Жасминовые сестры

27

Я всегда в подробностях представляла себе, как снова вернусь домой. Я никогда не забуду вид порта и реки Меконг. Но то, что я увидела с борта парома, идущего из Вунгтау[25], очень сильно меня испугало.

Война ничего не смогла сделать с широкой рекой, однако лицо города получило во время войны глубокие раны. Мне показалось, что я больше не узнаю́ мой бедный Сайгон.

Это впечатление лишь усилилось, когда мы оставили порт позади. Прошло почти пятьдесят лет с тех пор, когда я последний раз шла по этой улице. Но даже тогда я не видела здесь такой нищеты. Вдоль обочин в грязи сидели на корточках люди с отсутствующими конечностями. На руках у некоторых женщин были изуродованные дети.

Я многое повидала за свою жизнь, но от этого зрелища мне на глаза навернулись слезы, и я зарыдала.

Снова успокоившись, я отправилась на поиски места, которое было моим последним домом в Сайгоне. Я не особо тешила себя надеждой. Годы войны могли стереть этот дом с лица земли.

Еще меньше я верила в то, что дом стоит на прежнем месте. Но он был там. На самом деле. Он был пустым. Я не нашла ни кузнеца, ни матери. Здесь не было даже соседей, которые могли бы рассказать мне, что случилось с моей семьей. Когда я вошла в полуразрушенный дом, мне показалось, что на мою душу лег огромный груз. Время изменило многое, но некоторые вещи я до сих пор хорошо помнила. На одной из балок были зарубки, с помощью которых мой отчим отмечал, как росли Тхань и я. Тут же были его старые кузнечные инструменты, которыми, судя по их виду, совсем недавно пользовались. Может быть, у моей матери и кузнеца родился сын и внуки, которые смогли унаследовать кузницу и дальше работать в ней?

С часто бьющимся сердцем я подошла к комнате, в которой жили мы с Тхань. Я и боялась, и надеялась, что там тоже все осталось без изменений, но меня постигло разочарование. Комната была пустой, там стояла лишь пара ящиков. Это и понятно, ведь прошло столько лет. За это время я стала пожилой женщиной. Наверное, после нашего исчезновения моя мать подумала, что мы с Тхань погибли.

Я опустилась на корточки перед одним из ящиков и открыла его. На первый взгляд здесь не было ничего ценного. И все же среди старых пиал, бамбуковых побегов и других мелочей я обнаружила фотографию в рамке с разбитым стеклом. Я вытащила ее, и у меня чуть не остановилось сердце, когда я увидела, что это за фотография.

Моя мать нашла ее и хранила все это время. Не жалела ли она о том, что решила выдать меня замуж? Вряд ли она возненавидела нас с Тхань, иначе не хранила бы этот снимок.

Я поставила фотографию на подоконник и некоторое время рассматривала ее. Мимо меня пронеслось так много лет. Я вспомнила, как Тхань стояла передо мной в нашем саду. Как мы с ней вдвоем сидели на крыше и смотрели на джунгли. Как она возвращалась с работы у крестьянина, который выращивал рис…

Слезы начали застилать мой взор, и я отвернулась.

Погрузившись в свои мысли, я погладила рукой стены, с которых облупилась краска, а затем мой взгляд упал на пол.

Это было так давно…

Во время побега я не взяла с собой цветы жасмина. Они остались в том же месте, где я, ничего не сказав Тхань, спрятала их. Может быть, они по-прежнему были там?

Я поискала, чем бы приподнять половицы, а потом подошла к одной из них, державшейся некрепко. Кто бы ни жил в этом доме последние годы, он не пытался закрепить ее. Я опустилась на колени и легко сняла половицу. И тут я увидела ее. Покрытая толстым слоем пыли, там лежала коробка, в которую я положила ветку жасмина еще тогда, когда жила во Французском квартале. Я сдула пыль с коробки и открыла ее. Я ожидала увидеть сухую веточку и пыль, в которую превратились цветы.

Однако цветы не рассыпались в прах. Конечно, они полностью засохли, но сохранились в тайнике. Даже листья не отпали.

Я положила коробку себе на колени и благоговейно рассматривала ее, пока не услышала, как в дверь заходит Мария.

— Maman, ты здесь? — спросила она.

— Да, здесь!

Я непродолжительное время боролась с собой, думая, показать ли ей эту коробку, но затем решила, что не стоит. Эта ветка повлекла бы за собой еще одну историю, а поскольку мне не хотелось лгать, я снова спрятала ее в коробку и успела вовремя сунуть под половицу. Фотографию же я положила в карман.

