Иду на свет

Глава 25

— Сантуш…

Так, как будит мама, в жизни не разбудит никто.

То, с какой улыбкой просыпаешься в родной комнате от звуков любимого голоса, нигде и никогда не повторится.

А осознаешь это полноценно, только вылетев из гнезда.

Глаза Санты были закрытыми, а губами уже улыбалась.

Что происходит по ту сторону сомкнутых век, она знала.

Лена заглядывает в комнату после трех тихих-тихих постукиваний, видит, что в девичьем царстве пудровых оттенков продолжается тихий час…

Недолго колеблется, оставаясь там — у двери, а стоит Санте приподнять одеяло и подвинуться — тут же делает то, что им вроде как уже не по возрасту.

Подходит к кровати. Сбрасывает с ног пушистые тапочки. Рядом ложится. Обнимает Санту, которая тут же обеими руками сильно-сильно маму.

И ей категорически пофиг, что для кого-то это может выглядеть странным.

Она мурчать готова из-за того, как приятно получать от неё ласку. Даже в двадцать с хвостиком. Даже когда ты без пяти минут замужняя и вполне самостоятельная.

Ведь она навсегда останется «Сантушей».

Которая замирает, чувствуя, как мама гладит по голове. Это ни с чем не сравнится.

Вчера у Лены был День рождения. Они с Данилой вернулись из Барселоны чуть заранее. Санта успела купить подарок. Данила — дорогущее шампанское и шикарный букет.

Вечером их ждали в доме Щетинских. Здесь снова был накрыт стол. Немножечко гостей. Среди которых — впервые — Альбина и маленький Данечка.

Санта рассказала о внуке Петра маме не сразу и только после разрешения Альбины. Сама-то знала, что реакция Елены будет более чем теплой. Вменяемой. Но и страх Али тоже понимала.

Но маленького «Иила» невозможно ассоциировать с моральным уродом-отцом. При первом взгляде на него — воспоминания о родном дедушке.

Наверное, именно знакомство с ним стало для Лены главным подарком. Даня Примеров привлек больше всего ее внимания. Влюбил в себя так же, как ранее Санту.

На многозначительный взгляды Альбины в этой связи Санта реагировала привычно — отмахивалась и шикала. И без намеков понятно, что её беременность может осчастливить разом многих. Но ей бы ещё немного времени для себя…

Вечер пролетел одним мигом за разговорами, вкусной едой, немного танцами. Преимущественно — Санты и Данечки. Старший, как и в Барсе, танцевать не захотел.

Правда и смотрел в этот вечер не так. Сыто будто. Спокойно. Непроизвольно напоминая о том, как хорошо им было вдвоем в Барсе.

А ещё, что по приезду Санта тут же получила логичное предложение: «переезжай ко мне».

Оно не было неожиданным. Оно даже не меняло ничего толком. Понятно, что она переедет. Не сейчас — тогда через два месяца, когда женятся. Но у неё всё равно сердечко затрепетало. Горло сжалось. Стало страшно немного… Но она смело ответила: «да». Потому что трусихи больше нет и в помине. Она перестала бояться потенциальных ужасов, которые никогда с ней не случатся.

После того, как Данечка с Алей были усажены в такси, мамины подруги и бабушка разъехались, посуда погружена в посудомойку, а остатки еды, которые не удалось впихнуть гостившим, спрятаны в холодильнике, Санта собиралась тоже попрощаться, уехать вместе с Данилой.

Не почему-то, а как-то просто…

Но мама попросила:

— Одолжишь мне эту крошку ненадолго? — у Данилы.

Удивив и Санту, и его…

Чернов с улыбкой согласился, конечно… А Санта одновременно обрадовалась и загрустила. А ещё задумалась. Ведь степень её привыкания к тому, что они с Данилой — неизменное целое — незаметно достигла пугающих величин. Они везде вместе — это уже аксиома.

Провожала Данилу, долго обнимая и подставляя губы поцелуям так, будто не на ночь, а минимум на неделю расстаются.

Возвращалась в дом в припрыжку, потому что напоследок он между делом окрылил.

— Надо было сегодня жениться… — Бросил замечание, ухмыльнулся в ответ на взгляд с сомнением…

— Дата хорошая…

Напомнил то, о чем Санта как-то вдруг забыла то, что было чертовски важно все годы молчаливой безответной любви.

