Долгая дорога в дюнах-II

Рекомендация

Порт подковой вдавливался в город, и трудно было разобрать, где кончаются городские улицы и начинается суматоха разгрузок и погрузок. Трамваи, например, проходили так близко, что казалось, они вот-вот подбегут к какому-нибудь судну и начнут принимать товар. Сотни глаз городских громад щурились на утренние зори и вечерние закаты, разноцветно мигали под негромкие гудки судов, окрики паровозов, толкотню вагонов и бой склянок.

Удлиняли причал. Шли земляные работы.

Котлован и гора земли возле него росли прямо пропорционально, как вдруг раздался металлический скрежет, и экскаватор, чавкнув вхолостую челюстями, удивленно уставился вниз. Экскаваторщик, молодой парнишка, отвел ковш в сторону, вылез из кабины, неторопливо спустился в котлован; установив причину скрежета, побледнел, осторожно поднялся наверх, тихо, почти на цыпочках прошел несколько метров, а затем пустился бежать. Он ворвался в кабинет начальника порта, и уже через несколько минут порт знал: возле пятого причала отрыли бомбу размером в легковой автомобиль. И все, что до сих пор в порту двигалось, замерло в напряженном ожидании. Появились машины с необычными номерными знаками, замелькали военные с какими-то приборами — они сосредоточенно-серьезно делали как будто вчера начатую работу. Затем прибыло начальство во главе с высоким седым генералом.

Сапер не брезгует ни единой мелочью: выслушивает, взвешивает в памяти все, что знает, все, с чем приходилось встречаться, и так — только так — находит решение.

Комиссия работала. Место находки было оцеплено со всех сторон. Появились часовые. Военные осматривали бомбу и обменивались мнениями. Их фигуры то исчезали в яме, отрытой экскаватором, то появлялись наверху. Солдаты тянули кабель, устанавливали полевые телефоны, прожекторы. В порту ждали, что решит комиссия. Все мысленно были там, возле злополучного экскаватора, который стоял на самом краю обрыва, словно в смущении отвернув ковш в сторону. Даже ему, наверное, было неприятно смотреть туда, где лежала бомба. Лежала, слегка наклонившись вниз, рылом почти касаясь воды. Лежала так, что ни вперед, ни назад ее подать было невозможно.

Комиссия работала. Все, что было в состоянии передвигаться, отогнали в сторону, все, что можно оградить, оградили. Выглядели эти меры предосторожности наивно, потому что в сгустке портовой тесноты смахивали на ребячливую просьбу закрыть глаза, пока не совершится самое страшное.

Комиссия работала. Тянулись нескончаемые минуты ожидания. Событие комментировали все. Моряки с иностранных судов (их отвели на действительно безопасное расстояние) уже в который раз твердили, что в этой страна все необычно. Наши ставили себя на место саперов и предлагали десятки вариантов работ.

Прошло утро, полдень, вечер, зажглись прожектора, а люди в военной и гражданской одежде вглядывались и вглядывались в каждый квадратный сантиметр опасной земли. Почти не разговаривали, только смотрели и думали. Каждый по-своему, но об одном и том же.

С места события комиссия перебралась в кабинет начальника порта. Вначале говорили все сразу. Затем каждый коротко и предельно четко высказывал свое предложение.

Пришли к одному решению — трогать бомбу нельзя. Ни опустить, ни поднять ее невозможно, она намертво схвачена скалой и попробовать как-то подрубиться и вызволить ее — авантюра чистейшей пробы. Конечно, было бы идеально — погрузить бомбу на плот или баржу, оттащить в море и уничтожить. Но… Определить тип бомбы было несложно — в свое время это легко делал каждый мальчишка — фугаска-пятитонка. Но вот как она среагирует на прикосновение человека — можно только догадываться. Есть внешние приметы, понятные опытному глазу, есть интуиция, но и только…

