Иду на свет

Глава 30

— Вот, вытирай… — врач-гинеколог подала Санте салфетки, давая понять, что они почти закончили. Последние несколько движений датчиком по совсем крохотному, но такому значительному для Санты, животу врач делала молча. И пусть оснований для волнения вроде бы нет, но справиться с собой сложно. Поэтому, садясь, выбрасывая измазанные гелем салфетки и оправляя одежду, Санта произносит:

— Там всё хорошо? — аккуратно и с надеждой.

Сначала ей становится чуть стыдно, когда женщина-врач отвечает взглядом… Санта опускает свой, улыбается, краснеет.

Она знает, что миллион раз говорено. Но она не может перестать задавать один и тот же вопрос.

— Там всё отлично. Если бы ещё вот тут мамочка себя не накручивала — вообще можно было бы говорить, что двадцать из десяти.

Слово «тут» сопровождалось однозначным постукиванием Эллы Андреевны по виску. Санте не надо было объяснять — намек она поняла. Пристыдилась. Пожала плечами…

— Двадцать из десяти нас устроит…

А своим ответом явно порадовала. Женщина сначала фыркнула, а потом заулыбалась, махая головой и стягивая перчатки.

Вернулась к столу, внесла необходимые данные в карту.

Санта её не отвлекала — сидела на стуле посетителя, окидывая взглядом кабинет.

Была тут много-много-много раз. Ещё до собственного рождения уже была знакома с Эллой Андреевной — именно она когда-то вела беременность Лены, а теперь…

— Как мама? — закончив, Элла снова подняла глаза на Санту, спросила серьезно, с легкой тревогой. Она знала, что Лена лечится. В вопросе не было напускного, но чувствовалось искреннее беспокойство.

Санта же наконец-то могла улыбнуться, снова поглаживая почти отсутствующий животик. Если бы она не похудела, он был бы заметен ещё меньше, а так выделяется, когда щупаешь. Вот она и щупает, как дура…

— Хорошо… — отвечает честно, не чувствуя потребности в том, чтобы опускать взгляд или приукрашивать. У них хорошая динамика. Правильное лечение. Более чем обнадеживающие перспективы.

Они идут на свет. Втроем.

У Щетинских всё будет хорошо. Папа с неба их опекает.

— Она всегда вам привет передает… Я просто не всегда вспоминаю. Голова дырявая…

Уже Санта стучит по виску, улыбаясь, в ответ же получает скептический взгляд.

Элла Андреевна из тех, кто не отличается излишней сердечностью, но не переходит в своем цинизме в разряд бездушных. Она очень нравится Санте. После каждого приема девушка не выходит из кабинета, а вылетает окрыленной.

И это так странно…

С учетом всех обстоятельств и исходных, с которых несколько месяцев назад всё началось, ей откровенно странно, что сейчас всё так… Хорошо.

Почти пережито.

Почти забыто.

Почти счастливо.

Она узнала, что беременна, не сразу. В той её жизни было много поводов для сбившегося цикла, отсутствующего аппетита и частой тошноты.

Когда казалось, что она и так уже на дне — у мамы рак, у них с Данилой серьезный разлад, вселенная провела ею дноуглубительные работы.

Опустила туда, где Санта не могла представить себя в самом страшном сне. А теперь там себя надо было осознавать.

Она ничего не помнила про ночь с Максимом. Только по ощущениям — мерзким — могла делать выводы. Наверное, много выпила. Наверное, по-тупому пьяно решила отомстить ни за что любимому Даниле…

Чувствовала ли она себя изнасилованной? Конечно, да.

Понимала ли, что ею воспользовались? Тоже.

Давала ли согласие — понятия не имела. Но пережить не могла ни вероятность того, что не давала, ни возможность добровольной измены.

Оба варианта вели к одному: её использовали, чтобы сделать плохо Даниле.

Максим отомстил за очередное проигранное дело. А им разрушил жизнь. И она — сознательно или нет — помогла это сделать.

Мужчина не оставил после себя в квартире ничего. Санта понимала, что даже поверхности мог протереть. И пусть ей бы бежать тут же писать заявление, но проревевшись, она полезла в душ, чтобы отмыться.