А дата ведь правда хорошая. И мама была бы рада не меньше, чем встрече с Данечкой.

Но это уже неважно.

Пятнадцатого апреля или шестнадцатого июля — какая разница? Счастье ведь неотвратимо…

А сейчас — по-особенному ощутимо. Волнами разливается по телу вместе с движениями маминых рук — от макушки вниз. С тем, как всё плотнее укутывает аура её неповторимого уютного тепла… Санта ныряет в ощущения, чувствуя, что ещё немного — и уснет.

— Просыпайся, Сантуш…

А потом вздрагивает, потому что мама прижимается к её щеке губами, по попе хлопает — легко-легко…

— Завтракать давай… Я тесто на блинчики сделала…

Лена встает с кровати под тихие дочкины хныки и собственный тяжелый вздох. Обе знают: она тоже с радостью бы до обеда лежала. Но зачем-то спешит на кухню.

Отходит к двери, оттуда смотрит с улыбкой, как Санта начинает шевелиться. Потягивается. Садится. Головой крутит. Глаза трет…

— В душ и спущусь…

Обещает, улыбается снова.

А стоит Лене скрыться за дверью — действительно плетется в ванную, хоть и есть желание немного смухлевать. Завалиться под одеяло и дать себе ещё пять минуточек.

Но мамино доверие предавать нельзя, поэтому…

На блюде — кружевные, пахнущие кокосовым маслом блинчики с хрустящими бортами. За окном — яркое солнце и сочная зелень.

Санта сидит за столом, складывая уже третий блин треугольником, чтобы потом решать — сметана, варенье или есть так…

Рядом с ней лежит телефон. Он же вспыхивает.

Это Данила.

Она спросила, как у него дела. И вот ответ:

«Вернулся из спортзала. Тебя во сколько забрать?»

Пальцы тянутся к экрану. Хочется написать: «Можно прямо сейчас». Но она сдерживается. Поворачивает голову, скользит взглядом по профилю мамы, которая перетирает бокалы…

Та улавливает внимание дочки моментально, тоже смотрит. Тоже с улыбкой…

— Сбежать уже хочешь? — мысли читает, кажется…

Фыркает в ответ на реакцию Санты — она краснеет.

Наверное, плохо быть настолько очевидно влюбленной. Они ведь с Данилой давно уже вместе. Но Барселона будто новый виток отношениям дала. Вместо того, чтобы надоесть друг другу, они вышли на новый уровень постоянного голода.

— Сбежишь, малыш… Сбежишь… — И если первое предложение Лена произносит всё так же — с улыбкой. На втором взгляд чуть стекленеет…

Телефон Санты снова жужжит, и там снова Даня, наверное, но она вдруг чувствует тревогу. Продолжает на маму смотреть. Всмотреться пытается…

Следит, как она выпрямляется сильнее, снова надевает маску улыбки, ставит бокал сначала, потом подмигивает даже. Подходит к обеденному столу, садится рядом…

— Я волновать тебя не хочу, Сантуш…

Вытягивает руку вверх ладонью, и Санта тут же накрывает своей — без просьбы.

Надкушенный блин опускается на тарелку. У неё почему-то ускоряется сердце.

— Что-то случилось? — Санта спрашивает, взгляд Лены опускается.

Тишина, которая длится несколько секунд, кажется Санте вечной. Телефон опять жужжит, а она вдруг чувствует жгучий стыд.

Так глубоко ушла в себя, в Данилу, в ту реальность, что…

— Я плановый осмотр проходила. Мне результаты анализов пришли, малыш. Не очень хорошие.

Маму проворонила.

«Высока вероятность, что всё же рак».

Лена произнесла эти слова с улыбкой. Они же звенели в оглохших вдруг ушах Санты. Весь день звенели. И ночью не умолкнут.

Когда-то подобным образом её по голове огрело новостью о папиной смерти. Тоже внезапно. Она тоже была слишком счастлива. Тоже думала совершенно не о том.

Наверное, так жизнь осаждает её каждый раз, когда чрезмерно радуется.

Но для Лены происходящее — уже не новость. Для неё это уже реальность, которую она от дочери скрывала, а для себя приняла.

И за собственную слепоту Санте было невыносимо стыдно. Ведь пока она ездила по Барселонам, пока каталась на волнах своего слишком часто сменяемого настроения, пока бесилась с жиру, мама наедине с собой же переживала страшное — время сомнений.