— Значит, тут ты жила, — сказала Мария, когда немного погодя нашла меня в моей комнате.

— Да, тут я жила. Целую вечность тому назад.

Мария огляделась, и я представила, какие мысли приходили ей в голову. Наверное, она была благодарна мне за то, что я покинула этот дом.

— Ты нашла что-нибудь, что осталось от твоих родителей? — спросила она затем.

Я покачала головой:

— Ничего, за исключением кузнечных инструментов. И я полагаю, что вряд ли соседи еще живы.

— Наверное, нет.

— Надо будет сходить на кладбище.

Я вздохнула и отвернулась. Цветы жасмина я успею забрать позже, а пока что они были в безопасности под половицей.

Наш пансионат находился во Французском квартале, который тоже очень сильно пострадал. Хозяйка пансионата немного напоминала мне повариху Ли, которая работала у моей матери. Когда я спросила ее, была ли в их семье повариха по имени Ли, она ответила отрицательно. Эта семья была родом из совершенно другой местности и вскоре после ухода французов воспользовалась шансом, чтобы перестроить здание в пансионат. К сожалению, с началом войны ее бизнес потерпел крах.

Постояльцы здесь не появлялись, а само здание сильно пострадало во время боевых действий. Несколько комнат были нежилыми: сквозь дыры в крыше можно было любоваться небом. Однако комнаты на нижнем этаже были свободны. В одной из них и поселились мы с Марией. Вид на улицу, конечно, раньше был очень красивым, но теперь мы смотрели на разрушенные дома и бедно одетых людей, которые тащили за собой мимо гостиницы повозки или пытались ехать на разваливающихся велосипедах.

— И что ты теперь собираешься делать? — спросила Мария, когда мы с ней сидели за ужином.

Хозяйка пансионата настояла на том, чтобы мы ели вместе с ее семьей. Это было очень щедрое предложение, от которого мы не могли отказаться, пусть даже у них было не так уж много еды.

За столом мы узнали очень много о боях и о том, что происходило в городе. При этом мне стало ясно, что мы могли бы сделать: либо оказывать помощь в больницах, ухаживая за жертвами войны, либо построить предприятие, которое давало бы людям работу и приносило бы пользу всем.

— Лучше всего обратитесь в больницу к доктору Винь. Она сможет сказать вам, где нужны помощники, — посоветовала хозяйка пансионата.

— Ты хочешь работать в больнице? — спросила меня Мария, когда мы снова вышли из комнаты.

— А почему бы и нет? — ответила я. — Я ведь ухаживала за твоим отцом. Люди тут нуждаются в помощи, поэтому мы сюда и приехали.

— Но ты же помнишь, каково это, — сказала мне дочь. — Ты же знаешь, как трудно тебе было за ним ухаживать.

— Основная сложность заключалась в том, что Дидье не хотел больше жить и вымещал на мне свою злость. А здесь люди будут рады, если им кто-то поможет.

На этом дискуссия закончилась. Мария знала, что ей не удастся меня переубедить.

На следующее утро я отправилась в клинику. Мария же в это время хотела навести справки о моих родителях. Мы вместе прошли некоторое расстояние, потом наши пути разделились.

Повсюду были видны следы войны. Многие развалины уже расчистили, но пробоины в стенах домов еще много лет будут рассказывать об ужасах, которые обрушились на этот народ. И в больнице, в которой работала доктор Винь, царил хаос. Несмотря на то что бои закончились, вьетнамцы были вынуждены вести борьбу с их последствиями. Время от времени люди наступали на противопехотные мины и их разрывало в клочья. Медицинское обслуживание оставляло желать лучшего, а последствия применения средств для уничтожения растительности просто шокировали.

Я испуганно отпрянула, когда в одном из коридоров клиники увидела женщину с ребенком на руках. У него не было глаз. После этого я старалась не присматриваться, потому что было еще очень много таких детей-калек, еще много людей с огромными шрамами от ожогов и ампутированными конечностями.

В конце концов я натолкнулась на медсестру, которая знала, где я могу найти доктора Винь. Она указала на больничную палату, из которой доносился решительный женский голос. Через несколько минут она вышла из палаты — худощавая женщина с загорелой кожей и темными волосами.

Я не поверила своим глазам. Она спросила:

— Что я могу для вас сделать?