Когда все, что надо было сказать и выслушать, было высказано и выслушано, в комнате остались генерал Назаров и полковник Реутов. Генерал сидел у открытого окна и глотал сырой ночной воздух. Полковник, заложив руки за спину и низко опустив голову, ходил по кабинету. Оба молчали. Генерал думал о том, что еще несколько дней назад он служил в другом округе, жил в другом городе, среди других людей, ему и в голову не приходило куда-то перемещаться, что-то начинать сначала. Не те годы. Но, видно, там, наверху, посчитали иначе. Новая должность, новые хлопоты и никаких скидок ни на возраст, ни на здоровье. Назаров только-только начал осматриваться и вдруг — на тебе.

Генерал понимал, что обстановка, конечно, не самое главное. Ее всегда можно изучить и принять решение. Даже такое, за которое платят самую высокую цену. А вот людей… Пока что Назаров знал: пойдет на дело самый опытный и самый толковый. Здесь не важны ни анкетный листок, ни характеристика. Ободряло присутствие Реутова. Когда-то вместе служили, учились в одной академии, дружили. В сложившейся ситуации это было большой удачей.

Генерал думал. Ясно: бомбу трогать нельзя. Порт и город не отодвинешь. Пролежала фугаска в земле двадцать с лишним лет и накопила за это время столько сюрпризов… Каких? Откроешь — узнаешь. А рванет?

Генерал закрыл глаза. Проклятое давление! Сердце стучало гулко, как метроном. И стук этот, казалось ему, слышен по всему порту.

Наконец полковник остановился. Он принял решение, оставалось согласовать с генералом:

— Разрешите обратиться, товарищ генерал!

Назаров не сразу сообразил, что эти слова относятся к нему, и какое-то время продолжал смотреть в окно, затем резко повернул голову и, слегка покраснев, смущенно ответил:

— Ну, что уж так официально, Семен Петрович? Попроще не можешь? — И уже совсем по-домашнему спросил: — Кому доверим, Семен?

— Круминю! — Какую-то долю секунды полковник помедлил и добавил: — Капитану Круминю.

Сказано все это было с такой уверенностью, что остальные вопросы генерал задал словно по инерции:

— Латыш, что ли?

— Да!

— Давно знаешь?

— Всю службу.

— Молодой?

— Двадцать семь.

— Коммунист?

— Комсомолец, наш комсорг.

— Ты на меня, Семен, не обижайся, я ведь людей совсем не знаю.

— А я и не обижаюсь, Иван Николаевич, я понимаю. Потому и сам волнуюсь больше, чем следовало. Ребят хороших у нас немало, есть и отчаянные, есть и зубры, но здесь ведь ювелир нужен с железными нервами. А это Круминь, Другого такого нет.

— Зовут как?

— Илмар.

— Он что у тебя, все время по этому делу работает?

— Я вам говорю, Иван Николаевич, лучшего у меня нет.

— Познакомиться можно?

— Пожалуйста, полковник выглянул в дверь и крикнул: — Капитана Круминя ко мне!

В комнату вошел высокий офицер. Остановился у порога, быстрым взглядом окинул комнату, затем отчеканил три шага, вытянулся и, глядя куда-то между генералом и полковником, словно там был кто-то третий, доложил:

— Капитан Круминь по вашему приказанию прибыл.

Назаров внимательно смотрел на офицера. Статный блондин с голубыми глазами. Симпатичен. Так по крайней мере казалось с первого взгляда.

— Вы знаете, капитан, зачем мы вас пригласили?

— Так точно, товарищ генерал!

Назаров удивленно поднял брови.

— Откуда же вам известно?

Теперь удивление отпечаталось на лице офицера.

— Так бомба же, товарищ генерал!

— Ну и что?

— Разряжать нужно, товарищ генерал.

Сказано это было спокойно и уверенно.

— Вы убеждены в этом? Вы считаете, это единственный выход?

— Так точно, товарищ генерал!

«А ведь Реутов, кажется, прав, этому парню характера не занимать», — думал генерал.

