Иду на свет

Глава 2

Сборы заняли у Санты около получаса. Когда она вышла на кухню, полностью готовый Данила допивал свой кофе, листая новости на телефоне.

Не обделил вниманием её появление. Провожал взглядом до стола. Когда села, придвинула чашку, сделала первый глоток, благодарно улыбаясь, кивнул, отвечая.

В её голове было ещё немного туманно после их утреннего секса. У Данилы с этим всегда проще — он быстро переключается.

Несколько десятков минут назад вел себя так, что Санта в жизни не усомнилась бы: она — обязательное условие его существования. Данила скорее умрет, чем оторвется, недотрахав. А сейчас — спокойно сидит напротив, увлечен чем-то своим. Спокоен. Неспешен…

Она же смотрит, как указательный палец мужчины еле-еле скользит по экрану, прокручивая чей-то длинный пост, и вспоминает, как он же ласкал её кожу. По щекам бьет жар, колени непроизвольно сжимаются, Данила, будто чувствуя, снова вскидывает взгляд на её лицо…

Снова смотрит цепко. А Санте кажется, что её с поличным поймали.

Напротив — самый проницательный прокурор, который держит в кулаке её сердце, читает мысли… А потом хмыкает. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы проникнуть ей под кожу. Прочесть, как книгу. Досконально изучить язык глаз.

Ещё прошлой весной Санта не поверила бы, что мужчина, которого она сама любила с детства, который учился у её отца профессии, которого она записала в кумиры, смирившись, что ей в жизни смелости не хватит признаться в своих чувствах, возьмет её на стажировку.

Что с его готовности просто по-человечески помочь в ответ на просьбу матери Санты начнется их история любви.

Что в итоге именно он станет её первым.

Примет её чувства. Даст им шанс.

Не оттолкнет по ненадобности или испугавшись серьезности, а рискнет попробовать.

Что сам же влюбится.

Что из просто трусливой умницы она станет его любимой женщиной.

Что для этого понадобится гора храбрости. Что она её в себе найдет.

Санта смотрела на Данилу, нежно пожирая. Он — эту жадность поглощая. Но в какой-то момент стал совсем серьезным. Первым оторвался.

— Пей, остынет…

Кивнул на чашку, приказывая, Санта ответила улыбкой. Потянула к губам. Сделала глоток. Повернула голову к окну, чтобы ускорить процесс.

Им действительно неплохо бы выйти побыстрей. Даниле нужно в офис. Ей самой — на пары. И нет никаких сомнений, что любоваться друг другом можно до бесконечности, но один из главных ресурсов, в которых они ограничены, — это время.

Об их отношениях по-прежнему известно только им. Они не съезжались, хоть и чаще проводили ночи вместе, чем порознь. Эта тема наравне с ещё несколькими Данилой уже поднималась. И пусть Санта образца июля ответила бы на любое его предложение, просьбу, да даже намек безоговорочным «да», Санта в декабре — уже немного другой человек. С другими страхами. Думать о которых сейчас не хочется.

Лежавший на столе телефон Данилы завибрировал. Санта вздрогнула, непроизвольно бросая взгляд на источник тревожного звука.

Была уверена, что Чернов тут же возьмет. Но шли секунды, а вибрация не унималась.

Санта в недоумении подняла взгляд на Данилу.

Который будто застыл. На экране чье-то имя. Этот номер забит в телефонной. Входящий звонок. А его палец замер над экраном.

Он не берет. Смотрит просто. Долго смотрит…

Потом же жмет отбой.

— Всё нормально? — вскидывает на Санту взгляд чуть резче, чем она ожидала. Смотрит остро, дальше — с прищуром…

И пусть Санта совершенно точно знает: на неё вот так смотреть не за что, но по коже проходится холодок. Ей бы сдержаться, но когда Данила закрывает глаза, мотает головой, а потом смотрит снова — уже адекватно, непроизвольно выдыхает…

Она тоже ловит его настроение. Она хочет, чтобы всегда оставалось хорошим. Её пугают перемены. Как-то так получается, что любые.

— Всё, как всегда.

Данила отвечает, Санта кивает, соскальзывая взглядом на телефон. Который снова звонит… На сей раз Данила скидывает быстрее — даже не глянув.

