Графоманка

Глава 42

Глава 42

Где-то в Челябинской области, говорят, есть Париж. Теперь Новодворская может всем говорить, что побывала в сибирской Санта-Барбаре. Когда строился этот дом, по всем ящикам показывали одноимённый сериал про богатых, вечно несчастных американцев, которые от скуки между кознями друг с другом спят. Растянутый до того, что, кажется, один из актеров успел умереть от старости, снимаясь в нем. Так вот, хозяевам захотелось воссоздать в архитектуре своего дома кусочек калифорнийского гламура. По тем временам, в условиях тотального дефицита всего - от туалетной бумаги до здравого смысла, это было очень дерзко, смело, вызывало много вопросов. Но необычное название усадьбы Уточкина прочно засело в коллективном бессознательном односельчан и выросло в официальное название улицы села Предгорное. Очень символично. Санта-Барбарой теперь обозначают полную неразбериху в личной жизни и Новодворская, наконец, поняла почему. События последних двух месяцев по накалу страстей и драматизму не уступали мыльной опере. Это точно.

Утром Прима накормила Леру завтраком, дала с собой термос с чаем и пару бутербродов. Вышла провожать.

Во дворе, в пелене голубого тумана пыхтел выхлопными газами Ниссан на гусеничных треугольниках вместо колёс. Из облака, подсвеченного фарами выплыл Аполлонович, придирчиво взвесил Леру взглядом, словно она багаж, крякнул.

- Худая, хоть в зубах ковыряйся, - левый глаз его прищурился, правый молодецки горел.

- Николай Аполлонович, вы просто сокровище для женщин с комплексами по поводу веса, - сказала Лера.

Но он ничего не ответил. Не спеша, скупыми, сосредоточенными движениями забрался на водительское сидение и кивнул через лобовое стекло на место рядом.

Лера попрощалась с Примой Абдулаевной, поблагодарила за теплый приём и приют, пошла к пассажирской двери, спиной ощущая взгляд, которым бабушка благословляла внучку на экзамены. Хотела повернуться, помахать ей по привычке, но вовремя одернула себя. Как-то неудобно, что ли…

Лере не хватило общения с этой дамой. Она стала первым после Веры Фёдоровны человеком, которому захотелось открыть свою душевную рану, показать ее рваные края и спросить, чем можно облегчить страдания. Но Новодворская не смогла. Не хватило смелости. Гордость не позволила. Тем более, что Прима и так очень много сделала - пошла на крайние меры, наступила Аполлонычу на больную мозоль, напомнила ему кое о чем. Десять лет назад Николай Уточкин был в горах и его нечаянно накрыло лавинной. Восемнадцать часов неизвестности. Сутки безуспешного поиска. Приме сразу сказали: «Не надейся. Даже если найдём - он не жилец». На что она сказала, что пока собственными глазами не увидит труп - не поверит. Подняла область на уши. Дозвонилась лично до Глеба Гордеевича. Только он и помог. За пару часов организовал бригаду, дал наземную спецтехнику, вертолёты. Нашли Аполлоновича еле тёпленького со сломанными ногами. Но живого! Так что, Прима Абдулаевна прекрасно понимает Леру.

Ехали молча. Уточкин вопросов не задавал, жизни не учил, Москву с геями не хаял. А вскоре любые слова стали непроизносимыми. За селом асфальт быстро иссяк. Приличные дома деградировали, выродились в заброшенные избы с привидениями. Потом и никакой дороги не стало. Машину несло по застывшему извилистому месиву из грязи и камней, мимо оврагов, затопленных туманом, сквозь ощетинившийся голыми стволами и ветками лес. Транспорт подбрасывало и кренило иной раз так, что можно было запросто лишиться языка, если не придерживать его за плотно сжатыми зубами.

Куда ее потащило? Зачем? Господи…

Почти полтора часа машину швыряло по девятому валу тайги. Лера крутила по сторонам головой и высматривала в сменяющихся за окном кадрах знакомые очертания. Ни одной конкретной детали в ландшафте не совпало с теми образами, которые приходили во сне всю последнюю неделю. Она бы никогда даже приблизительно не вспомнила сколько раз они развернулись на сто восемьдесят, сколько раз пробирались по дну русла рек и бороздили гусеницами настил из поваленных оползнями деревьев. Ни одной человеческой тропинки. Граф надежно спрятал свою обитель от людей. Сюда даже Бог дорогу не знает.