— И не страшно? — генерал в упор смотрел на офицера.

— Страшно, товарищ генерал.

— Вы боитесь?..

— Конечно, товарищ генерал. Дело опасное. В бомбы такою калибра они и хитроумные ловушки ставили.

— И все-таки готовы пойти на такое дело?

— Если прикажете, товарищ генерал.

— А если не прикажут? — в голосе Назарова читались нотки разочарования.

— Значит, пойдет кто-то другой, товарищ генерал.

— То есть вы хотите сказать, что не прочь отказаться от задания? Правильно я вас понял?

— Нет, товарищ генерал.

— Тогда объяснитесь.

— Вы спросили меня, товарищ генерал, боюсь ли я? Конечно, боюсь. Если я скажу, что нет, вы мне не поверите и это будет правильно, потому что это будет ложь. Вы думаете, что я готов отказаться. Так я же сам на это дело напросился. — Круминь искоса глянул на полковника. — Но если вы прикажете, конечно, пойдет другой.

Генерал улыбнулся.

— Слушайте, капитан, вы хитрить умеете?

— Умею, товарищ генерал, но не люблю.

— А врать?

— И не умею, и не хочу.

Назаров откровенно расхохотался.

— Садитесь, капитан, чего стоять. Сам откуда родом, из Риги?

— Из Риги, товарищ генерал.

— Вы хорошо говорите по-русски.

— У нас все говорят.

— Так уж и все?

— Во всяком случае, понимают все.

— Мне доводилось встречаться с латышами во время воины. Даже был один приятель, кстати, тоже Круминь.

В это время дверь отворилась и в кабинет вошел начальник порта. Почерневший, измученный, он грузно сел в кресло, достал из кармана носовой платок и вытер им лицо и шею. Жалко было смотреть на этого пожилого человека, ставшего за несколько часов старше на много лет.

— Тяжко, Юрий Карлович? — спросил Реутов.

— Тяжко, Семен Петрович, и час от часу не легче, — он достал из кармана бумажку и положил на стол. — Штормовое предупреждение!

— Да, только этого нам не хватало, — полковник пробежал содержание бумаги и передал ее Назарову. — Шторм идет, товарищ генерал.

Назаров прочел бумагу, зачем-то сложил ее вчетверо и аккуратно положил на стол.

— Что будем делать, товарищи? — вопрос относился ко всем.

Несколько мгновений стояла такая тишина, в которой, казалось, можно было услышать даже мысли друг друга.

Первым нарушил молчание Реутов:

— Надо начинать немедленно. Как вы полагаете, Юрий Карлович?

Начальник порта опустил глаза. Было видно, как дергается веко…

— Вопрос лишь в том, кто кого опередит: мы или стихия.

— А вы что скажете, капитан?

Как только начался разговор о шторме, Круминь встал. По его лицу невозможно было определить, волнуется он или нет. Только холодный блеск глаз давал возможность догадываться, что творится у него на душе.

— Я готов, товарищ генерал.

— Сколько времени вам надо на подготовку?

— Я думаю, час-полтора хватит.

— Это значит в двадцать — двадцать тридцать, прикинул генерал. — А если не успеете до шторма.

— А разве у нас есть другой выход, товарищ генерал?

В комнате снова наступила тишина. Начальник порта рассматривает какое-то пятно на столе. (Бывает же такое: двенадцать лет просидел за этим столом и не замечал никаких пятен.) Реутов чертил на листке бумаги тоненькие стрелки. Генерал не спускал с Круминя глаз, будто надеясь именно в эти мгновения раскрыть нераскрытое, понять непонятное. А Круминь по-прежнему смотрел в окно.

Наконец Назаров встал. Поднялись и остальные.

— Вы правы, капитан, другого выхода действительно нет. Приступайте. А вы, полковник, проверьте связь, свет, ограждение, безопасность… Докладывать лично мне! Вопросы будут?

