Долгая дорога в дюнах-II

Школу кончили…

Лесок был небольшой. Несколько полян на его склонах окружали акации, дубы и березы. Находилось это место совсем близко от города, и посещали его довольно часто. Особенно весной. Тогда в лесу появлялось столько подснежников, их так собирали, что город становился голубым. Цветы были везде: и в вазах, и в руках, и просто на земле.

Сейчас, конечно, подснежников не было, но тишина и тонкая прохлада по-прежнему делали чудесным этот зеленый уголок.

Как только бывший десятый класс вошел в лес, девочки принялись собирать цветы, а ребята разбрелись в разные стороны.

Вволю набегавшись, все мало-помалу собирались у костра. Расстелили пиджаки, разложили снедь и принялись за трапезу. Разлили вино — остатки с выпускного вечера. Вадим взял стакан, зачем-то осмотрел его со всех сторон и спросил:

— Можно речь сказать?

— Валяй, — ответило ему сразу несколько голосов.

— Только не так, как ты вчера на вечере распинался, — добавил Генка.

Но во взгляде Вадима было что-то такое, от чего все невольно притихли. Лишь Генка неестественно хрипловатым голосом попросил:

— Слезы не подпускай, сырости и без тебя хватает…

— Все это, ребята, шутки. А школу закончили, детства как не бывало. Хорошо это или плохо — не знаю. Я пока еще ни черта не понимаю.

— Вот это ты верно, это ты молодец. Такое редко с тобой случается, чтоб сам признался.

Вадим не обратил внимания на реплику.

— Все мы еще ни черта не понимаем, только умников из себя корчим. Помните, в комсомол вступали в седьмом? Всем классом. «Молодая гвардия», Лиза Чайкина, Володя Дубинин… Все верно. Написал один заявление, все переписали и в райком. Принимайте нас, мы хорошие, в грудь стучать научились… Помните, умничали, на учителей кидались. И тот не такой, и этот не нравится. Конечно, всех я вспоминать не стану. А в общем, разве все плохие, разве не тому учили? Подонком, кажется, никто не вырос. Ну а дальше? Дальше как жить будем? Я вот, например, ей-богу, не знаю. А кто знает? А никто. Разлетимся, разъедемся. И придем куда-то, кем-то станем. Давайте выпьем за то, чтоб никогда мы не забывали нашей дружбы, чтоб навсегда запомнили этот день и, если доведется когда встретиться, чтобы каждый мог сказать — гадом я не стал.

Вадим смутился и покраснел. Ни на кого не глядя, поднес стакан к губам, какую-то долю секунды помедлил, затем резким движением опрокинул вино в рот и залпом выпил. Выпили и остальные. Было тихо, никто не нарушал молчания. Затем Ленька Рудаков извиняющимся тоном проговорил:

— Сказал ты, конечно, здорово, только ну ее к черту, эту грусть. Что мы, на тот свет собрались, что ли?

Все зашевелились, заулыбались, и опять все пошло по-прежнему. Кое-кто продолжал закусывать, кое-кто вновь пошел бродить по лесу, кое-кто улегся в тени и задремал. Генка с Вадимом тоже растянулись на траве и заснули. Их растолкал Абызов. Заплетающимся от волнения языком затараторил:

— Дрыхнете, черти! А тут мину нашли, совсем рядом.

Генка и Вадим вскочили.

— Где, какая мина?

— Да элементарная — противопехотная, — со знанием дела ответил Володька. — Пошли, что ли?

Недалеко от тропинки, почти в самом центре поляны, из земли выглядывал поржавевший от времени небольшой диск мины с воткнутым в сердцевину стержнем — запалом. Вокруг мины собрался уже весь класс.

— Ты смотри, зараза, как она ловко упряталась! Наступи, и привет горячий! Заказывай, мама, поминки.

Девочки, прижавшись друг к другу, с ужасом смотрели на мину.

— Мальчики, мы же все время здесь ходили. Слушайте, идемте отсюда скорей! Чего вы ждете? Хотите, чтобы она взорвалась? Да?

Генка присел на корточки и внимательно рассматривал мину.

— Что ты делаешь, сумасшедший, — взвизгнула Ирка Филатова, — отойди немедленно!

— Подожди, Ира! Тут подумать надо.

— Да что тут думать? Уходить надо.

— Ну, хорошо, мы уйдем, а кто-то придет и наступит. Тогда что?

— Так мы же доложим куда следует.