А Аполлоныч знал и ориентировался по этому параллельному измерению, как по своей Санта-Барбаре. Лере показалось, что петляя, он совсем не напрягается. Возможно, намеренно запутывает следы. Наверное, так надо. Чувства Леры давно уже обострились настолько, что стало покалывать не только изнутри, но и снаружи. Она всей своей оболочкой ощущала собственную ответственность за это безумное мероприятие. Случись что - и жаловаться некому. Сама виновата. Это ещё Аполлоныч, надо сказать, быстро сдался Приме. Лера на его месте послала бы себя как минимум до остановки. Там как раз тремя буквами начертано дальнейшее направление. А он везёт.

Странно всё это.

И сама Лера - больная. Это уже абсолютно очевидно.

Разве нормального, умного, рассудительного человека уличишь в таком отважном слабоумии? Всю Москву Новодворская несла идею гендерного равенства в приоритетах. Яростно осуждала сексизм. Намёки на масштабы пропасти между мужской и женской логикой считала оскорблением. И что? Получается, действительно, есть разница?

Только женщина наделяет все вокруг душой и характером. Часто путая пушистых котиков и мужчин нравами, она потом удивляется, почему, в итоге и те и другие едят и гадят у неё в квартире. Только женщина однажды простив измену, в каждой следующей видит свою вину. Только женщина будет перекраивать себя изнутри и снаружи, чтобы соответствовать вкусу эталонного среди конкурентов самца на его социальном уровне. Только женщина, будучи сильнее и умнее, сознательно обременится заботой о потомстве, чтобы дать своему мужику, почувствовать себя главой семьи.

Только женщина пойдет по мышечной памяти, наощупь, на запах, навстречу собственным заблуждениям. Действительно, женская логика такая женская.

Аполлоныч идти через сопку не мог даже при всем желании избежать уголовной ответственности - артрит в сезонном обострении. Пожаловал ещё тридцать минут к тем двум часам, которые он давал Новодворской на дорогу туда и обратно. Провёл инструктаж по местной географии. Обеспечил ее сигнальными шашками, рассказал, как ими пользоваться. Посоветовал ворон не считать и прикидываться мертвой если вдруг медведи. Но Лера сочла это уже лишней информацией.

Прощаться было как-то глупо. Аполлоныч щурился так, будто обладал прямой ментальной связью с Альфой Центавра. Причём, прямо в данный момент. Эта связь снабжала его уверенностью, что придрапает Лера обратно на поляну к машине минут через двадцать. Не позже.

Теперь она из принципа дойдёт. Даже если придётся сгинуть по дороге.

Скоро таёжный проходимец скрылся за деревьями. Солнце лучами своими не радовало и чем выше Лера поднималась, тем чаще встречались на пути белые бездушные мухи.

Ржавый ковёр быстро прикрылся белой тонкой шалью. Выдыхаемые облака стали гуще. Лера ускорилась, энергичнее зашагала вперёд, хотя хотелось развернуться и позорно бежать обратно.

Пусть его там не будет. Пусть. Пусть она убедится в этом сегодня, и послезавтра же вернётся в Москву, будто ничего не было. Это бред. Наваждение. Диагноз. Говорят, этот недуг хорошо купируется электрошоком, но после него почерк неразборчивый и кости хуже срастаются.

Чем активнее Лера вторгалась в снежный хаос, тем сопротивление стихии усиливалось. Она пыталась разглядеть сквозь белую пыль тот валун, у которого они тогда привалились. Но не могла вспомнить - это было до перевала или после… Может, она вообще уже не туда идёт и вся эта ее хваленая суперспособность к ориентации в пространстве - не более, чем самообман.

На изнаночной стороне сопки метель прекратилась так же внезапно, как и началась, стих ветер, корка под ногами перестала хрустеть, вроде даже шагать стало мягче. Казалось, под листвой угадывалась тропинка. Но, скорее всего - именно казалось. Лера после валуна, сидя верхом на Графе, вообще перестала интересоваться окружающими видами - отвлекала близость тел, запах и его голос. Да и она предположить не могла, что нужно запоминать местность. Что окажется здесь снова.