Время, конечно, изменило черты ее лица, но не настолько, чтобы я не могла ее узнать. Однако я не думала, что встречу ее именно в этом месте.

— Тхань? — спросила я.

Врач удивленно взглянула на меня. Она явно меня не узнала. Она посмотрела мне в глаза, и я заметила на ее лице удивление.

— Хоа Нхай?

— Да.

Это короткое слово заглушил поток моих слез. Мы тут же бросились друг другу в объятия и расплакались. Успокоившись, мы еще раз посмотрели друг на друга.

Все эти годы почти не отразились на Тхань. У нее были такие же круглые темные глаза, а на коже почти не было морщин. В прическе у нее, как и у меня, виднелись седые пряди, однако волосы по-прежнему были пышными и гладкими. Тхань собрала их на затылке в пучок. Ее больничная униформа была подогнана по фигуре, которая была такой же, как у той девятнадцатилетней девушки, которая когда-то шла мне навстречу по дороге, возвращаясь с работы.

— Я просто не могу поверить, — хрипло прошептала Тхань, качая головой. — Хоа Нхай! Я думала, что ты погибла.

— А я никогда не сомневалась в том, что ты жива, — ответила я и снова прижала Тхань к себе.

— Доктор Винь, вы нужны в операционной! — позвала взволнованная медсестра, на которую мы на радостях совсем не обратили внимания.

Тхань с трудом оторвалась от меня:

— Мне нужно идти. Как насчет того, чтобы встретиться сегодня вечером? До восьми часов я буду в больнице, а потом я свободна.

— Да, хорошо. Я зайду за тобой.

— Замечательно!

— Ах, Тхань… Я… я, собственно, хотела спросить… Может быть, я могла бы здесь чем-то помочь?

Я чувствовала себя странно, произнося ее имя.

— Подойди к медсестре Тхао, она тебе скажет, где именно нужна помощь.

И с этими словами Тхань исчезла за дверью, на которой виднелась большая трещина.

Я стояла, словно сраженная ударом молнии, и смотрела, как ее фигура исчезает в коридоре. С тех пор как закончилась война и появилась возможность отыскивать людей через Красный Крест, я все время пыталась найти Тхань. Я не питала больших надежд — с того дня, как пираты увели ее с корабля, прошла целая вечность.

Может быть, это связано с тем, что я снова нашла цветы жасмина?

Вернувшись в приемное отделение, я обратилась к сестре Тхао. Та была примерно моего возраста — женщина, которая многое пережила. Несмотря на грубоватую манеру, с которой она разговаривала с пациентами, мне она понравилась.

— У вас есть опыт ухода за больными? — спросила меня сестра Тхао.

— Я ухаживала за своим мужем, который потерял на войне обе ноги.

Мой ответ произвел на нее большое впечатление, я увидела это по ее глазам.

— Нам может понадобиться помощь в отделениях. Сейчас это не так трудно, как до перемирия, однако очень многие люди страдают от последствий примененного американцами «Agent orange»[26].

— Если вы не испытываете страха перед людьми, у которых отсутствуют конечности…

— Не испытываю, — ответила я, стараясь не показывать, что испугана ее жестокими словами.

То, что война ожесточает людей, я знала слишком хорошо.

— Отлично. Тогда секунду подождите.

И вдруг раздался жалобный крик. Я резко повернулась и увидела, как на скамейке для людей, ожидающих своей очереди, согнулась от боли какая-то девушка.

Она была на позднем сроке беременности. Неужели у нее начались схватки?

— Почему она до сих пор не в родильном зале? — спросила я медсестру. — Неужели вы хотите, чтобы она родила ребенка здесь?

Медсестра отмахнулась:

— Ее время еще не пришло, можете мне поверить. Когда эти женщины из Телона рожают своих ублюдков, они всегда делают вид, будто им хуже всех.

Я была потрясена тем, как мало сочувствия было у медсестры к этой девушке. Сестра Тхао потеряла бо́льшую часть моей симпатии. Да, война ожесточала людей, но сочувствие друг к другу нужно было сохранять.

Я посмотрела на девушку. Сколько же ей лет? Двадцать? Восемнадцать? Или меньше? Эта девушка была из Телона. Пусть даже со времени моего пребывания в «Красном доме» прошло более сорока лет, мне до сих пор становилось плохо при одном воспоминании об этом. Я не забыла ничего. И снова я поняла, как мне повезло, что я там ни разу не забеременела! Если бы рядом со мной не было Арианы и если бы боги не были милостивы ко мне, может быть, я сама очутилась бы в такой ситуации. Тогда Хансен наверняка послал бы меня к «женщине, которая делает ангелов», и в ее руках я бы, наверное, умерла.

