Долгая дорога в дюнах-II

По дороге

Тайга бежала навстречу. Ели и сосны в ослепительно белых шапках стояли сплошным нескончаемым коридором, Порой казалось: вон за тем поворотом дорога выскочит на простор, в ясный и солнечный день, но тайга вновь хватала ее в свои объятия и уводила все дальше и дальше.

В машине было двое: водитель и корреспондент московской молодежной газеты. Выехали они ранним утром, тогда же и познакомились, у подъезда гостиницы. Среднего роста крепыш в сером неказистом свитере вывалился из кабины и шутовски вытянулся:

— Илья Николаевич Половцев, прибыл в ваше распоряжение.

«То, что ты Илья Николаевич, а не Илья и тем белее не Илюшка, вижу», — прикинул Горяев, без энтузиазма пожимая руку шофёра, но представился достаточно вежливо:

— Горяев.

Шофер продолжал выдерживать взятый им тон:

— А если не секрет, служители вредного культа каким именем нарекли вашего батюшку?

«С заковыкой!» — подумал Горяев и с усмешкой представился:

— Алексей Павлович.

— Значит, Павлович? Вот теперь порядок в избушке на колесах. В какую степь прикажете?

— Неплохо бы добраться до Слюдянки.

— Рысцой потрусим или сразу вскок пойдем?

— А это уж вам лучше знать, на что ваш жеребец способен.

— А что? Конь как конь. Он у меня, язви его в бок, как хочешь ходит. Вперед, назад…

— Лучше бы вперед.

— Да вы не сомневайтесь. Добежит куда следует.

Пока машина выбиралась из города, Горяев настороженно наблюдал за шофером. Тот неторопливо, как на экзамене в автоинспекции, продирался по городским улицам.

«Пожалуй, тут ни рыси, ни скока не дождешься. Дай бог сегодня добраться до Слюдянки», — отметил про себя Горяев. Затем его опасения постепенно рассеялись. Машина выбралась из города и побежала резвей. Алексей нарушил молчание:

— Илья Николаевич, вы что ж, так на газике всю жизнь и ездите?

— Нет, на «козле» я второй год. До этого на «Победе» и «Волге» сидел, первого возил. — Заметив удивленный взгляд Алексея, пояснил: — Тут, знаете, своя причина, свой интерес есть.

— Какая же, Илья Николаевич? На «Волге» оно как-то солидней, да и деньжат, небось, побольше?

— Да так-то оно так, конечно. Только, я говорю, свой интерес есть, — и, немного помолчав, с лукавинкой в глазах продолжал: — Перво-наперво, что меня с дороги спихнуло, так это моя благоверная. Ревнивая стала, как тигра.

— А тигры разве ревнивые? — расхохотался Горяев.

— А бес его знает, как там тигры, но моя каждый день одну песенку пела: «Зачем баб в машине возишь?». Отбиваюсь: это, мол, товарищи по оружию. «Я тебе такое оружие пропишу, что быстро у меня демобилизуешься». А как их не повезешь, когда начальство велит? То в райком, то в клуб, то в типографию, то еще куда. Надо ж людям помогать. Они и так, бедные, бегают будь здоров. Да и какие это бабы? Так, название одно. Смотришь — девка сама из себя ядреная, как орешек, хоть в кино снимай, а все не замужем. Чего ты, говорю, Ирка, замуж не идешь? Смеется: «Не берет никто». — «Не бреши, досидишься, и вправду не возьмут». Ну что ж, отвечает, доля такая значит. «Да какая там доля, если ты ее сама отпихиваешь? Вон Николай. Чем не парень? И на тебя засматривается». Нельзя, говорит, он же комсорг. «Ну так что ж, что комсорг? Ему и любить не позволено?» — «Это уже не работа, если любовь крутить начнем». А ты, говорю, не крути, а люби. На работе работай, а любить люби. Да куда там, и слушать не хотят. Какие там бабы — слезы!

— Ну а в этой машине разве не приходится девчат возить?

