы. Их долгая история вкупе с его неизменной верностью дала ему право вступать в общий разговор на семейных сборищах, хотя Скотту такой привилегии не хватает даже в собственном доме.

– Бен не приедет, – выступает мама в роли информатора. – Какие выводы можно из этого сделать? Неужели мне одной это кажется подозрительным? – она оглядывается, прижимая руки к груди.

– Мама, послушай меня. Пожалуйста, больше ни единого слова, – говорю я. Да, мое усилие заткнуть фонтан не слишком напористое, но любой нормальный человек понял бы и замолчал. Мама доказывает, что она отнюдь не нормальная, когда устремляет взгляд в потолок в беззвучной молитве и медленно встает.

– Мне нужна сигарета, – заявляет она. – Дафна, дорогая, ты не могла бы присоединиться ко мне во дворе?

Сестра угодливо кивает. Только встав и двинувшись вслед за матерью, она ненадолго оборачивается и закатывает глаза. Дафна хочет всем угодить. Это её лучшая… и худшая черта.

Спустя мгновение звенит звонок. Я смотрю на часы и понимаю, что вечеринка официально началась. На несколько часов я в безопасности. Я слышу, как Маура радостно визжит у двери, и её лучшая подруга Джейн вторит ей. Маура и Джейн были соседками по комнате и входили в сестринство Корнелльского университета, и, как и мы с Джесс, с тех пор неразлучны. На самом деле, Бронксвилль был их совместным решением. После долгого проживания на Манхэттене они исчерпывающе исследовали пригороды Нью-Йорка и Коннектикута, пока не нашли два дома в одном районе. Маура богаче Джейн, зато Джейн привлекательнее Мауры – это делает их дружбу честной и гармоничной. Доказательством служит разговор, который я сейчас подслушиваю:

– Твой дом выглядит потрясающе! – восклицает Джейн. – За такую цветочную аранжировку можно умереть!

– За такое мелирование, как у тебя, можно умереть! Казу делал?

– Конечно! Разве я позволю кому-нибудь другому прикоснуться к моим волосам?

Пока собираются остальные друзья Мауры, я думаю о том же, что и всегда, когда оказываюсь в Бронксвилле. Все они до странности похожи: самодовольные, элегантные, и если не модельно красивые, то по крайней мере порядком поработавшие над данным от природы. И большинство из них уже как минимум дважды побывали в волшебном и, кажется, вызывающем зависимость мире пластической хирургии. «Надо мной немножко поколдовали», – перешептываются они. Моя сестра переделала нос и подтянула грудь после рождения Уильяма. Мауру нельзя назвать безупречно красивой, но с кучей денег и силой воли она гораздо более близка к так называемому «уровню», чем я или Дафна. Если честно, все ее подруги – загорелые, с выщипанными бровями и идеальным тоном кожи. Их совершенные наряды словно взяты с глянцевых страниц, а стиль настолько схож, что можно легко представить эту одежду и украшения лежащими в одном шкафу или использовавшимися на одной фотосессии. Теперь мне не нужно штудировать свежий журнал мод, потому что достаточно одного взгляда на этих дамочек, и я уже в курсе, что самые последние тренды – плиссированные юбки, балетки со стразами и массивные колье с бирюзой.

Мужья этих женщин все как один отлично выглядят, по крайней мере на первый взгляд. У некоторых залысины на лбу, у других – слабая челюсть или неправильный прикус, но эти недостатки затмеваются тем лоском, который приходит с деньгами. Большими деньгами. Мужчины излучают уверенность, правильно говорят и звучно смеются. Носят мокасины от Гуччи без носков, тесные костюмы цвета хаки и ремни из телячьей кожи. Волосы уложены гелем, кожа пахнет пряным лосьоном после бритья, а рукава сшитых на заказ льняных рубашек аккуратно подвёрнуты таким образом, чтобы продемонстрировать модные, выполненные в спортивном стиле часы.

Их предсказуемые беседы ограничиваются самовосхвалением. Женщины говорят о частных школах, где учатся их дети, и о предстоящем отдыхе в странах Карибского бассейна и Европы. Мужчины расписывают свои карьеры, партии в гольф и инвестиции. Иногда случаются обсуждения отсутствующих на вечеринке соседей: женщины брызжут ядом, мужчины маскируют свое пренебрежение под шуточками.

Меня больше всего поражает тот факт, что Зои с её малолетними друзьями на этом показе кажутся чем-то вроде аксессуаров, сочетаемых с братьями и сёстрами и в одном ужасном случае даже с родителем того же пола. Девочки носят слишком большие банты в волосах и дорогие платья с оборками. Эти создания уже пытаются флиртовать напропалую. Их братья одеты в комбинезоны с монограммами и гольфы, и уже научились вести себя развязно и хвастаться.

После ланча из чая, бутербродов и сложных макаронных салатов (и пиццы с козьим сыром для детей) приехала профессиональная балерина из Восточной балетной академии Нью-Йорка, чтобы станцевать для Зои и её пятнадцати самых близких друзей, которые торопятся надеть собственные трико и пачки. Их ожидает групповой урок в домике у бассейна, вдоль зеркальной стены. Я переключаюсь на вино и стараюсь, чтобы бокал не пустел, одновременно украдкой поглядывая на часы. Чем скорее закончится вечеринка, тем быстрее я смогу выложить родным новость и жить дальше.