Когда офицеры ушли, Назаров прошелся по кабинету: Долго осматривал макеты кораблей и сувениры, выставленные в шкафу за стеклом, перетрогал все телефонные аппараты у письменного стола, затем обратился к начальнику порта:

— Вот ведь как жизнь устроена, Юрий Карлович!

— Да, Иван Николаевич, к сожалению, пока так. Смотришь на все это и думаешь: что ж ты, человек, делаешь? Неужели еще не научен? Все старается выдумать такое, чтоб не только человека на земле не осталось, а и микробы холерные сбежали к чертовой матери. Живи, радуйся, помогай друг другу. Нет! Все ему неймется. Продолжительность жизни считают… А что ее считать? Плюнуть не успеешь, как она позади, жизнь. Капитан этот пацан… Ему бы на танцы с девчонкой, в футбол играть, а он пошел… — Лагздынь подошел к столику, взял бутылку боржома и раскупорил ее с таким остервенением, что горлышко раскололось.

Швырнул осколки на поднос, зло хлопнул дверью и вышел, Назаров еще какое-то время бесцельно рассматривал макеты судов, потом резко повернулся и зашагал к выходу.

Небо, еще несколько часов назад такое безоблачное и голубое, замутилось облаками. Порывы ветра заставляли хвататься за козырек фуражки.

Назаров прошелся по опасной зоне и про себя отметил, что прилегающая к ней часть порта отличается от опасной тем, что ее (при неблагополучном исходе, о котором хочешь не хочешь думалось) разворотит, возможно, чуть меньше. Генерал постоял возле экскаватора до тех пор, пока не установили последнюю пару прожекторов. И когда они вспыхнули, осветив все мертвым белым светом, Назаров подумал: «Готова операционная». Вот уж действительно точное слово — операция. Генерал даже на какое-то мгновение представил себе Круминя со скальпелем в руках. Усмехнулся: «Только здесь, как ни старайся, спасибо пациент не скажет. Сам поблагодаришь, если доживешь до следующей операции».

Подошли Реутов и Круминь. Капитан был уже не в форме, а в спортивном костюме. Медленно расставляя слова, он смущенно проговорил:

— Извините, что в таком наряде. Чувствуешь себя легче и как-то, — он окончательно смутился, — безопасней. Чепуха, конечно, но привык.

«У тебя уже привычка, — подумал генерал, — привычка ходить на смерть». Но ответил бодро:

— По мне, капитан, иди хоть голый, только назад возвращайся.

Круминь ответил в том же тоне:

— Постараюсь, товарищ генерал. Я, знаете, в этом тоже заинтересован.

— Ну что ж, товарищи офицеры, сверим часы и в путь… На моих двадцать тридцать две. Из зоны всех, Семен Петрович, убрать! Через десять минут, капитан, приступайте! Давай руку на удачу. Ни пуха тебе, ни пера, Круминь, и пошли ты нас к чертовой матери.

Назаров крепко пожал Круминю руку.

Ветер крепчал с каждой минутой, и генерал подумал, что море шумит, как приближающаяся линия фронта. Он дошел до здания управления порта и, не оборачиваясь, чтобы не увидеть мертвого света прожекторов, света, в котором молоденький капитан должен был сделать, быть может, самое главное дело своей жизни, вошел в знакомый уже кабинет. В комнате было пусто. Достал из кармана таблетки, глотнул одну, подумал и глотнул вторую. «Удачи тебе, парень, удачи. И тебе, и нам». Уселся в кресло и устало вытянул ноги. Теперь делать было нечего. Он уставился в электророзетку на стене и просидел не меняя позы до тех пор, пока не пришел Реутов.

Полковник взял кресло, пододвинул поближе к окну, уселся, закурил. Сделав несколько затяжек, тихо доложил:

— Начали, Иван Николаевич.

Назаров также тихо ответил:

— Хороший парень…

Реутов встал, зажег свет. Достал из кармана какую-то бумагу и протянул генералу. Назаров развернул листок.