Плакала, терла тело, то и дело оседала на кафельный пол в душевой.

Осознавала себя в аду, без права этим адом хоть с кем-то поделиться.

У неё не возьмут заявление. На неё посмотрят, спросят уточняя: «то есть, ты набухалась в баре, проснулась утром с засосами на шее и пришла портить жизнь приличному человеку?».

Она, конечно же, ответит: «нет! Всё не так!», но по взгляду прочтет: «тебе никто не верит, детка. И тратить на тебя время не станут». Тем более… Она же прекрасно понимает, с кем в схватку может вступить.

С тем самым Максимом, одна мысль о котором теперь пугает настолько, что её выворачивает наизнанку. А ещё с братьями, потому что на случившееся у Максима совершенно точно есть их виза. Это было согласовано. А может даже в большей степени для того, чтобы потешить их тщеславие и делалось.

Она в случившемся — зарвавшаяся девка, которую вот так вот осадили…

И самое ужасное, что у нее абсолютно нет сил, чтобы вступать в войну, которую когда-то они с мамой уже сдали без боя.

Тогда дело было в имуществе и жадности «старших Щетинских». Тогда её маму «наказывали» за то, что она посмела разрушить разрушенную до неё семью с первой женой.

Теперь «наказывали» уже её. Всё, как обещал Игнат. Ей указали её место. А Данилы, рядом с которым бояться хоть кого-то казалось глупым, больше нет и никогда не будет.

Он ушел из жизни тихо без хлопка дверью.

Облачил свое разочарование в ней в практически нейтральное: «надеюсь, оно того стоило», а ей долго ещё кричать хотелось: «нет!!!». Миллион раз «нет!!!».

Но и попыток объясниться она не совершала. Он не захочет иметь с ней ничего общего. Нет смысла даже надеяться. Однажды он уже вычеркнул из своей жизни такую же. Сейчас в его глазах нет никакой разницы между той Ритой и этой Сантой. Но самое страшное, что и Санта тоже не знает, если между ними есть разница, то в чем она?

Из вполне благополучного человека она стала подвергнутой насилию предательницей с пылающей гневным отчаяньем душой.

Отчаяньем, бессмыслицей и бессилием.

Не было смысла определять степень вины каждого причастного. Какой бы она ни была — эта степень — сторона обвинения не скостит срок. Высший суд справедливости Данилы Чернова знает единственную меру наказания: вечное исключение из жизни.

Он стер её ластиком. Насколько Санта знала, уехал…

Первые несколько дней были для неё самыми сложными. Страшно боялась, что где-то рядом, а то и на пороге появится Максим. Потом же поняла — не появится. Только, если она дернется в сторону защиты своей чести. Тогда придет и раздавит. Проиллюстрирует её ничтожность и беспомощность.

И Данилы тоже в её жизни больше не будет. Он сложил её вещи, отправил… А потом сходил и помыл руки.

Перед мамой она смогла скрывать расставание с Данилой не больше недели. В тот же день перебралась из Киевской квартиры загород в свою детскую. В той квартире находиться не могла. Нигде больше её не ждали. Сначала соврала Лене, что приехала на выходные. Когда выходные закончились, а она осталась — старалась переводить тему, в итоге же выдавила из себя полуправду.

Поругались. Она попросила перенести свадьбу. Данила спросил, может есть смысл и вовсе её отменить. Санта задумалась… И согласилась.

Лена порывалась связаться с Данилой и помочь дуракам всё исправить. Любят же. Невооруженным взглядом видно. Но Санта стребовала клятву, что не полезет.

Невыносимо страшно было представить, что будет с мамой, если она узнает правду. Наверное, именно это позволяло не уходит в жалость к себе.

За маму, её эмоциональное и физическое состояние Санте по-прежнему было куда страшнее.

Так когда-то практически убивший веру в лучшее диагноз внезапно стал целью. Им надо было думать о том, как справиться с болезнью. Душевные раны заживут. Травмы проработаются. Легче станет… Обязательно станет… Не умирают же от разбитого сердца и ненависти к себе, позволившей своими руками всё разрушить?