Когда балетный мастер-класс подходит к концу, наступает время торта – изюминки любой вечеринки. Существует мало вещей, удовлетворяющих так, как очень дорогой торт. Мы поём Зои песенку, смотрим, как она со второй попытки задувает свечи и ждём своей порции лакомства. Несколько женщин честно берут наполненные тарелки у официанта, но большинство вежливо отказываются и незаметно располовинивают порции мужей. У меня кусочек с буквой «Д» от «Дня рождения», и я вспоминаю Дэвенпорта – Бена. Я скучаю по нему по-разному и по многим причинам, но сейчас – так, как обычно скучает по партнеру единственная одиночка в комнате, заполненной парами.

Я наливаю в бокал ещё вина и следую за толпой в гостиную, где Зои начинает открывать подарки, несмотря на увещевания Мауры подождать до отъезда гостей. К счастью, Зои как раз в том возрасте, когда не терпится поскорее все распаковать, поэтому в считанные секунды она оказывается в окружении множества розовых и лавандовых, пластиковых и мягких игрушек. Куклы «Американская девочка», наборы для вышивания бисером, настольные игры и большое количество всевозможных Барби. Зои приберегла мой подарок напоследок. Это деревянная шкатулка с монограммой и вращающейся балериной внутри. Я очень горжусь тем, что сделала выбор без помощи Мауры, к которой обычно прибегаю в последнюю минуту.

Зои по подсказке Мауры сначала смотрит открытку. Мы все слушаем, как девочка громко вслух зачитывает поздравление, стопорясь на трудных словах. Она доходит до последней строчки и читает: «С любовью, тётя Клаудия». Зои смотрит на меня и спрашивает:

– А почему нет дяди Бена?

Чёрт.

– Да, Клаудия, почему? – повторяет вопрос мама.

Говорю, что это моя оплошность.

Зои недоумённо смотрит на меня. Очевидно, она не знает слова «оплошность».

– Забыла написать его имя, – вяло поясняю я.

– Вы ра-азво-одитесь? – пугается Зои, и это наводит на мысль, что в браке её родителей тоже не всё гладко. – Бабуля Ви сказала тёте Дафне, что вы разводитесь.

У моей мамы, так называемой бабули Ви, наконец появляется желанный шанс. Она оглядывает комнату, создавая максимальный визуальный контакт с типичным для неё выражением «кто за меня?». Потом поворачивается ко мне и применяет свой самый сладкий, мелодраматический и убедительный голосок:

– Так это правда?

Все взоры устремлены на меня. Даже друзья Мауры, которые никогда раньше со мной не встречались, уставились в ожидании ответа. В голову приходит мысль еще один, последний разочек солгать, но притворство во мне попросту иссякло. Поэтому я говорю Зои:

– Иногда что-то в отношениях не получается.

Маура выглядит так, будто вот-вот упадёт в обморок: как из-за самой новости, так и из-за чёрной метки, которую моё объявление поставило на её празднике. Папа подбегает ко мне, крепко обнимает и шепчет, что всё будет хорошо. Мама начинает всхлипывать.

– Я знала это… Знала, – подвывает она, и Дуайт, прибывший лишь пару минут назад, обмахивает её лицо розовой коктейльной салфеткой с надписью: «Зои шесть лет!».

Отрываюсь от папы и заверяю:

– Я прекрасно себя чувствую.

Одна из подруг Мауры, женщина с чёрными как смоль волосами и большущими бриллиантовыми серёжками, каких я не видела даже на красной дорожке, даёт маме косметическую салфетку. Потом протягивает ещё одну Дафне, которая, как собака Павлова, начинает плакать вслед за мамой.

В комнате повисает мертвая тишина, и Зои, которая поражена, но держится с завидной выдержкой, выпаливает ещё один «заботливый» детский вопрос:

– Это потому что ты не хочешь малыша или потому что не любишь дядю Бена?

Задать такой вопрос – всё равно, что спросить «Вы ещё бьёте вашу жену?», и я не могу не восхититься проницательной способностью шестилетнего ребёнка мигом усмотреть корень проблемы и обнажить суть моего развода.

Конечно же, ответ прост: я не хочу детей, поэтому Бен не хочет меня. Я почти произношу эти самые слова, но в последний момент улыбаюсь и озвучиваю типичное взрослое объяснение, которое незамедлительно переносит меня в лагерь плохих матерей, склонных к увёрткам. Или по крайней мере в лагерь плохих тёть.

– Мы просто не были созданы друг для друга, Зои, – говорю я племяннице.

Зои бросает на меня растерянный взгляд: очевидно, она совсем не понимает мои слова. Но, прежде чем она успевает сформулировать следующий вопрос, я улыбаюсь, встаю и иду в столовую, где угощаюсь ещё одним кусочком торта. На этот раз мне попадается буква «Р» – что значит «развод», — разукрашенная розовой и зеленой глазурью.