Я решила хотя бы утешить эту девушку и подошла к ней. Может быть, ей просто нужно, чтобы кто-нибудь был с ней рядом? Скептический взгляд медсестры я проигнорировала.

— Я могу вам чем-то помочь?

Девушка бросила на меня враждебный взгляд. Мне очень хотелось предложить ей помощь. Но я не знала, чем могу помочь. Когда у этой девочки родится ребенок, она отдаст его в чужие руки. Малыш или малышка очутится в одном из детских домов города и никогда не узнает, кто его мать.

— Нет, — выдохнула она. — У меня скоро родится ребенок, а эти люди не пускают меня в родильный зал. Они говорят, что там сейчас нет места. Словно у них нет кровати, на которой я могла бы родить.

— Как часто повторяются у вас схватки? — спросила я.

Если надо, я лично отведу ее в родильный зал.

Девушка посмотрела на меня так, словно хотела спросить, какое мне до нее дело.

— Не знаю, — ответила она. — Довольно часто.

— Тогда, наверное, пора. Ты можешь идти?

Девушка с трудом поднялась. Казалось, она была настроена по отношению ко мне уже не так враждебно.

— Сейчас я отведу тебя туда. Думаю, койка для тебя найдется.

Я не знала почему, но малышка не возражала. Тихо вздыхая от боли, она мелкими шагами пошла следом за мной. Я снова вспомнила Ариану и то, как испуганно я шла за ней. Без нее я бы не выжила. Может быть, девушка, идущая позади меня, чувствовала, что у нас с ней есть нечто общее?

Я нашла медсестру, которой мне удалось объяснить, что кто-нибудь должен заняться этой девушкой. Та явно не знала, что беременная попала сюда из Телона, и забрала ее с собой.

Я осталась в коридоре, глядя им вслед. Откуда-то доносился плач младенцев. В родильном зале звучали чьи-то возбужденные голоса. Жизнь продолжалась. Тем не менее я была потрясена до глубины души. Война уничтожила очень многое, но не проституцию. Неужели она будет всегда?

Расстроенная, я снова пошла в сторону приемного отделения. Я не знала, что буду делать, но поняла, кому должна помогать. Здесь, в больнице, я была бы не на своем месте. Поскольку Тхань была еще в операционной, я покинула приемное отделение.

Выйдя на улицу из больницы, я посмотрела на дорогу. Я увидела несколько уличных торговок и детей, играющих среди развалин.

И тогда я вдруг поняла, что могу сделать.

— Ты хочешь открыть здесь швейную мастерскую? — удивленно спросила меня Мария, когда я пришла в пансионат и рассказала ей о своей идее.

Она в это время пыталась хоть что-нибудь узнать о моих родителях. К сожалению, ее поиски не увенчались успехом.

— Да, — ответила я. — Я буду принимать на работу только женщин.

Я рассказала ей историю о девушке из Телона.

— Телон? — переспросила Мария.

И тогда я поняла, что никогда не рассказывала ей о квартале публичных домов.

— Это увеселительный квартал Сайгона. Уверена, что очень многие женщины не видят иного выхода, кроме как продавать свое тело. А я хочу этому помешать.

— С помощью швейной мастерской?

— Да, швейной мастерской! Каждая женщина может научиться работать на швейной машинке. Я завезу сюда самолетом швейные машины из Германии и найду подходящее здание.

— Но это означает, что тебе придется остаться здесь на продолжительное время, — заметила Мария.

После встречи с Тхань я не могла представить себе ничего лучше, чем остаться во Вьетнаме и наверстать упущенное.

— Мне кажется, это именно то, что я хочу сделать. Я хочу помочь здешним людям. Ты же, конечно, можешь спокойно возвращаться в Германию.

Мария медленно покачала головой.

— Куда же мне возвращаться? — спросила она.

Ее муж умер всего полгода назад, а Елена была влюблена и собиралась выйти замуж.

— И кто-то ведь должен заботиться о тебе, maman.