— Почему не приходится? Приходится. Только тут другое дело. Перво-наперво коленкор не тот. Газик — не «Волга». Сюда и мужика иного добром не заманишь. Опять же, в «Волге» стекла многовато, сидишь, как в витрине гастронома. А тут брезент. Поди разберись, кто с тобой едет. А вообще, я вам скажу, на газике и работа веселее. На «Волге» ты все больше с начальством. Свой, конечно, интерес в том есть. К начальству ближе — командиров меньше. Да и сам себе кажешься солидней, вроде бы тоже из ответственных. Но оно ж только вроде бы. Я, например, человек общительный, коллектив люблю. Чтоб и людей послушать и самому сказать можно было. А начальство любит, чтоб его слушали. Начальство молчит — значит, думает, не мешай. Спрашивает — отвечай. Говорит — слушай. Не разговоришься. А на газике — тут, вроде б, все равны. Сегодня ты, то есть, к примеру, один едет, завтра другой — тут и сам речь сказать можешь. А деньжат, вы говорите? Оно, конечно, кто ж от них откажется? Да все равно всех ее заберешь. Вот смотрю на некоторых: гребет, гребет. Ну, думаешь, есть у человека все, что ни пожелает, а ему мало. Давай и давай еще! И что меня удивляет: вот эти больше всех и недовольны. Все им что-то не так. А я так полагаю, зажрался ты, сукин сын, язви тебя в бок.

Водитель говорил, а лицо делалось злее и злее. Он вдруг перескочил на совершенно другую тему:

— Вроде бы и люди умные, а такую ерунду делаем. Вон, в гараже у нас… Попробуй какое-нибудь дерьмо достать, бумажек кладовщику несешь, как на доклад министру. Или, помню, у нас на комсомоле все шефством баловались…

Алексей невольно улыбнулся. Как-то трудно вязалось восклицание «у нас на комсомоле» с обликом пожилого мужчины. Но увидев совершенно серьезное лицо водителя, понял, что тот не шутит.

— Кончается, значит, год — наступает новый. Берем обязательства. Вырастить сколько-то там гектаров. Все районы справки пишут, расчеты делают. Это, значит, чтоб доказать. Мол, не дуриком предлагаем, а на основе научного подхода. Шибко тогда любили такие расчеты. Все считали: и курей, и поросят, и коров, и все на основе научного. Ну, подходим, подходим, а его все нету. Ну, это нам меньше всего. Как шефство свое показать — вот что главное. Партийных там и других работников, конечно, за то, что нету, — спрашивали. Харч-то людям нужен. Уполномоченные мотались. Мы тоже. Как же иначе? Поля свои ищем. А их, что комсомольских, что не комсомольских, — ни взять, ни глянуть. Был у нас секретарь райкома, головастый хлопец. Придумал, чертяка, таблички у дороги выставлять. Мол, комсомольско-молодежное поле. Фамилия бригадира, кто в бригаде работает и сколько собрать они со своей делянки желают. Прямо художественная галерея. Едешь и сердце радуется — издалека видно. Вообще, я вам скажу, были художника. Нынче таких что-то не видно. Или другой, по фамилии Аркатов. Работал секретарем обкома. Сейчас где-то не то в финотделе, не то на телевидении обретается. Приезжает из Москвы какой-то большой начальник. Ну, то да се, встретили, значит, как положено. Давай о делах рассказывать. Едем по городу. Вот, говорит Аркатов, здесь мы на общественных началах спортзал строим. Я ему на ухо: это же баня. Молчи, говорит, старый, много знать будешь, совсем на пенсию пойдешь. Помолчать, конечно, можно. Молчу. Только думаю: я-то на пенсию пойду, когда час настанет, а вот когда твой придет? И правда, турнули. А я что ж? Я и на газике свое доезжу.

