Графиня из Черного замка

Глава 7

Глава 7

И однажды перемены все же пришли к моему порогу.

Раздался тот самый стук в ворота, которого я так истово боялась. Не громкий, наглый и частый, а твердый, размеренный, трижды повторенный, звучавший в мертвой тишине замка как сухой, металлический приговор моему покою. Я стояла в оранжерее, склонившись над хрустальным папоротником, и замерла, словно лесной зверь, уловивший на ветру чужой, незнакомый запах опасности. Через мгновение эльф-служитель, Эльсиндор, бесшумно, как тень от облака, появился в дверях и, склонив голову, сообщил тихим, ровным голосом:

— Госпожа, у внешних ворот просят приюта. Двое. Один стоит, другой… без сознания.

В его обычно невозмутимых глазах я уловила лишь тень вопроса.

И очень скоро, сдавленно скрипнув тяжелыми засовами, ворота открылись, и в прохладном полумраке главного холла замка, перешагнув порог, занеся на каменные плиты снег на подошвах, появился незнакомец.

Он был высок, строен, и осанкой — прямая, почти неподвижная спина, чуть откинутые плечи — безошибочно выдавала в себе аристократа, воспитанного в этой манере с рождения. На вид ему было лет двадцать пять, не больше. Лицо — классически красивое, холодноватое, с резкими высокими скулами, прямым, тонким носом и упрямым, четко очерченным подбородком, чисто выбритым. Но эти изящные черты были скрадены, словно припорошены пылью дороги, настоящей усталостью — легкой, но явной синевой впадин под глазами, двумя глубокими складками у слишком плотно сжатых губ. Его взгляд, однако, был ясным, пронзительно оценивающим и спокойно уверенным. Он смотрел так, как привыкли смотреть те, чья воля редко встречала серьезные препятствия.

Он был одет по погоде, но его одежда, даже в потрепанном долгой дорогой виде, кричала о богатстве громче любых слов. Длинная, до колен, шуба была сшита из редкого, густого меха серебристого горного волка, и даже в тусклом свете холла каждый волосок отливал холодным, живым, лунным блеском. Под ней виднелся камзол из глубокого темно-синего бархата, по манжетам и воротнику пробегала тончайшая, словно паутина, серебряная вышивка в виде стилизованных ветвей. На голове — шапка из того же мерцающего меха, отороченная узкой, но роскошной полоской черного, глухого соболя. Сапоги, высокие и на удивление мягкие на вид, были сделаны из матовой, прекрасно выделанной кожи неведомого зверя, без единой царапины или потускнения. На пальце левой руки я мельком заметила массивный, но изящный перстень из белого золота с темным, глубоким сапфиром, в глубине которого, казалось, плавали и переливались крошечные, собственные звезды.

«Началось», — пронеслось у меня в голове уныло и безнадежно, пока я спускалась по широкой лестнице, чувствуя, как каждое движение дается с усилием.

Незнакомец заметил меня и сделал один, но решительный шаг навстречу, оставив за спиной темный прямоугольник распахнутой двери, из которого валил морозный пар. Его поклон был безупречен — глубокий, уважительный, с отточенной плавностью, но без тени низкопоклонства или подобострастия. Он склонялся не перед высшей силой, а перед равной, чьего расположения просил.

— Сударыня, — голос его был низким, бархатистым, приятным, но слегка окрашенным уличным холодом и скрытым напряжением. — Я – граф Артуа горт Шантар. И я прошу у вас помощи, как у последней надежды в этой глуши. Мой друг тяжело ранен. Ему срочно нужны кров, покой и тепло. Прошу вас, позвольте нам, всего лишь вдвоем, переночевать под вашей крышей несколько дней. Уверяю вас честью, мы не причиним вам никаких хлопот и покинем ваш замок, едва он сможет держаться в седле. И, конечно же, я щедро оплачу всё, что потребуется для нашего содержания и в знак благодарности.