Таким образом, вопрос был решен. В тот же день я навела справки, где можно найти пустующее здание, которое было бы достаточно большим, чтобы можно было организовать там швейную мастерскую. Я по телеграфу связалась с несколькими друзьями в Париже, попросив их прислать мне швейные машины и ткани. И мне даже удалось найти ответственного чиновника, который принимал решения об эксплуатации зданий. Короче говоря, это был хороший день, и я с радостью ждала, когда наступит вечер.

Вечером я ужасно волновалась. Я долго сидела и смотрела на фотографию, которую вынула из рамки. Тхань! Я снова нашла ее!

Я сказала Марии, что хочу еще немного погулять, и пусть даже она считала, что это опасно, я не дала себя отговорить и пошла по улицам Сайгона в клинику.

Тхань уже ждала меня. Она сменила свою униформу на синий аозай, в котором была похожа на юную девушку, как тогда, когда я встречала ее по дороге с рисового поля.

Мы обнялись и пошли к маленькому уличному кафе, находившемуся поблизости, которое недавно возобновило свою работу. Увидев там много солдат, я почувствовала себя не очень уверенно, но они знали Тхань и вежливо поприветствовали нас, когда мы вошли. Несколько бойцов даже освободили нам столик и пересели к своим товарищам.

— Тебя здесь очень уважают, — констатировала я, когда мы опустились на ящики, которые служили стульями.

Тхань пожала плечами.

— Это как посмотреть, — скромно ответила она. — Некоторых солдат я лечила, и они, наверное, этого не забыли.

Я улыбнулась ей:

— Ты еще помнишь, как мы вдвоем сидели на чердаке bà и мечтали о будущем? Ты своего достигла!

Тхань печально улыбнулась:

— Да, можно сказать и так. Но тогда я даже представить себе не могла, какими окольными путями мне придется идти. Тебе, конечно, тоже пришлось нелегко, не так ли?

— Да, действительно нелегко, — ответила я. — И я часто думала о тебе. Я пыталась найти тебя, но официальные власти были не склонны к сотрудничеству. Поиски через Красный Крест тоже были безуспешными.

— Причиной этому было то, что я изменила фамилию, — ответила Тхань, а затем встала и сделала заказ.

Ей даже не нужно было спрашивать, чего я хочу, она все помнила. С двумя пиалами риса и цыпленком в арахисовом соусе она вернулась назад.

— Нам повезло, эта уличная кухня — одна из немногих, которая время от времени получает мясо. Между сменами я иногда захожу сюда.

— Работать в больнице нелегко, правда?

— Да, так оно и есть. Но, как бы там ни было, сейчас мы знаем, что на нас не будут сбрасывать бомбы. Это было тяжелое время, но в конце концов закончилось и оно.

Тхань начала есть. Я смотрела на нее. Что-то в ней все-таки изменилось. Тхань казалась немного отстраненной, раньше она не была такой. Может быть, причина в ее усталости?

— А как тебе удалось сбежать от пиратов? — спросила я, тоже приступая к еде.

Было очень вкусно, хотя, попробовав острую приправу, я поняла, как давно не ела настоящую вьетнамскую еду.

— Пиратский корабль был перехвачен французским военным крейсером, — ответила Тхань и положила себе в рот кусочек цыпленка. — Это произошло всего через два дня после того, как нас захватили торговцы людьми. Почти всех пиратов убили. Незадолго до этого они напали на французский торговый корабль, а с tây шутки плохи.

— А что было с вами? — продолжала расспрашивать я, испытывая огромное облегчение оттого, что страшные фантазии, которые приходили мне в голову, не сбылись.

— Французы забрали нас с собой и доставили в Вунгтау. Нам предоставили возможность вернуться домой.

Я была уверена, что Тхань отправилась к моим родителям. Если бы я была на ее месте, то именно так бы и поступила.

— Значит, ты вернулась?

— Нет.

Я изумленно посмотрела на нее и отложила палочки в сторону.

— Ты не…

— Ты ведь помнишь наших родителей, — сказала она, продолжая жевать.

Я удивилась тому, как мало эмоций было в ее словах.

— Конечно, помню.

— Они бы ни за что не позволили мне действовать по своему усмотрению. Некоторое время я оставалась в Вунгтау, а затем решила уехать в Ханой.

— Значит, ты больше не давала им знать о себе?

Ее лицо омрачилось.

— Нет, иначе они потребовали бы, чтобы я вернулась домой. Может быть, тогда мне пришлось бы выйти замуж за сына торговца тканями. Ты ведь знаешь, как твоя бабушка обошлась с твоей матерью. Она сломила ее и выдала замуж по своему усмотрению.