Переворачивает экраном вниз, встает из-за стола, идет в сторону мойки, споласкивает чашку…

Начинает говорить, находясь к Санте спиной:

— Мне деканат списки групп прислал, Сант…

Первым оглядывается Данила. Он же первым оборачивается. Тянет бумажные полотенца, вытирает руки. Выбрасывает, упирается о столешницу, смотрит серьезно, явно ожидая, что Санта тоже повернется. Скажет там что-то…

А у нее моментально заходится сердце. Становится стыдно. Страшно. Зло. Безнадежно…

— Что за списки?

Она «предвкушает» провал, но всё равно спрашивает, чувствуя себя не самой умной из присутствующих в этой комнате. Данила же только голову склоняет, усмехается, приподнимает бровь. Мол, ну камон… Ты же не с дебилом спишь, малыш…

И Санта снова вздыхает. Потому что не с дебилом… Потому что это она — самонадеянная дурочка…

— Ты записалась на ОИО[1]?

Данила задает вопрос, Санта скашивает взгляд…

— Нет, конечно…

И делает то единственное, что он просил не делать. В их первую ночь. После того, как узнал, как о многом она может умолчать…

Врет.

Делает это не потому, что подлая сука. А потому, что… Жадная.

Секунды, в которые на кухне звенит тишина после её ответа, растягиваются, становясь испытанием для девичьей нервной системы.

Санте страшно посмотреть Даниле в глаза, но она заставляет себя.

Ожидает, что в них будет злость или осуждение. А там просто усталость. Задумчивость.

Он вздыхает…

— Мы же обсуждали, Сант…

И взывает к разуму. Говорит всё правильно. Санта и сама это понимает. Помнит, что обсуждали. Помнит, что соглашалась. Помнит, что была уверена: не подведет, а потом…

— Дань, пожалуйста…

Не выдерживает, встает со стула, подходит к Даниле.

Проезжается пальцами по пиджаку, сжимает ткань, смотрит в глаза с нескрываемой мольбой. Не манипулирует. В очередной раз душу открывает. Читает в его взгляде неодобрение. Знает, что вот сейчас он может разозлиться — имеет право, но хочет успеть сказать.

— Я хочу у тебя учиться. Лекции слушать, на семинары ходить. Пожалуйста. Ты же знаешь — я умею быть умницей. Обещаю: никто и никогда не узнает, что мы…

Санта заверяет горячно, всё ускоряясь. Видит, что с каждым словом Данила становится всё более серьезным. Лицо каменеет. Скулы чуть движутся.

Осознает: она выбрала не ту дорожку. Хочет себя объяснить, а по сути давит на больную мозоль.

Но уже поздно. А ей безумно важно.

Она до последнего собиралась быть хорошей девочкой. Данила не один раз предупреждал, что брать его предметы запрещено. Даже без записи на лекции ходить не надо. Санта продержалась целый семестр. С завистью слушала рассказы однокурсников о том, что там у Чернова. И на второй семестр тоже даже смотреть в ту сторону не должна была, пусть сердце и обливалось кровью, потому что это для неё — огромное лишение. Она четыре года мечтала, что когда-то попадет на пары к нему.

Но когда пришла с индивидуальным планом на кафедру, разговорилась с методисткой, которая спросила, а как это умница-Санта не записалась ни на один предмет их любимого Данилы Андреевича, у той самой умницы-Санты будто забрало упало.

Она знала, что делает глупость. Когда вписывала свою фамилию в списки, руки дрожали. И сама не сказала бы, на что надеялась, но чувствовала себя несправедливо лишенной. Ведь все могут слушать Чернова. Только она одна — нет.

— Санта…

Девушка тараторила, глядя с искренней преданностью, Данила смурнел с каждым словом. Сомнений никаких: он всё это прекрасно понимает. Но в этом сложность их отношений. Они невозможны без лишений. Она сама на это согласилась…

— Дань… Пожалуйста… Пожалуйста…

А теперь злится на себя, на него, на судьбу… Хочет всё и сразу. Очень хочет.

— Санта…

Но даже по взгляду выбранного для любви человека читает, что «всё и сразу» ей не светит.

Данила обращается по имени, накрывает её руки своими, смотрит так, что понятно — она может хоть охрипнуть, моля глазами, но он не просто читать её умеет. Отказывать он тоже умеет. Даже ей.