Двадцать шестое октября. Новодворская - блоха на теле таежного массива. Ползёт одна. Еле живая. А ещё каких-то два месяца назад она была столичной снобкой с амбициями. Сочиняла галиматью в женский глянец и взрывала зады читателям своего блога. С ней даже уже считались. Иногда даже цитировали в других СМИ.

А теперь она никто. Идёт куда-то.

Пусть его там не будет! Пусть!

Пережить это будет ничуть не легче, чем новость о его гибели. Но зато она останется непобеждённой, гордой, вольной. Потому, что рано или поздно, она бы сдалась, полностью, целиком. Потому, что вопреки гороскопам этот скорпион, только с виду редкостный засранец, а на самом деле - норм мужик. Он берет любую, какая нравится и любит такую, какая есть. Он не пытается ее менять. Мозг трахать - запросто. А перевоспитывать или переделывать на свой вкус - нет.

Сейчас она дойдет до точки невозврата и саму себя будет корить за безрассудство и слабость. Если Графа не окажется среди безвозвратно ушедших единиц бытия, пусть окажется где угодно, только не там, куда ее несёт.

Он все поймёт. Что она не поверила новостям. Что она думала. Что она рискнула. Нашла.

Зачем слова?

Этим сумасшедшим, конченным поступком она просто прокричит ему о своей любви… А это не так! Она не любит.

Просто…

Просто идёт, убедиться что, скорее всего, у неё реактивная депрессия. Она просто чувствует свою вину за смерть Глеба, что могла бы предотвратить трагедию, если бы успела сказать… и теперь ей мерещится, что он живой.

В психушке, наверняка, тепло, трёхразовое питание, вкусные барбитураты и телевизор по выходным. Вот туда она и направится прямиком отсюда. Там шум сосен успокоит порванные нервы, а бесполезное кружение небесных светил лишит мозг иллюзий, будто в суете есть смысл. Там она будет среди своих. Среди людей, которыми никто не дорожит и они сами ни за что не цепляются. Зато, когда ты никому не нужен, ты даже ненароком не сможешь обмануть ни чьих надежд или потерять кото-то. Это ли не абсолютная свобода?! Такая перспектива кружит голову!

Впереди показался дом. Сердце больно треснуло. Да, это он. Других здесь и не может быть. Дом удачно выписывался в общую гамму осени. А может, как хамелеон - мимикрировал. Если специально не вглядываться в пейзаж, не сразу заметишь среди деревьев.

Лера остановилась. Глотнула горного воздуха. Обтерла влажные ладони о штаны. Она дошла за час, одиннадцать минут. У неё ещё час девятнадцать, чтобы вернуться. Дальше, Аполлоныч сказал, ею заниматься будут менты. А они не особенно расторопны в вопросах поиска пропавших людей.

Тут снега не было или он быстро растаял. Листья, хвоя и сосновая кора кругом. Пахнет влажной почвой, грибами и деревом. Тишина. Только кроны поскрипывают над головой.

С каждой взятой ступенькой крыльца, Лера слабела конечностями.

Она уже поняла, что ключ не от этой двери. Не из этого мира. Не из этой вселенной.

Стало смешно. До тошноты. До боли. И грустно до жгучей пелены в глазах. До удушья. Плечи сами собой согнулись под весом чугунного рюкзака. Ноги сами собой сложились пополам перед дверью. Лера смеялась. В голос рыдая.

Дура! Какая же дура! Тут нет никого. И не было.

Ключ. Смешно. С чего она, вообще, взяла, что он от этой двери? Идиотка!

Новый приступ тихой истерики вывернул грудь наизнанку. Живот полоснуло спазмом. Опять. Сейчас бы стакан цикуты или кураре…

- Чё, не подходит?

Лера икнула. Грудную клетку сдавило так, что воздух в лёгких встал, как бетонный. Потом там что-то взорвалось, вспыхнуло, загорелось.

Она медленно повернула мокрое от слез лицо. Пришлось подключить плечи. Кто-то дышал позади, будто бежал стометровку.

Буто он - собака.

Чубайс?

В метре от неё на террасе сидел рыжий американский питбуль и улыбался.