— Но кузнец никогда не обращался с нами плохо, — напомнила я.

— Это правда. Он был хорошим человеком. Но что было бы, если б он не был таким? Если бы он избивал твою мать? Твоя бабушка приняла решение вместо своей дочери, потому что хотела отомстить ей за то, что та когда-то поступила по-своему. Я уверена, что и меня постигла бы ее месть. Так что я решила идти своим путем. В Ханое мне удалось поступить в школу. Я работала в швейной мастерской, а затем на фабрике, чтобы оплатить учебу. Но я с этим справилась. — Тхань развела руки в стороны. — И, как ты видишь, даже стала врачом, как и хотела.

— И… Ты когда-нибудь слышала что-то о наших родителях?

Мысль о том, что моя мать и отчим всю жизнь думали, будто мы погибли, ужасала меня.

— Вернувшись в Сайгон, я навела о них справки. Мать вскоре после рождения ребенка умерла, а кузнец после этого женился на другой женщине. Как видишь, если бы я вернулась, это ничего бы не изменило. У меня появилась возможность стать свободной, и я ею воспользовалась.

— А… А ты когда-нибудь пыталась узнать, что стало со мной?

— Да, много раз. Я всегда надеялась, что ты вернешься. Потом я решила воспринимать все как есть и сказала себе, что ты обязательно найдешь свою дорогу. В любом случае я была рада, что не вернулась к родителям.

Тхань замолчала и некоторое время смотрела на свою миску с рисом. Я не знала, что ей сказать. Может быть, моя мать покарала бы ее за то, что я исчезла.

— Прости меня, — произнесла я и взяла Тхань за руку.

Она подняла глаза.

— За что я должна тебя простить? — удивленно спросила она.

— За то, что я тогда захотела убежать. Тебе не пришлось бы пройти через все это, если бы мы остались там, где было наше место.

Тхань, улыбаясь, покачала головой:

— Тебя ведь из-за этого не мучили угрызения совести, не так ли? Посмотри на меня! Я стала врачом, как и хотела. И, судя по твоему виду, твои дела идут неплохо. Расскажи мне, чем ты занималась все это время?

Меня снова поразило то, как легко она все воспринимает.

Я рассказала Тхань о своем прибытии в Гамбург, о борделе и бегстве в Берлин. Я рассказала ей, как встретила Лорена и потеряла его, как у меня родилась Мария и как Дидье помогал мне до тех пор, пока мне не пришлось помогать ему. Я рассказала ей о войне и о том, как после войны я стала королевой шляпниц. Когда я закончила свой рассказ, хозяин кафе пригрозил выставить нас, потому что было уже очень поздно и ему хотелось спать.

— Значит, у тебя есть дочь? — спросила Тхань, когда провожала меня в пансионат.

— Да, и внучка. Кстати, Мария меня сопровождает. Если хочешь, я познакомлю тебя с ней.

— Я с большим удовольствием с ней познакомлюсь! — воскликнула Тхань, хотя при этом у нее был несколько задумчивый вид. — Она знает твою историю?

— Честно говоря, я рассказывала ей лишь некоторые отрывки из нее. Ты, конечно, согласишься со мной, что есть вещи, которых лучше не говорить своим детям.

Тхань ни словом не упомянула о своей семье, но я предполагала, что она у нее была.

— У тебя ведь тоже есть дети, не так ли? — поинтересовалась я, когда Тхань вдруг замолчала.

— У меня был сын, — после долгой паузы печально ответила она. — Его убили во время боевых действий недалеко от Ханоя, так же, как и его отца.

Очевидно, в том, что касалось любви, нам обеим не везло.

— Я очень тоскую по ним, — помолчав, добавила Тхань. — У моего сына, к сожалению, не было ни жены, ни детей. Он полностью посвятил себя борьбе. Можно даже сказать, что сейчас я нахожусь в такой же ситуации, в какой была тогда, когда мы с тобой вдвоем бежали ночью по Сайгону. У меня больше нет семьи.

От этого замечания у меня кольнуло в сердце. Я понимала, сколько печали и горечи в нем было.

— Нет, у тебя есть семья, — сказала я, схватив ее за руку. — Разве ты забыла, что одна часть твоей семьи находится здесь, а другая — в Германии? Если хочешь, я с удовольствием заберу тебя с собой.

В глазах Тхань заблестели слезы.

