Графиня из Черного замка

Глава 11

Следующие дни пролетели в странном, непривычном ритме. Жерар, бледный, но уже крепко стоявший на ногах, сердечно поблагодарил меня и уехал на одной из своих лошадей, обещая прислать за второй, как доберется. В замке остался Артуа.

И началось.

Он не стал медлить. В одно утро в дальнем, пустующем крыле, выходившем окнами на внутренний дворик, раздался мягкий, похожий на треск разрываемой ткани звук, и в воздухе повисло мерцание, словно от нагретого асфальта. Через мгновение в коридоре, пахнущем пылью и запустением, стояли пятеро. Не просто работники — Мастера. Два гнома с ящиками инструментов, которые звенели, как оркестр, эльф с циркулем и свитками пергамента, и двое существ со спокойными, внимательными лицами, на которых читался долгий опыт такой работы.

Я наблюдала с верхней галереи, спрятавшись в тени арки. Портал. Мысль снова настойчиво стучала в висках. Если он мог так просто открыть путь для мастеров, почему в ту роковую ночь он не перенес раненого друга сразу в родовые владения, к своим лекарям? Зачем было тащиться через снега к «проклятому» замку? Вопрос висел в воздухе, колкий и неудобный. Я не решалась задать его вслух. Пока.

Артуа говорил с ними тихо, показывая на стены, на своды. Его жесты были уверенными, хозяйскими. Мои слуги, эльфы и гномы, стояли поодаль, наблюдая за пришельцами с вежливым, но непреложным нейтралитетом. Они принимали волю госпожи, но чужаков впускали в своё отлаженное царство без восторга.

И работа закипела. Но не так, как я представляла себе ремонт — с грохотом и криками. Это был почти ритуал. Гномы простукивали стены, что-то бормоча на своем языке. Эльф-архитектор делал беглые, но точные наброски, его перо летало по пергаменту. Люди-мастера что-то замеряли шелковыми шнурами. Потом началась сама переделка. Они не ломали, а скорее освобождали пространство. Аккуратно снимали старые, истлевшие гобелены. Расчищали заложенные когда-то кирпичом арки, открывая красивые линии сводов. Впускали свет.

Появились запахи: свежей стружки, какого-то чистящего состава с запахом хвои, грунтовки на основе мела и клея. Звуки: приглушенный стук молотков, скрип лебедок, ровное гудение какого-то магического инструмента, полировавшего камень до матового блеска.

Артуа проводил там много времени, но не забывал и о правилах приличия. Он находил меня — в библиотеке, оранжерее, у окна с планшетом — и подробно, с энтузиазмом, отчитывался: «Мы нашли под штукатуркой оригинальную кладку, сударыня, она великолепна, мы её вскроем», или: «В восточном конце зала есть комната с идеальным северным светом для графики, как вы считаете?»

Я кивала, вникала, иногда спорила. Постепенно моя настороженность стала пробиваться искрами настоящего интереса. Это было мое пространство, и его преображали, но преображали так, как мне могло бы понравиться. С уважением к духу места.

А по вечерам мы ужинали вдвоем. Разговоры теперь часто касались искусства, света, композиции. Он рассказывал об известных ему галереях в столице, я — о технике старых мастеров с Земли, подбирая, конечно, слова. Страх отступал, превращаясь в привычку к его присутствию. Привычку, в которой, как я с удивлением замечала, было что-то теплое.

Однажды, глядя, как за окном метет метель, а в отдаленном крыле горит ровный свет магических фонарей работников, я поймала себя на мысли: мир не рухнул. Он изменился. И в этом изменении, пусть пока непривычном и тревожном, начало проступать обещание чего-то нового. Не того, что навязывали извне, а того, что рождалось из моего собственного, давно забытого «хочу». А вопрос о портале так и висел между нами — тихий, невысказанный, ждущий своего часа.

Наконец, галерея была готова. Я стояла на пороге бывшего пустующего крыла и не могла поверить своим глазам. Пространство преобразилось. Сводчатые потолки, очищенные от столетий копоти и пыли, парили ввысь, отражая мягкий, рассеянный свет из новых, огромных окон, затянутых матовым, волшебным стеклом, которое не пропускало губительные лучи, но давало идеальное освещение. Стены, облицованные светлым камнем, служили безупречным фоном. По ним, в аккуратных, но простых деревянных рамах, висели мои рисунки. Все те виды замка, леса, гор, которые я считала лишь личными заметками, теперь выглядели… значительными. Законченными. Как окна в иной, тихий и прекрасный мир.

Артуа стоял рядом, молча наблюдая за моей реакцией. В его молчании не было напряжения — лишь спокойное удовлетворение.

— Это… даже лучше, чем я могла представить, — прошептала я наконец, и голос сорвался.

— Это просто честная оправа для драгоценности, — тихо ответил он.

Через несколько дней, когда первое потрясение улеглось, он завел разговор за ужином.

— Галерея готова, сударыня. Но картины созданы не для того, чтобы пылиться в одиночестве, даже в таком прекрасном. Позвольте мне написать нескольким людям в столице. У меня есть связи среди тех, кто ценит настоящее искусство, а не просто моду. Они умеют хранить тайны и ценить тишину. Один вечер. Несколько гостей. Чтобы ваши работы увидели те, кто их поймет.

Старый страх, холодный и цепкий, тут же поднял голову. Столичные аристократы. Шум, внимание, вторжение. Риск. Снова этот вопрос, который я задавала себе все эти дни: «Зачем ему всё это? Почему он так старается?»

Я посмотрела на него. Он ждал, не настаивая, но и не отступая. И в этот момент я осознала нечто важное. Я уже доверила ему часть своего мира — позволила изменить замок, впустила в свою повседневную жизнь. И он не обманул ожиданий. Не нарушил ни одного моего условия. Всё было сделано с уважением, даже с благоговением.

А еще я думала о портале. О том, что он мог спасти друга сразу, но не сделал этого. Пришел сюда. Возможно, это была судьба. Или расчет. Но разве это сейчас важно? Его действия говорили громче любых подозрений.

— Хорошо, — сказала я, и в этот раз голос не дрожал. Это было взвешенное решение. — Пишите. Но с теми же условиями. Мало гостей. Только те, кому вы доверяете. И… я не буду играть роль хозяйки салона. Я буду просто… смотрителем галереи.

Уголки его губ дрогнули в почти улыбке.

— Они приедут не для светской беседы, сударыня. Они приедут ради искусства. Ваша роль будет той, какой вы пожелаете.

И я согласилась. Потому что страх перед вторжением извне всё еще жил во мне. Но теперь рядом с ним жило нечто иное — любопытство. И странное, новое чувство: желание, чтобы мир, который я так тщательно выстраивала на бумаге, признали. Чтобы кто-то еще увидел эту красоту и, может быть, на миг ощутил тот же покой, что и я.

Галерея была готова. Картины — оформлены. И теперь в них, в этих застывших мгновениях тишины, был смысл, выходящий за пределы моего кабинета. Было страшно. Но впервые за долгое время этот страх не парализовал, а бодрил, как морозный воздух за окном. Я сделала шаг из своей скорлупы. Добровольно.