Лицо шофера улыбалось. Но Алексей заметил, что последние слова были произнесены с грустью. Он внимательно слушал своего собеседника, изредка поглядывая по сторонам. Дорога петляла по тайге. Она то убегала вперед, то вдруг останавливалась и делала такой замысловатый зигзаг, что, казалось, заигрывает с путником. Илья Николаевич сидел, немного подавшись вперед, внимательно смотрел на дорогу и то и дело прикуривал одну и ту же папиросу. Он как бы прирос к баранке. Гладя на шофера, можно было подумать, что машина родилась вместе с ним. Чувство первой неприязни к водителю почти улетучилось, все больше отодвигалось в сторону недоверие к его шоферским способностям. Появилось что-то вроде жалости к человеку, у которого, по-видимому, не совсем удачно сложилась судьба.

— В Москве никогда не приходилось бывать? — спросил Горяев.

— Как же, бывал. В позапрошлом году. «Волгу» оттуда пригонял.

— Своим ходом?

— Ну, нет. Зачем? Поездом. Своим ходом если погонишь, так от «Волги» одна Неглинка останется. Правда, недавно писали, что какой-то псих из Владивостока своим ходом на «Москвиче» в Сочи поехал. Ну, как говорится, блаженному воля, спасенному рай. Дорожки у нас, Алексей Павлович, еще не для босоножек. Тут сапожишка кирзовый, и тот призадумается. А езда в Москве, конечно, классная, язви ее в бок, — шофер, что-то припомнив, незлобно и весело расхохотался. — Приехал в Москву. А там таких, как я, уже человек десять собралось. За машинами, значит. Встретились, конечно, как полагается, вздрогнули по-сибирски. Это значит, по банке раздавили. Утром пошли машины получать. Бегаем, документы оформляем, а я все присматриваюсь. Как тут наш шоферский народ ездит. Получили машины. Хлопцы говорят: «Ты, Илюха, давай вперед, а мы за тобой». Ну что ж, ехать так ехать. Перекрестился я в душе, помянул бога, как положено в нашем шоферском деле, и дернул вперед. Ну и наслушался, я вам скажу. Дали москвичи мне аттестацию по всей форме! А черт его там поймет? Жмут тебя слева и справа. То гони, то не гони. Я уж и картуз с себя снял, рядом положил. Потом пиджачок тоже скинул. Так мотались мы, пока не выскочили на широкую улицу. Я одного мужичка насчет маршрута расспросил. Растолковал он мне, ну мы и дунули. Едем полчаса, час. Ну, и здоровая, думаю, Москва. Смотрю — что за черт? Дом как будто знакомый, кажись, уже проезжали его. Да мало ли в Москве домов одинаковых? У нас на что уж город небольшой, и то — как в инкубаторе. Гоню дальше. Вроде бы освоился немного, по сторонам смотреть начал. Проходит еще час. Опять тот же дом. Вот это, думаю, уже чертовщина. Но еду вперед. Кто его знает, сколько бы так еще катались. Останавливает нас милиционер. «Куда едете?» — спрашивает. Объясняю. «Откуда?» Опять объясняю. Все ясно, говорит, колонна «Волг» без номеров третий заход по Садовому кольцу делает. Позвал он своего напарника. Отвези, говорит, этих дундуков на место, а то они еще сутки мотаться будут. Хлопцы потом давай надо мной издеваться. А вы, говорю, куда смотрели, чего за мной тянулись? Да мы, говорят, по сторонам не смотрели, некогда было. Мы за тобой как уцепились, так только и мыслей, чтоб не отстать.

Алексей беззвучно хохотал. Он представлял эту картину. Смеялся и Илья Николаевич.

— Это не то что у нас. Тут себе гони — ни встречного, ни поперечного. В кювет, разве, вскочишь или в сосну врежешься. Да и то, если во хмелю или сонный. А так что ж, езда спокойная, смотри по сторонам да верти баранку. У вас там глаз да глаз нужен.

— Это первое время, Илья Николаевич, так кажется. А потом, как привыкнешь, так даже легче, чем здесь. Все расставлено, расписано, только исполняй.

— Привыкнуть, конечно, можно. Но мне кажется, я бы никогда не привык. Может, потому, что мы — таежники — народ дикий.

— Ну уж и дикий. Куда ни глянешь, стройка за стройкой, завод за заводом.