Не хотела волновать дочку. Может и дальше не волновала бы, но существуют вещи, которые не скроешь.

И теперь они снова вдвоем. И снова мир вокруг осыпается.

Уже не так, как было, когда умер отец. Не разом завалило стенами. Теперь, возможно, всё будет иначе, но тоже страшно.

Даже думать об этом страшно.

Во время разговора с мамой Санта больше слушала, чем говорила. В данный момент Лена на стадии диагностики. Если диагноз подтвердится — несомненно, будут бороться. Мама полна оптимизма, а Санта пока просто в душевном оцепенении.

Хочется перепроснуться, но эта опция недоступна.

— Всё хорошо, малыш. Езжай…

Так звучало напутствие Лены, когда за Сантой заехал Данила. Сама она понятия не имела, как ей уезжать, и что делать, если оставаться. Ей переварить надо было. Пройти страх с отрицанием. Не у мамы на глазах. Не мучать её, заставляя вместе с собой переживать ещё раз то, что она уже пережила.

Мама не просила держать новость в секрете от Данилы, но Санта не смогла из себя ни слова выдавить.

Как об этом скажешь?

Произнести — это ведь своими руками придать происходящему черт реальности. Невыносимо страшно.

Потому что от рака умирают. Потому что даже молодые. Потому что непонятно, как это случилось с ними.

Санту будто сковало. Так же, как почти пять лет назад. Она не готова была к новости. И не успокаивало то, что к такой новости в принципе невозможно быть готовой.

Она снова должна была стать сильной для мамы, но слишком привыкла к благополучию и безопасности, слишком отогрелась, чтобы обрести хотя бы сходство с опорой сразу же.

Всю дорогу до Киева она молчала, чувствуя, как новое знание распространяется по организму холодом. Заползает в каждую клеточку, вытесняет уют, отравляет сомнениями.

Данила пытался заговорить, но она только головой мотала. Мол, не может сейчас…

Попав в его квартиру, попросила несколько часов для себя. Соврала, что срочно нужно нагнать по учебе. На самом же деле, преодолевая, гуглила. Мамины показатели, перспективы и способы лечения.

Пыталась заморозить эмоции, отключить сердце, а оно всё равно замирало. Очень страшно потерять маму. Очень страшно остаться сиротой. Очень страшно, когда уже знаешь, как это страшно…

Очень хочется разом поставить все в мире свечки. Но отчаяньем о землю разбиваешься с осознанием: это точно не спасет.

Они с Данилой весь день провели параллельно. Санта была благодарна мужчине, что он нашел, чем себя занять. Звуки его голоса где-то на заднем плане, когда он негромко говорит с кем-то по телефону, успокаивали даже в условиях, когда успокоиться невозможно.

Но подойти и поговорить начистоту, заручиться поддержкой Санта сейчас не могла. Снова, как когда-то, язык к нёбу и не хватает смелости. Снова, как когда-то, если что-то говорят — одни глаза.

Которые она изо всех сил пытается прятать.

Чтобы отвлечься — хлопает крышкой ноутбука и берется за готовку. В голове прокручивает слова, которые должна сказать чуть позже — когда позвонит маме. Настраивалась на то, каким должен быть тон. Перестраивала свою неделю, ведь теперь всё иначе. Она должна быть всегда рядом. В самые сложные и самые важные моменты.

Они снова должны стоять, как когда-то, плечом к плечу.

Её мутит, есть не хочется совершенно, но если руки не занять — они будут откровенно дрожать, поэтому она пытается работать, чисто механически.

— Помочь чем-то? — углубившись в себя, Санта проворонила приближение Дани. Нарезавший перец нож выскочил из пальцев вместе с тем, как сама девушка вздрогнула.

Будто током ударило, хотя он просто сзади подошел. Положил на бедра руки, прижался…

— Нет, спасибо…

Когда Санта снова схватила нож, оглянулась, улыбнулась натянуто, смотрел на доску чуть хмуро.

Конечно, у него были вопросы. Конечно, она странно себя вела. Просто говорить не готова. Надо пережить, принять, потом…

— Всё нормально? — Данила переспросил, отрывая взгляд от доски, всматриваясь в повернутое к нему лицо. Попытался глаза поймать, но Санта не дала — свои опустила. Кивнула, потом снова на доску…

Как сторонний наблюдатель отметила, что зачем-то закусывает нижнюю губу и напрягается. Ждет, когда он отойдет…

А он — нет.