— Это очень мило с твоей стороны. Тем не менее я нужна здесь. И все же хорошо знать, что у меня есть семья.

С этими словами мы бросились друг другу в объятия, словно пожилая любовная пара.

На следующее утро Мария спросила меня, где я была. Я объяснила ей, что встретила старую подругу, с которой вскоре ее познакомлю. Я не хотела раньше времени ничего ей рассказывать. Мы договорились, что Тхань придет к нам в следующее воскресенье. Тогда я расскажу своей дочери, что сказка о «жасминовых сестрах» была на самом деле правдой, а Тхань — ее тетя.

Разумеется, это повлечет за собой определенные последствия. Мария расскажет об этом Елене, а Елена когда-нибудь поведает эту историю своим детям. Но в тот момент я решила, что так будет правильно. Я поняла, как важно знать историю своей семьи. Поскольку я снова нашла Тхань, мне было больше незачем молчать, пусть даже я и понимала, что Мария и Елена будут злиться на меня, потому что я утаила от них бо́льшую часть своей истории.

Однако в воскресенье мы напрасно ожидали Тхань.

На протяжении целого дня и даже вечером она не появилась. Так как я знала, что она человек слова, то начала всерьез беспокоиться.

— Я пойду в клинику, — сказала я, чувствуя, как тревога, словно дикий зверь, начинает грызть мое сердце.

Неужели с Тхань что-то случилось? Или же она просто не могла уйти из клиники? Я должна была это знать!

— Может быть, я пойду с тобой? — спросила Мария, но я отрицательно покачала головой.

— Нет, оставайся здесь. Может, Тхань в больнице. Я просто хочу узнать, в чем дело.

Я быстро шагала по Сайгону мимо людей, которые грелись у костров, и солдат, куривших сигареты на обочине.

У клиники сидели люди, ожидавшие помощи. Я протиснулась между ними, игнорируя недовольные возгласы, которые раздавались мне вслед.

В приемном отделении тоже толпились люди.

Я поняла, что Тхань не смогла прийти, потому что у нее было много работы. Я уже хотела повернуться и уйти, но что-то меня остановило. И вдруг в моей душе появилась уверенность, что все же что-то произошло. Я подошла к одной из медсестер.

— Вы можете сказать мне, где доктор Винь?

— Встаньте, пожалуйста, в очередь, — недовольно ответила та.

— Я пришла не для того, чтобы лечиться, — произнесла я. — Мне сказали, что я должна обратиться к вам, если захочу здесь помогать.

Это была не та медсестра, которая дежурила тут раньше. Казалось, она поверила мне.

— Пройдите туда! — произнесла она и указала на дверь, за которой находилось отделение больницы. — Сейчас дежурит доктор Суан. Он скажет вам, что делать.

Доктор Суан? А что же случилось с Тхань? Я поблагодарила медсестру и вошла в указанную дверь. Здесь в коридорах тоже толпились больные и раненые. Среди них также были солдаты. Молодой мужчина лежал на носилках и жалобно стонал.

— Извините, пожалуйста, где я могу найти доктора Суана? — спросила я у одной из медсестер, которая попалась мне навстречу.

— Он там, дальше по коридору! — ответила та и поспешно удалилась.

Я прошла мимо раненых и больных, уворачиваясь от кроватей, которые передвигали в разные стороны, а также обходя инвалидные коляски, в которых пациенты ожидали, пока их будут лечить. Наконец я увидела человека в белом халате.

— Доктор Суан? — спросила я.

Врач поднял глаза.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, bà?

Я удивленно посмотрела на него, услышав такое обращение, но потом вспомнила, что во Вьетнаме женщин почтенного возраста было принято называть «бабушка». Значит, я уже пожилая!

— Я ищу доктора Винь. Мы хотели встретиться и…

Лицо врача помрачнело. Во Вьетнаме было принято вежливо обращаться с пожилыми людьми, и, наверное, сейчас доктор Суан очень вежливо сообщит мне о том, что Тхань должна заниматься своими пациентами.

— У нас был срочный вызов из пригорода. Доктор Винь немедленно выехала туда. Маленький мальчик наступил на мину… К сожалению, это была не единственная мина в том месте. — Врач смотрел в пол с таким видом, будто был лично в этом виноват. — Доктор Винь подорвалась на мине…

— Нет! — Сначала это слово пронеслось у меня в голове, а затем я громко выкрикнула его: — Нет, этого не может быть!