— Это точно, водитель улыбнулся. — Многие думают, что мы тут с медведями в обнимку прогуливаемся. Давеча дамочку одну с самолета в город подвозил. Чего она поначалу только не плела! А в город въехали, глаза выпучила и слова сказать не может.

— Ну, вот видите, а вы говорите — дикие. У вас еще поучиться надо.

Помолчали. Все так же бежала вдоль дороги заснеженная тайга. Солнце светило будто вполсилы, и от этого тени на дороге казались приглушенными, по-акварельному мягкими.

Горяев начал было придремывать, но услышал негромкий смешок водителя.

— А в Москве у меня тогда еще одна неувязка получилась. Было у меня желание Большой театр посмотреть. Там тебя только и ждут с билетами. Что делать? В Москве, может, первый и последний раз. А когда домой приедешь, что расскажешь? Решили мы с хлопцами днем пойти и попроситься, чтоб хоть помещение показали. Ну, подошли к театру, стоим, кумекаем, как туда войти. Первым никто не хочет, стесняются. Толковали, толковали, подбегает какой-то гражданин. Не желаете ли, мол, святыню русской культуры осмотреть? Желаем, говорим. Быстренько, говорит, по пятьдесят копеек платите и пойдем, а то время экскурсии проходит. Ну, мы с радостью, что так все просто решилось, отдали ему свои копейки. Еще народ подошел. Тоже, видно, такие же, как мы — только в пустой театр и могут попасть. Человек двадцать собралось. Повел он нас. Да не оттуда, где колонны, а с загашника такого-то. Заходим, тихо. Где-то, слышим, голоса раздаются. Вы, говорит, тут постойте, а я сбегаю посмотрю, можно ли уже идти. Стоим, минут десять проходит. Давай потихоньку вперед продвигаться. Выходим в какой-то зал. Вдруг на нас вахтеры: «Кто такие, откуда?». Мы, значит, так, мол, и так, объясняем. Смеются: «Посмотрели?». Да нет, говорим, не успели еще. Ну тогда, говорят, смотрите и уматывайте быстрее, пока начальство не пришло. «А где же наш экскурсовод?» Эх вы, говорят, тюхи. «Экскурсовод! Проходимец он, вот кто. Обманул он вас». Ну что ты скажешь? Вот ведь подлец, на чем сыграл. Таких душить надо…

Горяев, прикрывая смущение смехом, проговорил:

— Ну, вы тоже хороши. Дали себя околпачить.

— Нельзя же так жить — увидел человека и думай: обдурит он тебя или нет? Я хочу, чтоб человек уважал меня, а я его.

Машина медленно поднялась в гору и, облегченно всхлипнув, побежала навстречу деревушке. Несколько десятков коробков-домишек выстроились вдоль самого тракта. В каждом дворе виднелись красиво уложенные поленницы дров, над трубами тонкие столбики дыма убегали высоко в небо. Было необыкновенно тихо и безлюдно.

— А ведь скучно вот так жить, — вслух подумал Алексей.

Шофер какое-то время помолчал, затем ответил:

— Кому так. Возьмите меня. Да я из Сибири ни за что не уеду. Или вот эти, в деревне. Чего им? Телевизор есть, кино тоже. Магазин, школа на месте. Театра или коктейлей нету? Зато у них такое есть, что вам и не снится. То есть я так, к примеру, чего, мол, и в городе нет.

«А ты с заковыкой», — во второй раз подумал Горяев и смущенно, но с одобрением глянул на водителя. И, желая замять свою случайную бестактность, спросил:

— До Слюдянки-то далеко еще?

— Нет, рядом, километров восемь осталось.

А как вы смотрите, если перекусить? Найдется там?

— Почему ж не найтись? Сообразим.