«В парторганизацию

от капитана Круминя И. Г.

Прошу принять меня кандидатом в члены КПСС, с Программой и Уставом КПСС ознакомлен…»

Генерал читал. Буквы прыгали. Их как-то очень сложно стало собирать вместе. Он тыльной стороной ладони вытер лоб.

— Фу ты черт, в пот кинуло… Как на фронте… Помнишь, полковник, перед атаками сколько таких получали…

Подошел к столику и начал пить боржом прямо из разбитой бутылки. Полковник прикурил от окурка очередную сигарету и заговорил:

— Сейчас мне заявление отдал. Спрашиваю: «А рекомендации у тебя есть?» Одна, отвечает. Так, может быть, говорю, завтра документы и оформим? Нет, говорит, давайте сегодня, и будто ни с того ни с сего: «У меня сын растет…». Тогда я ему одну рекомендацию от себя пообещал, а он: «Вы уж в случае чего и третью найдите». А что ему искать? Кто его не знает? Вот ведь такая натура: все ему кажется, что недостоин, не заслужил.

— Я дам этому парню рекомендацию, — сказал Назаров тоном, не допускающим возражений.

— Не получится, Иван Николаевич. Не знаете вы его положенное по Уставу время.

— По Уставу, говоришь? Оно, конечно, верно. Только вот что я тебе скажу: другой, смотришь, в партии всю жизнь, хоть иконы с него пиши. И по Уставу принят. А на деле разглядишь — только фасад и имеется. Я вот тебе расскажу как раз на эту тему историю, с войны. Помнишь сорок первый?! Кто драпал, кто дрался, кто плакал, кто радовался — все было… Защищали мы одну высоту в Белоруссии, отступление прикрывали. Я тогда батальоном командовал. Вызвал меня командир дивизии и говорит: «Давай, Назаров, выручай, а то всем крышка». Ну, мы с немцами и сцепились, двое суток дрались. Ты ведь, наверное, и сам помнишь каждый бой? А это был такой, что и в гробу не позабуду.

Назаров закрывает глаза и, словно альбом с фотографиями, перелистывает страницу за страницей. Он даже кашляет — будто от порохового смрада.

…Вторые сутки батальон защищал высоту. Батальон — это если считать и живых, и мертвых, тех, кто уже отвоевался, и тех, кому еще осталось «стоять насмерть!». Шла восьмая атака фашистов. Стреляло, взрывалось, горело и плавилось все. А танки лезли и лезли. Они как призраки появлялись из-за дымной полосы разрывов и шли на высоту, вбивая в нее все новые и новые порции раскаленного металла. Лезли, пока не натыкались на такой же горячий металл, разворачивались и, если еще могли, уволакивались назад.

Назаров открывает глаза и продолжает:

— Отбили мы восьмую атаку. И людей уже почти нет, и боеприпасы на исходе, а приказ: «Стоять и никаких!». Говорю комиссару: «Собери людей, потолкуй. На одну-то атаку нас должно еще хватить!». Собрались мы. Грязные, измученные в крови — такое, наверное, и во сне не придумаешь. Понимают солдаты, отступать не собираются. Только хотели расходиться, просит слово один. Был у нас в батальоне латыш, тоже Круминь, Гунар Оскарович. Мужик — поискать таких надо. Дрался как черт. Если что поручишь — можешь не сомневаться. Он у нас вроде ходячей совести был. Ну так вот, поднимается этот Круминь и говорит: «Примите в партию!». Рекомендация у нега только одна, из Латвии привез. Достает он ее из кармана и дает комиссару. Тот смотрит, ни черта не понимает, написано по-латышски. А Круминь свое: «Примите в партию, если можно». Смотрю я на него и думаю: а кому же и можно, если не таким, как ты? А комиссар мой то ли подрастерялся, то ли еще чего, только встал на дыбы и все: нельзя! Рекомендацию я тебе, говорит, давно написал, здесь она, в нагрудном кармане, а принять не можем, потому что кворума нет.