Санта надеялась, что нет.

Но вслед за первым ударом, пришел второй. Она узнала, что беременна. И в жизни не забудет, как это случилось.

Тест можно и нужно было делать раньше, но она трусливо тянула. В ней не было силы для ещё одной встречи лба и бетонной плиты реальности. Но как-то раз…

Замкнулась в ванной, стояла над раковиной и смотрела, как медленно вслед за первой проявляется вторая полоска…

Сжала зубами мясо ладони, зажмурилась, заглушая физической болью боль моральную. Оглушительную. До онемения.

Что может быть хуже, чем перспектива рожать от насильника?

Она не нашла в квартире презерватив. И к тому времени она уже подзабила на таблетки. В ней теплилась надежда, что Максим не стал бы без защиты, осознавая последствия (и дело не в возможности залета, а в создании доказательной базы для её пусть бесперспективных, но возможных попыток как-то обелиться), но она не знала этого точно.

Она точно ничего не знала. Ничего не помнила из той ночи. Наверное, в этом отчасти было её спасение.

И над тестом рыдать права не имела. Жизнь загнала её в максимальные рамки. Как когда-то после смерти отца, но в разы хуже. Та мера ответственности, которая лежала на плечах в семнадцать, не шла ни в какое сравнение с той, что опустилась в двадцать два.

Выплакав первый панический удар, продышавшись и взяв себя в руки, Санта призналась маме.

Больнее всего было сухо констатировать: «нет, это ребенок не Данилы», а сердцем кровоточить и молиться богу, чтобы это оказался его ребенок. Потому что она не выдержит навеки быть связанной с таким, как Максим. Потому что она не представляет, как о таком отце когда-то рассказать…

Пусть ей будет больно смотреть на своего ребенка и видеть черты мужчины, которого она любила и потеряла, но лишь бы не ненавидеть в нём черты зверя, который не погнушался воспользоваться положением и состоянием. Который, возможно, даже сам что-то ей подмешал.

Об этом Санта тоже думала. Но господи, какая к черту разница? Она никогда в этом не разберется. Справедливости не добъется. Ни наказания, ни возмездия. А Данила никогда ей не поверит.

Скорее в то, что она весь этот месяц металась между ним и вызывающим рвотные позывы Максимом.

А она больше смерти боялась встретиться с ним хотя бы где-то… Хотя бы случайно… Только воспоминания о мужчине вводили в панику. При встрече она просто умерла бы.

Всерьез думала о том, чтобы тоже уехать. Вполне допускала, что после родов и когда мама поправится, они так и сделают.

Продадут всё, что можно продать. Уедут из страны. Начнут новую жизнь с настоящего чистого листа.

Об аборте Санта не думала. Себя бы не простила. И мама тоже её не простила бы. Пусть новость о дочкиной беременности не вызвала у Лены ту радость, которую ещё месяц назад непременно стоило бы ожидать, но она сделала точно так, как сделала Санта: «это наш, Сантуш. Сами справимся». Пообещала, а потом позволила хотя бы немного облегчить душу слезами на своем плече.

С тех пор их стало трое. Санте надо было стать сильной за троих.

А через несколько дней Санта узнала срок.

— Нормальная у тебя голова, Санта… Не выдумывай…

В настоящее Санту возвращает голос врача. Она вроде бы журит, но всё равно терпеливо. Санта испытывает к ней огромную благодарность.

Она вообще полнится благодарностью.

Боль не прошла, но словно законсервирована. Случаются ночи, когда ей совсем плохо. Когда до воя не хватает Данилы и до воя же хочется к нему, но сдерживает не гордость даже, а осознание бессмысленности.

А ещё неготовность видеть в его глазах те обвинения, которые непременно будут. Или не будет, если не встречаться. Хотя бы до поры до времени.

Санта поделила свою жизнь на короткие отрезки. Психологи говорят, это правильно. Нет смысла планировать далеко, когда твоя почва не так уж тверда.

Поэтому мелкими перебежками. Поэтому с достижимыми целями.

Поэтому сейчас — закончить мамино лечение. Потом — родить. Дальше… Дальше будет дальше.