В районный центр въехали, когда солнце уже было в зените. Проехали по большой и широкой, вероятно, центральной улице, свернули налево возле универмага и в конце небольшой и узкой улочки остановились перед чем-то, напоминающим скверик, в центре которого стоял небольшой деревянный домишко с вывеской: «Столовая». Столовая была обычной, ничем не примечательной. Напоминала одну из московских и отличалась от них, может быть, тем, что была чище и уютней. Впрочем, было у харчевни еще одно неоспоримое преимущество перед ее столичными сестрами: кормили здесь тем, чего ни в какой Москве не сыщешь. Особенно поразили Алексея грузди и куропатки, которые стоили необычно дешево. Плотно пообедав и выпив под конец два стакана горячего и крепкого чая, Горяев вышел на улицу. Илья Николаевич, успевший пообедать быстрей, уже копался в моторе. «Козел», поседевший и продрогший, жадно урча, выбрасывал из глушителя клубы дыма.

— Дышит старик? — Алексей тоже заглянул под капот.

— А куда он денется? Помирать дома надо. Вы, я вижу, готовы? Ну, так что, — двинем дальше?

Когда выехали из Слюдянки, Илья Николаевич предупредил:

— Теперь только посматривайте, красотища пойдет невообразимая.

— Горы, что ли, будут?

— Да как вам сказать? Не Кавказ, конечно, но бугорок приличный.

Машина полезла вверх. И хотя подъем казался не таким уж большим, высота непонятным образом увеличивалась. Узкую, по-настоящему горную дорогу справа все время подпирала морщинистая, будто изъеденная оспой, гранитная стена. Слева же дорога обрывалась глубокой пропастью, на дне которой смутно виднелся берег закованного в лед Байкала. Вправо смотреть было невозможно: стремительный бег скалы раздражал глаза и кружил голову. Когда Горяев смотрел на дорогу, она казалась ему вполне вместительной для газика. Но стоило поглядеть влево, и сразу он начинал чувствовать, что колеса машины висят над пропастью. Было скользко, как на катке. Машина судорожно вихляла из стороны в сторону, и шоферу стоило немалых усилий заставлять ее двигаться в единственно нужном направлении.

— Да, тут не соскучишься, — не своим голосом протянул Алексей.

Илья Николаевич рассмеялся:

— Был у нас в гараже шофер. Не помню, кто по национальности. Мустафой звали. Ну, да это неважно. Приехал к нам кто-то из Москвы. Тогда этой стройки и в помине не было. Пожелал этот товарищ — ну, который приехал, — к рыбакам байкальским съездить. Куда везти? Решили — сюда. Как раз этот самый Аркатов работал, которого не то в финотдел, не то на телевидение выдвинули. Поехали. Тот, ну, который гость, значит, смотрит на дорогу, видит — дело керосином пахнет. Повертелся, повертелся, остановиться велел. По такой красивой дороге, говорит, грех на машине ездить. Пешком, мол, надо. Ну, вышли из машины, идут. Шли, шли, а потом этот товарищ спрашивает: «А далеко ли до колхоза?» Ему отвечают: «Километров пятьдесят». Нечего делать, снова сели в машину. Повертел он, повертел годовой и говорит: «А тут ведь, хлопцы, и калекой немудрено остаться». А ему Мустафа из-за баранки отвечает: «А вы не волнуйтесь. Здесь кто аварию терпел, еще никто жив не оставался».

— Ну, спасибо, утешил, — натянуто рассмеялся Алексей.

— Ничего, Алексей Павлович, бог не выдаст, свинья не съест.

Дорога местами становилась шире. Казалось, что она вот-вот вырвется из цепких лап гранита, но очередной поворот снова делал ее такой узкой, что захватывало дух. Только когда начался крутой и извилистый спуск и внизу замаячили контуры стройки, Горяев немного успокоился.

На стройке Горяев пробыл весь остаток дня, а когда совсем уже стемнело, промерзший и обессиленный зашел в общежитие девчат. Говорили «за жизнь», пили чай. Где-то в середине разговора дверь отворилась, и на пороге появился Илья Николаевич.

— Ну, так и думал, — протянул он. — Сижу в машине, слышу — чаем запахло. Дай, думаю, загляну, помогу хозяевам.

С шумом и гамом усадили гостя за стол, налили здоровенную кружку чая.

— Ох, и сила, — блаженно вздыхал шофер, — век бы тут сидел.