— По учебе всё сделала?

Задает новый вопрос. Получает в ответ новый лживый кивок, но видит только затылок. А ещё слышит частый стук ножа по доске.

— Сант…

Окликает чуть уставшим голосом и старается ее развернуть, сильнее сжимая бедра. Она же мотает головой и сопротивляется, ускоряя движения кистью…

— Ты не голодный, что ли? — спрашивает притворно легкомысленно, так же притворно улыбнувшись через плечо.

Мазнула взглядом по лицу, но тут же съехала.

И сама знала, что не голодный. А даже если да — куда больше голода его волнует нетипичное поведение. Просто сейчас её максимум — это расплакаться. Вылить на ни в чем не виноватого, ничего не подозревающего и ничего не способного сделать ушат своей шоковой боли. А зачем? Чтобы прочитать в его взгляде сожаление?

— Мне чая хватило бы…

Данила ответил честно. Спокойно, негромко. У Санты сердце сжалось.

Она снова отвернулась. Дорезала. Сделала шаг в сторону, чувствуя, что мужчина позволяет.

А потом сам прижимается бедром к столешнице и смотрит, как она двигается.

— Всё нормально, — хмурится в ответ на обращенное к нему заверение. Не верит. Правильно делает.

— Ты с матерью поругалась? — А потом предполагает абсолютно невпопад, пусть и вполне логично.

Заставляет Санту замереть. Её саму и сердце. Они в жизни не ругались почти ни разу. С Леной невозможно ругаться. Это она святая… Она светлая… Она не заслужила, чтобы так…

На глаза наворачиваются слезы, которые могут пролиться. Санта запрокидывает голову и смотрит в потолок, моргая…

— Сант… — Данила окликает, делает шаг к ней, а она выставляет в сторону руку.

— Лук, Дань. Не надо…

Врет сдавлено, привычно пытаясь проморгаться. Внутри адски больно. Снаружи — притворное спокойствие.

И только глаза — две дырки, через которые пытается плакать перепуганная душа. Но кто же ей даст…

— Посмотри на меня.

Данила вроде бы просит, но Санта хорошо его знает — голос не так спокоен, как мог бы быть.

Она несколько раз моргает, непроизвольно спину выпрямляет, собирается…

Исполняет просьбу. Смотрит. Только так, как хочет сама, — через стекло. Немного гордится собой — смогла. Видит, что Данила реагирует иначе — скулы напряжены.

Несколько секунд смотрит просто. Дышит так, что можно уловить движения грудной клетки. Потом закрывает глаза, выдыхает, трет лицо, снова вскидывает на неё.

— Опять? — и задает вопрос, понять смысл которого сходу у Санты не получается.

— Что «опять»? — она шепчет, а в ответ получает не веселую, но усмешку.

— Заход по кругу? Всё же хорошо было там. Почему так же хорошо тут быть не может? Что опять не так?

Данила задает череду вопросов, и пусть Санта понимает, что они, наверное, закономерны… Но на душе становится гадко… И говорить не хочется.

— Опять с жиру бешусь…

Но зачем-то хочется делать больнее себе же.

Санта произносит, Данила кривится. Это не тот ответ, который он хотел бы получить после дня подозрительной молчанки.

Но и в том, что сам сделал поспешные выводы, Санта не виновата.

Они оба не безгрешны. Он мог бы не колупать вот сейчас…

Хотя и она ведь могла поделиться…

Если бы не то, что на сковороде трещат овощи, на кухне было бы совсем тихо, а так…

Данила смотрел с сожалением и приглушенной злостью. Санта — неправдоподобно равнодушно, позволяя душе тонуть в болоте…

— Ладно… Захочешь поговорить — давай. Я понял, что сейчас не настроена. Ужинать не буду. На встречу съезжу.

Вот так стоять можно веками. Но это — неконструктивно. И сторону разума привычно принимает Данила.

Отталкивается от столешницы. Предупреждает, ответа не ждет. Разворачивается и идет из кухни.

Санта слушает, как обувается, берет ключи, открывает квартиру…

Смотрит, как на не выключенной сковороде, содержимое которой она отправит в мусор, подгорают ломтики, чувствуя себя одним из них.

Что же за манера такая?

Наверное, сейчас ей нужна его поддержка больше, чем когда-либо, а она сама его отталкивает.