Ах ты, думаю, чернильная душа, и вслух говорю: «Да разве, товарищи, здесь дело в кворуме?» Все за меня. Правильно, мол, нечего бюрократию разводить. В общем, пока мы судили, рядили и Устав обсуждали, полезли немцы в девятую атаку. Ну, я тебе скажу, это был настоявший девятый вал. Немцы, видно, решили взять высоту во что бы то ни стало и придавили так, что, когда бой окончился, осталось нас трое: я, Круминь и казах один. У меня плечо прострелено, у казаха левая рука по локоть оторвана, у Круминя две пули навылет. Сползлись мы в один окопчик, кое-как перевязались, помирать готовимся, в плен поклялись не сдаваться. Смотрю, мой Круминь не в себе, слезы из глаз катятся. Неужели, думаю, сдал парень? Спрашиваю, поддержать хочу, а он меня, как плетью. Вам, говорит, хорошо, вы коммунист, а я так беспартийным и кончу. Вам, дескать, не понять: я к этой партии всю жизнь шел. Плутал, спотыкался, но шел. А теперь, когда дошел, у вас кворума не хватило.

Словом, прав человек. Достаю из сумки лист бумаги и составляю протокол партийного собрания, подписываюсь за председателя. Потом передаю протокол казаху, благо он тоже оказался член партии. Тот читает. Правильно, говорит. И подписывает за секретаря. После этого объявляю Круминю, что решением партийного собрания он единогласно принят в члены ВКП(б). Тот, понимаешь, слушает и ушам не верит. Как же, говорит, принят, если собрания не было? Собрание, отвечаю, было, и мнение людей ты слышал. Проголосовать они только не успели, зато кровью расписались. Да у меня, говорит, и рекомендации всего две, вернее даже одна, комиссар свою не успел отдать. Это, отвечаю, не самое главное. Достаю второй лист бумаги и пишу ему рекомендацию. Потом лезу из окопа и добираюсь до комиссара. Он метрах в двадцати лежал. Достаю из кармана рекомендацию — она вся алая да липкая. Вернулся в окоп, отдал ее Круминю. На, говорю, другой такой нигде не получишь… Потом опять был бой, мы себя уже в покойники записали, да, видно, не судьба.

Попали мы в один госпиталь, даже в одну палату. Круминь хотел было о протоколе в политотделе рассказать, еле уговорили, чтоб не делал глупостей. Приняли его в партию. Как ребенок радовался. Забрали его потом у нас в латышскую дивизию. Мы все время переписывались, до сорок четвертого. Уже где-то под Ригой погиб, не дошел…

Назаров встал, подошел к окну, распахнул.

— Вот так, полковник, а ты говоришь — по Уставу.

Где-то тоненько прокричал буксир. И кукушкин этот голосок, удивленный и радостный, влетел в переполненную нервным напряжением комнату, весенним эхом коснулся людей и улетел в осеннюю ночь.

Реутов встал:

— Пойду гляну, что там…

Назаров немного помедлил, затем тоже вышел.

Яркие лучи прожекторов выхватывали из тьмы бесконечные струны дождя, натянутые между небом и землей. Генерал нашел Реутова и Легздыня, молча куривших зажатые в кулаках сигареты. Тоже закурил. Все трое стояли, слушали, как звенит дождь, и силились распознать в этом звуке что-то очень важное и очень необходимое. Что? Этого не знал никто из троих.

Вдруг Легздынь зачем-то распахнул плащ, расстегнул ворот рубахи, опустил галстук и проговорил:

— Надо кончать, товарищи! И толку не добьемся, и парня угробим.

Вероятно, Реутов и Назаров думали о том же. Генерал откликнулся немедленно:

— Вы правы, Юрий Карлович, надо прекращать операцию. И, раздражаясь, словно с ним кто-то спорил, добавил: — В такую погоду только разминированием и заниматься. Пролежала четверть века и еще авось пролежит.