— Ну и оставайтесь с нами, — шутливо предложила черненькая толстушка, что сидела рядом с ним.

— Нельзя милая, — серьезно ответил водитель, — жена со свету сживет.

— А откуда она узнает?

— Э, девоньки, от моей жены ни один шпион не схоронится.

— Боитесь, значит?

— Что есть, то есть — боюсь родимую.

Алексей с удовольствием слушал застольную болтовню, но какое-то непонятное чувство тревоги все время напоминало о себе. «Что со мной, — думал он, — почему я разволновался?» И вдруг понял. Дорога. Обратная дорога. Он смотрел на водителя, но у того на лице, кроме блаженства, ничего прочесть было невозможно. «Может быть, он собирается здесь ночевать?» — рассуждал про себя Алексей, и приятное чувству надежды слегка шевельнулось в его душе. Но Илья Николаевич вдруг поднялся, сладко потянулся и ни к кому в частности не обращаясь проговорил:

— Хорошо в тепле, душа тает. Только вот надо пойти глянуть, как там нутро у «козла» моего. Ему еще сегодня потрусить придется. — И, нахлобучив на лоб старенький треух, не спеша выпел из комнаты.

Сомнение насчет того, ехать или не ехать, окончательно развеял комсорг стройки Борис Бетев:

— Вы меня с собой до города прихватите?

— Какие могут быть разговоры? Конечно!

— Я думаю, — продолжал Борис, — если дел особых у вас больше нет, может, и поедем, чтоб пораньте отсюда выбраться?

— А какая разница, теперь, — невольно вырвалось у Горяева, — раньше или позже?

— Да особой разницы, конечно, нет. Снежок там начинает мести. Вот я и думал: может, пораньше, оно лучше будет?

«Только этого не хватало», — со злостью отметил про себя Алексей. Но наигранно весело ответил:

— Ну что ж, ехать так ехать.

Простились с девчатами, пообещали заезжать друг к другу в гости и вышли на улицу. Было холодно. На небе ни звездочки, только снег плавно опускался на землю.

— Прямо балет на льду со световым эффектом, — вырвалось у Алексея.

Крепко ухватившись за рукоятку у щитка, он внимательно вглядывался вперед. Фары едва-едва выхватывали из темноты контуры дороги, а сверху все сыпались и сыпались белые пушинки. Хрипло посапывая, газик налетал на белые бугорки снега, разметывал их в клочья, настойчиво прокладывая путь. Чем выше поднимались в гору, тем ощутимей были порывы ветра, а метель становилась просто непроницаемой.

— В такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выгонит, — с раздражением проговорил Алексей.

Шофер глянул в его сторону и улыбнулся.

— А что погода? Все на месте. Воздух свежий, снежок чистый. Конечно, сейчас и дома посидеть неплохо, особенно возле женского пола. А хороши девчушки, верно, Алексей Павлович?

— Вы, я вижу, в этом деле толк знаете, Илья Николаевич.

— А чего ж там не знать? Всю жизнь, слава богу, в брюках ходил, в юбке никто не видел. Да и наука не такая хитрая.

— Илья, ты расскажи, как француженку на Байкал возил, — поддержал разговор Борис.

— Что там рассказывать, старые раны ворошить, — неохотно откликнулся шофер.

— Что за француженка? — рассеянно спросил Алексей. Он все с большей тревогой оглядывался по сторонам. Машина еле катилась. Казалось, она вот-вот пробьет эту белую непроницаемую стену снега и нырнет в черный провал пропасти. «Куда он едет, черт его побрал? — с раздражением думал про себя Горяев. — Это же форменное безумие». Машина вела себя, как норовистая лошадь. То и дело шарахалась из стороны в сторону, словно пытаясь вырваться из рук седока. Необычно вел себя и водитель. Все время ерзал, вертел во все стороны головой и без конца ощупывал карманы.

— Потеряли что-нибудь? — спросил Алексей.

Илья Николаевич нехотя ответил:

— Да вот папиросы, кажется, где-то посеял.