Дальше она будет сильнее. Дальше она будет думать уже не о себе. И жить не для себя.

Смешно, но меньше всего над тестом с двумя полосками она плакала из-за разрушенных профессиональных перспектив, растерять которые так боялась ещё зимой. Чтобы не провоцировать никого, не сеять слухи, чтобы создать для своей семьи хотя бы минимальный кокон безопасности, написала заявление на академку.

Данила не требовал от неё не появляться больше на глазах, но до поры до времени не пересекаться с ним было для самой Санты очень важным.

Она знала, что уехал. На почту приходили письма о том, что он будет дистанционно читать предметы. Однокурсники дистанционно же сдавали экзамен.

Значит, ему плохо. И это отзывается в ней беспомощной болью. Но это же позволяет облегченно выдохнуть.

Значит, они не пересекутся.

— Про витамины не забываем. Железосодержащие продукты. Будет шевелиться — не пугайся… Уже чувствовала?

Врач спросила, Санта замерла сначала, а потом робко кивнула. Может и не чувствовала, но ей казалось, что да. Это не толчки, скорее порхание бабочек…

Кажется, будто её улей всё же разорвало…

— Отлично. Знакомьтесь получше тогда… И если что — звони.

— Спасибо вам…

Пожелание «знакомьтесь получше» заставило сердце забиться быстрее. Эта перспектива вызывала в Санте восторг при всей сложности вводных.

Она вышла из кабинета с дурацкой улыбкой на лице и фотографиями свежего скрининга в руках.

Дальше по плану — заехать в магазин за чем-то железосодержащим, домой. Показать маме снимки. Увидеть, как она улыбается, и насколько сильно любит…

Ночью, может быть, опять немного поплакать, к утру снова оклематься…

Расправить плечи, вздернуть нос, вести себя бесяче гордо… Но не кому-то назло, а потому, что ей самой так легче.

В том, что с кем-то столкнулась, была виновата сама — Санта это понимала.

Точнее почти столкнулась, но исключительно потому, что мужчина оказался более внимательным. Придержал её за плечи, тормозя до встречи телами. Зафиксировал, остановиться заставил…

Получил свое «простите» с остаточной улыбкой на губах ещё до того, как Санта вскинула взгляд от фотографии.

А если бы успела — уже не улыбалась.

Ведь в ней оборвалось всё — сердце, связь с реальностью, моментально слетели цепи, которыми она сковывала свою боль и свой страх.

В её плечи вжимались пальцы Данилы. Она подумала бы, что с ума сошла, но в нём слишком многое слишком реально.

Хват. Взгляд. Запах.

— Ты тут…

Она шепчет дичайшую глупость, а у него губы дергаются в злой. Так же взблескивает взгляд.

— Ты сама? — Данила спрашивает, щурясь. Игнорирует её удивление.

— Пусти, пожалуйста… — А Санта чувствует опасность. Запоздало переворачивает фото, только внимание привлекая к бумажкам в руках. Пытается отступить, но Данила не дает.

— Сама, спрашиваю? — даже встряхивает немного, сам того не понимает, но сеет панику. Заставляет упереться взглядом в воротник своей тенниски и задержать дыхание.

— Пусти, пожалуйста… — Просить тише…

— Что в руках? — Задрожать, сильнее сжимая свои вещи. Мотнуть головой, мельком глянув вверх. Её максимум — секундная встреча глаз. Её максимум — просьба взглядом.

Но Данила не склонен к милосердию.

Забрать бумажки из её рук — не проблема. Только этого ему мало, потому что одной он продолжает сжимать её плечо. Не пускает.

А сам напряженно разглядывает…

— Дань, пожалуйста…

Его цепкий взгляд, направленный на то самое фото, сковывает сильнее любой хватки. Санта просит, но и сама толком не знает, о чем именно. Наверное, по-прежнему отпустить. Она не испытывает радости сейчас. И облегчения тоже не испытывает.

В её голове Данила врагом не стал, но вот сейчас он воспринимается, как опасность.

Отрывается от изображения, снова смотрит с прищуром.