Сказал, а про себя подумал: «Хорошенькое дело — прекратить, а если волна ее шевельнет — ведь трахнет!». Но тут же отогнал эту мысль и холодным тоном приказал:

— Товарищ полковник, операцию приказываю прекратить, капитана отозвать, службу охранения усилить. Исполняйте приказ!

Реутов как-то деревянно козырнул, повернулся, отчеканил несколько шагов и вдруг побежал.

Легздынь облегченно вздохнул. Он взял генерала под руку и предложил:

— Пойдемте в кабинет, Иван Николаевич.

Всю дорогу молчали… Только у порога Легздынь приостановился и с болью проговорил:

— Обидно, до слез обидно…

Назаров, ничего не ответив, прошел в комнату. Ему самому было тоскливо: человек действия, он не терпел безысходности и беспомощности. В кабинете Легздынь подошел к книжному шкафу и извлек бутылку коньяка.

— Хотите?

— Нет, спасибо… А впрочем, давайте.

Начальник порта разлил коньяк по стаканам и извинился:

— Закусить вот только нечем.

— Ничего, и так сыты по горло.

Выпили, помолчали. Затем Легздынь спросил:

— Еще?

— Да нет, хватит. Оставьте напоследок, когда закончим всю эту историю.

— Я вам тогда ящик выставлю.

— Хорошо, напомню.

Юрий Карлович убрал коньяк, сполоснул боржомом стаканы, уселся в кресло и закурил. Молчали. Снаружи послышались торопливые шаги, в комнату влетел Реутов. И от бега, и от возбуждения он задыхался:

— Он категорически отказывается выполнить приказ, говорит, поздно.

— Кто говорит? — Назаров не сразу понял, о ком идет речь.

— Круминь, товарищ генерал.

— Он что, с ума сошел? Мы в армии или на базаре? Товарищ полковник, я еще раз приказываю прекратить операцию! Вы слышите? Приказываю! Немедленно! Через пять минут доложите об исполнении, идите!

Реутов ушел. Назаров ходил из угла в угол и злился.

Пришел Реутов не через пять минут, а через добрых двадцать. Вошел в комнату, окинул всех невидящим взглядом, опустился в кресло и обхватил голову руками.

— Что случилось, Семен, в чем дело? — спросил генерал.

— Ничего, Иван Николаевич, просто я не смог выполнить ваш приказ. Не смог оторвать его от бомбы. Он лежит на ней и работает. Ничего не хочет понимать. Закрыл бомбу собой от воды и работает. — Реутов говорил куда-то в пол. — Вы бы это только видели: яма, бомба, сзади волны. Приказывал, просил, ничего не помогает. Если, говорит, брошу, все равно взорвется, а я попробую разрядить.

Несколько минут в комнате стояла тишина.

Затем Назаров схватил с вешалки плащ-накидку и, громко хлопнув дверью, выскочил на улицу. Реутов и Легздынь побежали за ним.

Все трое стояли у здания портоуправления и не знали, куда идти. Все решалось само собой, вопреки их намерениям. Оставалось только верить в невозможное, верить в удачу человека, который там, в яме, боролся со ржавой смертью.

Ветер с треском хлопнул окном. Назаров вздрогнул и выругался.

Сколько прошло минут, часов, суток? Никто этого не знал. Море ревело сильней и сильней. Ветер бесновался, дождь хлестал без перерывов. Томительному ожиданию, казалось, не будет конца.

И когда над обрывом появилась фигура, все замерли в затаенном неверии. Но фигура медленно двигалась к зданию, где стояли командиры. Первым не выдержал Реутов, Он что-то выкрикнул, странно наклонился вперед и побежал. За ним бросились остальные.

Когда Назаров подбежал к клубку мокрых людей, он сначала не мог разобрать, где Круминь, затем толпа расступилась и генерал увидел этого человека. Мокрый, в изорванном костюме, с рассеченным лбом, он шагнул вперед. Стал по стойке «смирно», доложил:

— Товарищ генерал, задание выполнено. Бомба обезврежена.