Отказать страждущим, особенно раненому, я, конечно, не могла, хоть всё внутри и съёжилось в один плотный, холодный комок немого протеста. Мои ладони стали влажными.

— Господин граф, вы и ваш друг можете оставаться здесь, сколько потребуется, — сказала я, и собственный голос прозвучал для меня непривычно гладким, формальным, библиотекарским. — Только, к сожалению, замкового лекаря или хирурга у меня нет. Есть знахарь в ближайшей деревне, но, боюсь, все дороги и тропы туда сейчас основательно занесены снегом, и добраться будет невозможно.

— Не беспокойтесь, сударыня, — последовал немедленный, твердый ответ. Его глаза, цвета темного, почти орехового янтаря, встретились с моими, и в них не было и тени сомнения. — Если его умения действительно понадобятся, я просто открою туда портал. Это дело нескольких минут.

Портал? Мысль ударила по сознанию с физической силой, словно обухом. Порталы в этом мире, судя по всему, что я успела прочесть, были уделом не просто богатых вельмож, а могущественных придворных магов или высшей, облеченной особыми привилегиями знати, имевшей доступ к подобным ресурсам. Что же тогда случилось с такими могущественными существами, что их занесло в такую богом забытую глушь, к порогу «проклятого» замка, затерянного в горах?

Но задавать вопросы сейчас, когда его друг мог истекать кровью и замерзать прямо у моих ворот, было бесчеловечно. Я подавила подступившее к горлу любопытство, смешанное с леденящей тревогой, и лишь кивнула, делая жест рукой.

— Разумеется. Мои слуги помогут вам перенести друга. Эльсиндор, Горм, — я обернулась к стоящим в почтительном отдалении, но настороженно внимательным эльфу и гному, — пожалуйста, помогите господину графу. Отведите в южную гостевую комнату, ту, что с камином. Разожгите огонь и принесите горячей воды и чистых полотен.

Граф ещё раз коротко, но выразительно склонил голову в благодарности, и его уверенный, холодноватый взгляд на мгновение смягчился настоящим, живым, почти детским облегчением, которое стерло с его лица несколько лет усталости. Это было единственное, что заставило моё сердце дрогнуть не только от дурного предчувствия. Но мысль о том, что в мою тихую, стерильную гавань сейчас внесут чужую, возможно, смертельную боль, чужую, наверняка кровавую историю и, почти наверняка, чьи-то серьезные проблемы, преследовавшие этих людей, не давала покоя. Идиллии пришел конец. Зимняя, снежная сказка кончилась. Теперь начиналось нечто иное, реальное, пахнущее не воском и снегом, а железом, потом и чужой тревогой.

Слуги действовали быстро и слаженно, как хорошо отлаженный часовой механизм, чьи шестеренки вращались без единого лишнего звука. Оборотни в человеческом облике — двое рослых, угрюмых мужчин с желтоватым отблеском в глазах — и гном-хранитель Горм, кряхтя под тяжестью, но не проявляя ни малейшей слабины, внесли носилки, сколоченные наспех из двух плащей и крепких еловых веток, в прохладный холл, а затем, по моему скупому указанию, понесли их тяжелой, мерной походкой в одну из лучших гостевых комнат в восточном крыле. Комната была прохладной, пахнущей замкнутым воздухом и пылью, но просторной, с высоким потолком и с большим, «рабочим» камином из темного камня — я тут же приказала подошедшим служанкам-эльфийкам затопить его сухими поленьями яблони и принести кувшины с горячей водой, рулоны самого мягкого чистого полотна и пуховые подушки из запасников.