— Пока ты будешь докладывать, она так рвануть может…

— Господи, да лежала она здесь сто лет, полежит еще несколько часов, ничего с ней не случится.

— Дуреха ты, Ирка. Мина взрывается только раз, и когда это произойдет, ни одна контора тебе не скажет. Что будем делать?

Шел 1949 год. Уж кто-кто, а эти мальчишки были знакомы со всем, что и стреляет, и взрывается. Сейчас их стояло вокруг мины двадцать пять человек — тринадцать мальчиков и двенадцать девочек. Весь класс. Они все начинали школу с самого первого класса. Но было их тогда куда больше. Но те, кого не было среди них сегодня, никогда ничего не начнут и не кончат. Однажды они встретились со смертью на такой же вот поляночке… Вчерашние десятиклассники, они стояли вокруг мины и с видом знатоков ворошили в памяти правила обращения с подобными сюрпризами, правила, ими же изобретенные.

Тащить ее, конечно, нельзя. Да и куда?

Расстрелять? Из чего? Разминировать? Хватит, умнее стали, не один уже заплатил за науку последнюю, высокую цену.

Так стояли они и рассуждали. Девочки ахали, а мальчики думали. Никто не предлагал благоразумных решений: оставить дежурного и сбегать сообщить о мине в милицию. А может, кто и думал, да вслух не признавался. Генка продолжал сидеть на корточках и что-то прикидывать. Наконец он встал, неторопливо отошел в сторону и сказал:

— Тут, ребята, выход один. Разложить костер и взорвать.

Вадим искоса глянул на товарища:

— Да, пожалуй, ты прав. Только договоримся: девчонки и все хлопцы вон за тот бугорок, чтоб я здесь ни одной души не видел. Ясно?

— Психопат, — завизжала Люська Туманова, — сам гробануться хочет и других сманывает.

— Люсенок, — заворковал Вадим шутовским тоном, — тебя ни одна бомба не возьмет, тем более за тем бугорком. Можешь быть спокойна. Давайте, ребята, дуйте отсюда.

Девочек особо приглашать не пришлось. Их будто ветром сдуло. Зато парни остались на месте.

— А вам что, особое приглашение требуется? А ну марш отсюда, — рявкнул Генка. Жилы на шее у него вздулись, лицо стало багровым. Так бывало с ним всегда, когда он злился не на шутку.

— Чего орешь? Один, что ли, храбрый? — это говорил Володька Абызов. Лицо у него побледнело, руки дрожали, но стоял он твердо и уходить никуда не собирался.

— Я вот покажу тебе храбрых, лопух чертов! — Генка начал медленно надвигаться на Володьку, который потихоньку отступал. Вадим видел, что Генка зол, и, чего доброго…

— Ген, подожди. Не психуй! Ребята, ну какой смысл всем здесь торчать? Работы на две минуты — сушняку набрать. Давайте быстро! А костер… Все равно его разжигать одному. Да и черт его знает, какой там у нее механизм сейчас? Может, только прикоснешься — она и шарахнет.

— Оно, конечно, верно, — первым согласился Иван Парков и отошел в сторону. За ним потянулись остальные. Вскоре возле мины лежала такая куча хвороста, что ее хватило бы любой семье на зиму.

— Ну а теперь быстро отсюда, — снова потребовал Генка.

По его насупленному виду было ясно, что спор в данном случае бесполезен.

Когда все скрылись за бугром, он угрюмо спросил Вадима:

— А ты чего здесь толчешься? Будешь меня морально поддерживать? Не надо, управлюсь сам. Давай уходи. Очень тебя прошу, топай без лишних слов.

Вадим вытащил из кармана гривенник и показал товарищу. Тот взъерошился:

— Никакого жребия бросать не буду.

— Будешь!

— Не буду. Уходи, пока не схлопотал по шее. Самому же перед девчатами будет стыдно.

— Я схлопочу, ты схлопочешь, мы схлопочем… — В голосе Вадима слышалась такая решимость, что Генка не выдержал и сдался:

— Вредный ты тип. Ну, черт с тобой! Только бросать буду я.

Вадим решил не спорить. Монетка взлетела вверх, мелькнула в воздухе и шлепнулась на землю. Пока монетка летела, Генка успел крикнуть: «Мой орел!» Гривенник лежал «орлом» к небу. Генка самодовольно улыбнулся:

— Давно бы так… А то зря время тянем. Давай дуй…

Времени прошло, может быть, чуть больше, чем обычная школьная перемена, но показалось это время вечностью. Наконец Генка, весь потный и красный, вихрем ворвался за бугор и прилег рядом с товарищами.