Молчит. Судя по всему, даже не услышал…

— Мне больно…

Санта произносит еле слышно, хотя на самом деле болевые ощущения на коже — самая маленькая из её бед. А большая — это смешение эмоций, которые плещутся в мужском взгляде. Которые стоило бы ожидать… И которые она не хотела видеть.

— В машине поговорим.

Данила приказывает, поворачивается в сторону лестницы, требует идти нога в ногу…

Упираться можно. Даже на помощь надеяться можно в теории. Но Санта смиряется. Её желания сейчас вряд ли будут учтены.

Или надо было врать. Говорить, что не сама.

Тогда он оттряхнул бы руки и ушел.

А так…

Выводит из клиники, будто под конвоем. Совсем даже не галантно, механически просто, открывает перед ней дверь в свою машину, заставляет нырнуть, игнорируя вялую попытку всё же затормозить.

Тут же, в нескольких рядах от его внедорожника, стоит её Ромашка. Она хочет сесть в свою машину…

Но ему всё равно, чего хочет она.

Данила обходит автомобиль, садится на водительское, снова пролистывает её карточку, молча смотрит на фото. Долго не поднимает взгляд. Ему всё равно, что Санта на грани истерики.

Все эти месяцы она обретала призрачное спокойствие. По кирпичику выстраивала защитную стену. Как оказалось, зря. Потому что он ещё ни слова не сказал, а уже разрушил.

Она не ждала от Данилы тепла, минимальной поддержки. Не ждала желания разобраться и простить. Но к встрече с ним собиралась готовиться.

— Нихера, блять, не понятно…

Слова адресованы не Санте, но бьют неожиданно больно. Настолько, что она жмурится, сжимается, обнимая себя руками.

Понятно, что физически он ей ничего не сделает. Если она хотя бы немного знает Данилу — ничего. Но это не помогает успокоиться.

— Санта, — ей неизвестно, специально ли он обращается громко и требовательно, но это — совсем не то, что нужно ей. Она не смотрит в ответ на призыв. Мотает головой.

— Давай сделаем вид, что не виделись. Ты злишься… — просит, но он игнорирует.

— Санта…

Обращается ещё раз — уже мягче. Наверное, ему сложно хотя бы немного сбавить тон, но и благодарить за это девушка не спешит.

Ей бы уйти… Ей бы просто уйти…

Ничем хорошим разговор не закончится. А к плохому она не подготовилась.

Всё опять идет не по её плану. Опять она по тем же граблям — поверила в возможность, что вот сейчас догнало «лучшее», пусть и очень условное.

— Смотри на меня, блин, Санта…

Это уже не приказ. Наверное, поэтому она реагирует иначе. Действительно смотрит. Отмечает во взгляде микс не менее ядреный, чем тот, которым она когда-то люто упилась, кажется…

— Ты знаешь, от кого ребенок, Санта? — слышит самый гадкий в своей жизни вопрос. Знает, что в жизни его не забудет.

— Ты злишься… Я не хочу сейчас с тобой разговаривать…

— Придется. Ты знаешь, чей это ребенок, Санта? — Её очередную просьбу Данила игнорирует. Повторяет медленно и с паузами. Будто проблема в том, что она — туповатая.

— Открой, пожалуйста.

Санта пробует открыть свою дверь, но ожидаемо не получается. Данила же продолжает ждать ответа. А она не хочет отвечать. Хочет только защитить — себя и ребенка. Как-то так случилось, что и от него защищаться им тоже надо.

— Санта…

Данила обращается, будто устал. Сам не понимает, наверное, какую бурю в треснутом стакане разбалтывает.

— Санта, блять!

Переходит на крик и на мат, не сдержавшись. Это лишнее. Так с ней нельзя. Она слишком взвинчена, чтобы не отреагировать на это. Дергается, поворачивается.

Из глаз слезы. С губ слова:

— Я не знаю! Ты это хочешь услышать?! Я. Не. Знаю!!! Пусти меня, черт бы тебя побрал!!!

Тоже кричит, чтобы сразу же снова отвернуться и дергать ручку.

Делает всё, только бы не видеть закономерную реакцию на его лице.

Ведь так сильно Санта Щетинская Данилу Чернова ещё явно не разочаровывала.