У Назарова перехватило дыхание. Он подошел к офицеру, крепко прижал к себе и расцеловал. Затем отступил назад и сдавленным от волнения голосом озабоченно спросил:

— Кровь откуда, ранен?

— Ударился. Царапина, товарищ генерал.

— Волной, что ли?

— Волной, товарищ генерал.

— Я вот тебе покажу, волной! — Генерал пытался сделать суровое лицо. — Ладно, иди переодевайся, толковать будем потом.

Назаров повернулся и быстро зашагал к своему временному командному пункту. Все у него внутри трепетало от волнения и радости, голова кружилась еще сильнее. Генерал снова подумал о проклятом давлении и, чтобы сбить эту мысль, вдруг остановился и пошел к обрыву.

Волны вкатывались в земляную подкову, добегали до бомбы и с треском разбивались. Генерал представил, как Круминь лежит в этой яме, сухощавым телом своим прикрывает фугаску от яростного натиска моря, и зябко поежился. «Черт возьми, — подумал он, — почему такие вот сюрпризики называются эхом войны?.. Это ж война! Самая настоящая, во всей своей обнаженности».

За спиной раздался тихий голос Легздыня:

— Я б такого парня, Иван Николаевич…

— Все, все будет в свое время.

— Нет, я серьезно, ведь такое сделать, это же в голове не укладывается.

— Я тоже не шучу, Юрий Карлович. Такие ночки в жизни человека не часто случаются.

Генерал никак не мог оторвать глаза от бомбы. Она купалась в морской ванне и выглядела безобидным обрубком. Наконец он повернулся к Легздыню и в свете прожекторов увидел, как набрякли мешки у него под глазами. «И у меня, наверное, такие же», — вяло подумал генерал.

— Слушайте, кто-то обещал коньяк, притом целый ящик?

— Готов расплатиться хоть сегодня.

— Не пугайте, примем и сегодня, а пока идемте смотреть на именинника.

В кабинете начальника порта было полно людей. Возбужденные голоса тонули в табачном дыму. С приходом начальства гомон поубавился, а когда Назаров взял чистый лист бумаги и начал что-то писать, и вовсе прекратился. Генерал исписал добрых два листа, аккуратно поставил подпись, повернулся к Реутову:

— Как зовут Круминя?

— Илмар.

— А по отчеству?

Полковник смутился.

— Ей-богу не знаю. Как-то привыкли все — Илмар и Илмар. Сейчас уточню.

Но в комнату вошел сам Круминь. Он смущенно смотрел на заполнивших кабинет людей и не знал, куда деть свои избитые, искромсанные руки. Все смотрели на капитана.

Назаров подошел к нему:

— Вам, кажется, нужна еще одна рекомендация в партию.

— Нужна…

— Вы не возражаете, если эту рекомендацию дам я.

— Вы же меня совсем не знаете, товарищ генерал.

— Ну, это мы обсуждать не станем. Если у вас нет возражении, получайте свою третью рекомендацию. — Генерал протянул парню исписанные листы, бумаги. — Хотя: постойте, здесь не хватает одной детали. Как ваше отчество?

— Николаевич.

— Так и запишем — Николаевич. — Назаров вписал отчество и вдруг остановился. — Значит, отца звали Николаем? Жаль.

— Почему, товарищ генерал? — Круминь растерялся.

— Потому, что одного моего знакомого — тоже Круминя звали Гунаром. Гунар Оскарович Круминь. Он мог бы быть вашим отцом, этот Гунар Оскарович.

Генерал обменялся понимающим взглядом с Реутовым и распахнул окно.

— Накурено тут…

За хлестом дождя, ворвавшимся в комнату, все вдруг услышали, как по-весеннему звонко кукушкиным криком прокричал далекий портовый буксирчик.