— Ну, теперь порядочек… Отсалютуем окончанию школы по всей форме.

— Веток там хватит? Не потухнет?

— Не учи ученого…

Костер разгорался. Пламя поднималось все выше и выше.

— Сейчас шарахнет, — раздался Ванюшкин голос.

— Ой, девочки, и зачем я только пошла в этот проклятый лес! — заголосила Ирка и начала потихоньку пятиться назад.

— Ты что, с ума сошла? — зашипело на нее сразу несколько человек. — Жить надоело?

Генка крепко обнял Ирку и прижал к земле. Та замолчала, но продолжала всхлипывать.

Костер разгорался сильней и сильней.

— А может, она вовсе и незаряженная, — предположил кто-то, — и весь маскарад коту под хвост?

— Может, и так, — незлобно ответил Генка. — Сходи, проверь…

После этих слов все еще сильней прижали головы к земле.

И вдруг те, что лежали у самого края бугра, замерли: по тропинке к костру шла веселая компания парней и девчат. Шла прямо па мину.

— Вот это дела, — хрипло проговорил Генка. — Хлопцы, гробанем же людей ни за что ни про что. Что ты будешь делать?! Наза-а-д! — заорал он что было мочи, — наза-а-а-д!

То ли на той стороне полянки не услышали Генкиного голоса, то ли не обратили на него внимания — компания продолжала идти к костру. Чем помочь, что сделать, что предпринять? Орали все. А люди шли на костер.

Лицо Вадима покрылось испариной, колени дрожали. «Встать! — командовал он себе. — Встать!» Командовал и продолжал лежать. «Если ты червяк — ты не встанешь. Если ты человек — ты встанешь, встанешь, встанешь… Командую до трех и ты встанешь. Раз, два, три…»

Никто еще ничего не сообразил, как Вадим встал и, медленно отрывая ноги от земли, пошел в сторону мины. Чей-то воющий голос неожиданно перекрыл весь гам, стоявший над бугром:

— Ложись, дурак, ложись!..

Но Вадим шел. Он ничего не слышал, видел только костер и мину, что пряталась в огне. «Что я делаю, что я должен сделать? Это же безумие… Надо бежать, только бежать… А куда бежать, зачем бежать, что за вздор — бежать?»

Он продолжал идти очень медленно, слишком медленно. «Что у меня с ногами, деревянные, что ли? И голова болит, кто ее там колотит? Черт с нею, пусть болит, все равно теперь… Вот и костер. Пять шагов, четыре, три, два, один… Смотри, горит, не погас. А чего ему гаснуть, дров вон сколько».

Вадим подобрал большую палку и начал разгребать жар. «А, вот ты где!» Мина лежала в самом центре. Земля обгорела, подсохла и мина была почти на поверхности.

— Вот ты где, сволочь паршивая, — вслух проговорил Вадим и медленно, словно пытаясь погладить свирепого пса, протянул руку к мине. Протянул и тут же резко отдернул. Железо раскалилось. — Кусаешься, тварь? А мы сейчас, тебя успокоим, — как в бреду, не то запел, не то запричитал Вадим.

Он стащил с себя парадную белую сорочку, которую мать купила на выпускной вечер, свернул ее жгутом, осторожно обхватил мину, оторвал от земли, поднял и понес к краю обрыва.

«Тряпки горят, что ли, где-то?» — только успел подумать он и почувствовал резко-нестерпимую боль в руках. «У-у-у, гадина, — заскрежетал зубами Вадим. — Что же мне с тобой делать?»

Раскаленное железо разрывало ладони, болью пронизывало тело и мутило сознание. Во рту стало жарко и сухо, лицо заливал пот.

«Только не бросить, только не бросить», — шептал он сам себе, видя приближающийся край обрыва. Вадим подошел к нему, заглянул вниз и, качнувшись всем телом, швырнул мину. Взрыва он почти не слышал. Что-то прошелестело мимо уха, кусок земли ударил в лицо, а он стоял и улыбался. Его тормошили, обнимали, что-то кричали, а он улыбался. Потом почувствовал: болит. Но что — понять не мог. Наконец вспомнил и смущенно протянул вперед руки.

Увидел, как перекосились лица товарищей, как у Генки выступили на лбу капельки пота. Только тогда сам взглянул… Струпья кожи перчатками свисали с пальцев. Вадим закусил губу и, превозмогая боль, выдавил сквозь губы улыбку:

— Ничего, братцы, все хорошо. Школу окончили.