«Странно, — подумал Горяев, — я же только что видел пачку у тебя в руках». Но ничего не сказал, а только предложил:

— Сигарету дать?

— Давайте, не откажусь.

В темноте огонь от спички показался таким ярким, что впереди вообще ничего не стало видно. Алексей не выдержал:

— А же повернуть ли нам, хлопцы, назад? Переждем, а потом и поедем? А?

Шофер сделал несколько затяжек, затем спокойно ответил:

— У нас теперь путь, Алексей Павлович, только один. Вперед. Развернуться здесь негде. Задом сдавать? Задницей далеко вперед не уедешь. Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо. — И, словно приняв какое-то важное решение, забалагурил:

— Расскажу я вам лучше, как француженку на Байкал возил. Было это несколько лет назад. Приехала это, значит, к нам французская делегация. Шесть человек. Приняли как положено. Все показали, рассказали. Идет дело к их отъезду. Попросили они Байкал им показать. Ну что ж, дело хорошее. Среди них бабенка одна имелась. Такая вся крученная, но в общем ничего. Собрались на Байкал ехать, машины пригнали, а она возьми якобы и заболей. Ну что, посудили-порядили, вызвали ей врача, а сами решили все-таки ехать. Проходит что-то около часа, как все уехали, прибегает она в обком. Выздоровела уже, тоже на Байкал желает ехать. Что ты будешь делать? Надо везти, иностранка все-таки. И тут, на тебе, я подворачиваюсь. Вези! Поехали. Лопочет она по-русски — ну и смех один, ничего не пойму. Зеркальце все из сумки достает да на мордаху поглядывает. То подкрасит что-то, то подправит — порядок, значит, наводит. И все: ах, красиво, ах, колоссально!

Ехали, ехали, место красивое увидела. Внизу Ангара и возле нее поляна большая. Давай постоим, объясняет. Остановились. Вышли на поляну. Я все на часы поглядываю, а она делает вид, что не замечает. Ходила, ходила, а потом легла, руки за голову закинула, улыбается. Спрашивает: «Ты не боишься женщин?» Смешно спрашивает, но понял. А что их, говорю, бояться, что они — звери какие? О, ты, говорит, настоящий мужчина, опасный. Да какой там, говорю, опасный? Был, да весь вышел. Не поняла или сделала вид, что не дошло до нее. Показывает, чтоб присел рядом. Ну что ж, присесть можно. Присел. А она цап мою руку и на грудь себе.

Вижу, дело плохой. Вырываться неудобно, гордость мужская не позволяет, а в глубину заходить страшно. Собрание сразу представил. Подхватил я ее на руки и понес к машине. Она, видно, по-своему это поняла. Трясется вся, щеки мне губной помадой вымазала. Что ж, ты, думаю, стервина, со мной делаешь. Сцепил зубы, подошел к машине, усадил ее, дверцу захлопнул и пошел на свою сторону. Сел, включил зажигание и будь здоров. Чувствую, что она на меня глазами дикими смотрит. Лицо побледнело, пот на лбу выступил. Молчу. Приехали на Байкал, нашли ее приятелей. Назад со мной в машину не села. В город вернулись, возле гостиницы вышли прощаться. Ко мне даже не подошла. Обиделась, значит. Ну и черт с тобой, думаю. Но вот вопрос: как эта история на второй уже день по всему гаражу стала известна? Я-то ведь — молчок, никому ни единого слова. А мне ее во всех подробностях, будто кто на той полянке рядом стоял. До сих пор эту загадку разгадываю…

Алексей совершенно забыл про дорогу. Все время следил за лицом шофера и то и дело вытирал выступавшие слезы. А Илья Николаевич сидел в своей привычной позе, головой почти упираясь в лобовое стекло. Ветер уже не шумел, а стонал, пытаясь сорвать жалкую брезентовую крышу автомобиля.

«Дворник» лихорадочно метался из стороны в сторону и уже не чистя, а просто разбрасывал снег. Алексей пытался разглядеть слева стену скалы, но ничего не видел. Справа в какие-то доли секунды то появлялись, то исчезали черные пятна пропасти. Вновь стало жутко. По телу все время пробегала холодная, гадкая дрожь, к горлу подступала тошнота.