Врач все еще смотрел вниз:

— Мне очень жаль. У нее действительно очень тяжелые ранения, а наши средства, чтобы помочь ей, ограничены.

— Где она сейчас?

— В реанимации.

Я не могла в это поверить. Я отшатнулась и уперлась спиной в стену.

— А вы… Я имею в виду, какое вы имеете к ней отношение?

Мне на глаза навернулись слезы.

— Она моя сестра.

Врач вопросительно посмотрел на меня, а затем кивнул:

— Хорошо, идемте со мной.

Он провел меня по коридорам, стены которых были усеяны трещинами, оставшимися от боев, а полы были грязными, с отпечатками обуви. Но все это я замечала лишь мимоходом. Я думала только о Тхань. Не может быть, чтобы она выжила на войне и спаслась от торговцев людьми, а теперь ее жизнь вдруг оборвалась! Я ведь только что ее нашла. Неужели боги бывают такими жестокими?

Реанимация — еще одно место для горя и нужды. Здесь было всего несколько аппаратов для контроля за состоянием больных. Переутомленные медсестры смотрели на аппараты, проверяли функции организма и делали уколы.

Доктор Суан провел меня к занавеске, отделявшей одну часть отделения от другой. Мне стало понятно, что тут безнадежно больные ждали своего конца. Перед одной из кроватей мы остановились.

Тхань едва можно было различить под повязками. В ее руке торчала игла капельницы. Монитор, у которого был очень потрепанный вид, контролировал ее жизненные функции.

— Она меня слышит? — спросила я врача, потому что глаза Тхань были закрыты.

Доктор Суан кивнул:

— Мы дали ей болеутоляющее средство, но она находится в сознании. У нее множественные разрывы…

Суан запнулся. Я могла себе представить, что он хотел сказать. Было чудом, что она вообще жива.

— Скажете медсестре, если вам что-нибудь понадобится. Извините, но мне нужно идти.

— Большое спасибо, доктор, — сказала я и опустилась на маленькую табуретку, стоявшую рядом с кроватью.

— Не за что, bà.

С этими словами он повернулся и ушел.

— Тхань, — позвала я, стараясь сдержать слезы.

Если уж ей придется умереть, то последним, что она услышит, не должен стать мой плач.

— Хоа Нхай, — слабым голосом прошептала она и открыла глаза. На ее губах появилось нечто похожее на улыбку. — Корабль уже причалил?

Какой корабль? Я поняла, что морфий вызвал у нее бред.

— Корабль давно уплыл. Мы в Сайгоне, Тхань. Мы дома.

— Но ты ведь не хотела выходить за этого парня…

Я отвернулась, потому что слезы все же покатились у меня из глаз. Приближавшаяся смерть перенесла Тхань в то время, когда она была молодой. Она действительно верила, что сегодня день нашего побега.

— Нет, и я не выйду за него замуж. Но самое главное, мы опять дома.

Губы Тхань зашевелились, но она не издала ни звука. Она посмотрела на меня остекленевшим взглядом, а затем ее глаза, казалось, потухли.

— Тхань? — позвала я.

Из монитора раздался сигнал тревоги. От жизнерадостно бившегося сердца осталась лишь прямая линия на мониторе. Лицо Тхань расплылось от слез, застилавших мои глаза.

Не помню, сколько времени прошло, прежде чем я, разбитая и заплаканная, вышла из больницы. Сначала я вообще не знала, куда идти. Моя дочь наверняка уже начала беспокоиться, но возвращаться в пансионат мне не хотелось. Вместо этого я направилась в старую кузницу. У меня появилась идея. Круг замкнулся.

Собственно говоря, я хотела взять с собой жасмин, но сейчас сорвала пару цветков с ветки и сунула их в конверт, который нашла у себя в кармане. Старые цветы я положила в коробку и снова спрятала в тайник. Вместе с фотографией, на которой были запечатлены я и Тхань, и с изображениями моих предков, которые я нашла на старом алтаре, я принесла их в пансионат. Мария тут же засыпала меня вопросами, но я объяснила ей лишь то, что моя старая подруга, с которой мы хотели встретиться, умерла.

В день похорон Тхань у ее могилы собралось огромное количество людей из Сайгона. Я увидела, что многие здесь любили Тхань, и это наполнило мое сердце гордостью.

Итак, я думала о ней и пожелала, чтобы там, где она находится сейчас, она была настолько счастлива, насколько это возможно. Когда-нибудь, я в этом уверена, мы с Тхань снова встретимся.