Когда раненого наконец перенесли с жестких носилок на широкую, покрытую стеганым покрывалом кровать, я смогла разглядеть его подробнее. Это был очень молодой человек, лет двадцати, со светлыми, почти белесыми, тонкими как лен волосами, прилипшими мокрыми прядями ко лбу и вискам от холодного пота. Лицо его, с мягкими, еще не оформившимися до конца чертами, было мертвенно-бледным, восковым, губы — синевато-бескровными. Служанки, ловкими и бережными, но решительными движениями, помогли графу снять с него тяжелую, промерзшую верхнюю одежду — кожаную куртку и плотную шерстяную рубаху, пропитанные на плече темной, почти бурой кровью и растаявшим снегом.

И вот рану обнажили. Она зияла на левом плече, чуть ниже ключицы — не рваная и беспорядочная, а удивительно ровная, аккуратная и глубокая, как от точного колющего удара узким клинком, шпагой или стилетом. Кровотечение, казалось, уже остановилось, возможно, благодаря какому-то спешному магическому вмешательству графа, но края раны выглядели воспаленными, а кожа вокруг была окрашена в багрово-синие, страшные тона. Чистые простыни быстро пропитывались алым там, где засохшая, темная корка трескалась от движений. Вытекло очень много крови — это было видно невооруженным глазом и по призрачной бледности юноши, и по его слабому, прерывистому, словно порывистому дыханию, которое barely поднимало его грудь.

— Не смертельно, — тихо, хрипловато, больше для себя, проговорил граф Артуа, стоя у изголовья и сжимая в своей изящной, но сильной руке безвольную, бледную кисть своего друга. — Но сил он потерял критически много. Ему сейчас отчаянно нужен покой, глубинное тепло и… подкрепляющие, восстанавливающие кровь зелья, если они у вас найдутся. А также пища, которая дает не просто сытость, а жизненную силу.

Я кивнула, отбросив на мгновение всю свою внутреннюю неприязнь к этому вторжению. Сейчас передо мной был не незваный гость, не предвестник перемен, а просто молодой человек, искалеченный и нуждающийся в помощи. Это был простой, ясный факт, не оставляющий места для колебаний.

— Эльсиндор, — обратилась я к эльфу, замершему в тени у двери, — принеси из глубинной кладовой, с полки «С», тот тонизирующий эликсир на травах, что в синем флаконе — тот, что с золотым корнем, ягодами кровавого боярышника и пыльцой солнечного мха. И сразу же скажи на кухне, чтобы немедленно поставили вариться крепчайший бульон, самый наваристый, из той тетеревиной дичи, что есть. И испеките свежий хлеб, мягкий, из пшеничной муки тонкого помола, на опаре, чтобы легко усваивался.

Эльф молча, с пониманием в глазах, поклонился и бесшумно растворился в коридоре. Служанки уже заканчивали обмывать рану теплой водой, настоянной на ромашке и тысячелистнике, их тонкие пальцы двигались с хирургической точностью. Я видела, как граф наблюдал за каждым их движением, его прежняя уверенность сменилась сосредоточенной, жгучей, почти болезненной тревогой; он, казалось, дышал в такт слабому дыханию своего друга.

— Комната будет теплой через полчаса, — сказала я, обращаясь к нему, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и ободряюще. — Еда и питье будут готовы в срок. У нас есть хороший запас целебных трав, я сама их собирала и сушила прошлым летом, они хранятся правильно. Все, что потребуется для его восстановления сил, будет немедленно предоставлено.

Я не спросила, что случилось. Не спросила, кто они такие и откуда. В этот момент, под мерцающий свет свечей и потрескивание только что разгорающихся в камине поленьев, это не имело ни малейшего значения. В моем замке, этом «проклятом» месте, призраке из сказок, теперь лежал чужой, измученный страдалец. И как ни парадоксально, эта новая, конкретная и жестокая забота на мгновение полностью заглушила мой личный, эгоистичный страх. Осталась лишь простая, жестокая необходимость что-то делать, действовать, распоряжаться. И в этом практическом действии, в этом возвращении к роли хозяйки, пусть и в столь экстремальных обстоятельствах, было странное, горькое, но настоящее утешение.