И вдруг из-за поворота навстречу газику вынырнул грузовик. Расстояние между машинами было так незначительно, что не столкнуться, казалось, невозможно. Алексей зажмурился. Но тут «козел» вместо того, чтобы остановиться или хотя бы затормозить, в каком-то диком рывке прыгнул вперед и сделал резкий поворот направо. Алексей не увидел, а почувствовал, как колеса машины повисли над пропастью. «Все!» — промелькнуло у него в голове. Он уже почувствовал сладкую истому падения, услышал, как трещит и ломается металл. И все, что накопилось в нем за последнее время, нечеловеческим стоном рвануло наружу.

— Вы чего, — услышал он над своим ухом спокойный голос шофера, — нездоровится, что ли?

Алексей открыл глаза и увидел невозмутимое лицо Ильи Николаевича. Машина по-прежнему катила вперед, навстречу ветру и пурге.

— Я уже… пропасть… — заплетающимся языком бормотал Алексей.

— А, это чепуха. Я как заметил, что тот дурачок из-за поворота выскочил, так и подумал: остановишься — врежет промеж глаз обязательно. А тут как раз площадочка впереди, выступ там небольшой есть. Я и рванулся туда. Так что все по-научному, не волнуйтесь.

Но успокоиться Алексей уже не мог. Он молчал, и разговор сам собою прекратился. Сколько еще так ехали, Горяев не помнил. Заволновался он только, когда увидел первый огонек. Потом к нему прибавились еще огоньки, и не успел Алексей опомниться, как они уже въезжали в Слюдянку. Не останавливаясь, проскочили ее и уже через несколько минут оказались вновь в объятиях ночи и тайги. Метель здесь была значительно меньше. Теплое чувство радости захлестнуло Алексея, и он незаметно для себя задремал. Проснулся, когда машина въезжала в город.

— Ну, вот вам и все, Алексей Павлович. Где б ни ездили, а домой прибежали, — проговорил Илья Николаевич и, немного помолчав, смущенно предложил: — Может, заедем ко мне? Ну что вы сейчас в гостинице будете делать? Ни чаю попить, ни поужинать. А у меня быстренько, по-домашнему сообразим. Как вы смотрите? А?

— Неудобно как-то, Илья Николаевич, поздно уже. Да и жена ваша, как встретит нежданных гостей?

— В этом вы не сомневайтесь. Жена у меня что надо. Это я на нее для юмора наговорил. Верно, Борис?

— А вздрогнуть у тебя найдется? — откликнулся с заднего сиденья Бетев.

— Будь спокоен, все найдем.

Жена Ильи Николаевича встретила гостей, не выказав ни малейшего удивления тем, что муж прибыл не один. Видно было, что в этом доме такие визиты в порядке вещей. На столе появилась закуска, бутылка спирта.

Выпили, закусили. Налили по второй. Илья Николаевич раскраснелся и весь сиял от удовольствия.

— Хорошо вот так-то дома, в тепле и светле, — проговорил он и вдруг, что-то вспомнив, обратился к жене: — Мать, ты не помнишь, где мои глаза? Всю дорогу проискал. То ли потерял, то ли дома оставил.

— Да вон они, на тумбочке лежат, — ответила супруга.

— Точно. Вот зараза какая, когда надо, никогда не найдешь. — Он вскочил, взял с тумбочки очки в металлической оправе и нацепил их на нос. — Хоть нормальными глазами на свет божий глянуть, а то все на ощупь.

Увидев ошарашенное лицо Горяева, рассмеялся и проговорил:

— Я вам сейчас еще грибочков принесу, — и выскочил за дверь.

— Вот ведь человек, — протянул Борис. — Он и с «Волги» ушел, потому что плохо видит. На «Волге» с таким зрением не поездишь. Перешел на газик. Ездит. Очки надевать стыдится. Все старости боится. Дороги знает, как дьявол. Прямо по памяти ездит.

За окном стояла зимняя ночь.