— Сходи на кафедру. Скажи, что перебрала кредиты. Запишись на что-то другое. Ты не будешь слушать мой предмет. Это не обсуждается.

Данила говорил спокойно, а Санта всё равно чувствовала, будто скальпелем сердце вскрывает. Умом сама всё понимала, но нерационально не хотела признавать.

— Мы же оба знаем, что ты всё равно объективным будешь… Дань… Умоляю…

Санта сделала последнюю попытку, Данила мотнул головой.

Потому что изначально было понятно: её аргументы во внимание взяты не будут. Зря только губу раскатала. Дуреха.

Которой резко хочется плакать. Которая резко же опускает взгляд и смотрит на узел его галстука. Дышит через нос. Сверлит дыры. Не хочет быть откровенным нытиком. Не хочет показывать, насколько его отказ больно бьет.

Знает, что он не виноват. И что он прав тоже знает.

Он должен заботиться о своей репутации. И она должна. Он о будущем думает. Об их будущем. А она…

Ей просто до чертиков обидно, что у них может быть только так. Выбирать приходится что-то одно. Она всегда выбирает его, но…

Санта дышит, Данила ждет несколько секунд, потом поддевает ее подбородок, просит на себя посмотреть.

Хмурится, когда видит в ее глазах слезы. Знает прекрасно, что вот сейчас может вернуться к обсуждению, которое они уже начинали. Которое он начинал. Может напомнить, что лишения — это не только её участь, и он как бы не хнычет. Он тоже хочет большего. Она тоже ему в этом большем отказывает.

Но не делает этого. Целует в губы. Нежно.

— Пожалуйста, Сант, не надо делать глупостей. Выпишись. Оно того не стоит…

И пусть Санте хочется спорить. Ведь в её представлении — очень даже стоит, она прикусывает язык. Продолжает утопать в досаде, а всё равно кивает. Позволяет обнять себя, уткнуться в висок, шепнуть: «спасибо».

Воспринимает его благодарность, как очередной повод почувствовать себя жалкой и виноватой.

— Допивай, Сант…

Кивнуть, когда Данила отпускает её, сам разворачивает и легко хлопает ладонью по мягкому месту, задавая направление к столу…

Когда она в очередной раз берет в руки чашку, Данила уже идет к спальне, в его телефон снова звонит, заставляя Санту вздрогнуть.

Она тянется через стол, переворачивает, смотрит.

Ему звонит «Маргарита Блинова». Это имя Санте ни о чём не говорит, но в сердце будто колет. Она хмурится, поворачивает голову к двери:

— Дань…

Окликает… Слышит оттуда:

— Если готова — одевайся.

И в любой другой день кивнула бы просто, но эта Маргарита — какая-то убийственно настойчивая.

Телефон Чернова щекочет пальцы вибрацией, Санта смотрит на экран, потом снова на дверь, из которой почти сразу показывается мужчина, застегивающий на запястье часы.

— Тебе звонят…

Санта говорит негромко, он тормозит, поворачивая голову. Смотрит, чуть хмурится. Не успевает спросить: «кто?».

— Маргарита Блинова, — Санта произносит сама, а потом зачем-то засекает реакцию.

Он на мгновение закрывает глаза. Лицо на мгновение же каменеет. По скулам прокатываются волны. Потом открывает, произносит:

— Скинь. И пошли, Сант. Правда опаздываем…

Санте внезапно приятно дать отбой настойчивой Маргарите. Она быстрым шагом направляется к коридору, вкладывает мобильный в руку Чернова, следит, как он опускает его в карман пальто.

Одеваются они молча. Санта думала, что молча же выйдут.

Но когда её пальцы ложатся на ручку входной двери, рука оставшегося сзади Данилы внезапно обвивает её поперек талии.

Он как бы просит Санту сделать шаг назад, вжимает её в себя, а сам — губами в волосы за ухом…

Пальцы Санты сьезжают с ручки, сердце чуть ускоряется.

Он снова с ней внезапно нежный.

Он сегодня немного странный…

— Я тебя люблю. Ты знаешь. Правда?

Задает неожиданный вопросы. Отрывается, смотрит на щеку, потом — в глаза, когда Санта поворачивает голову.

И если изначально она хотела спросить, всё ли хорошо, увидев, как он смотрит — будто дорогу ищет — поняла, что не надо..

— Знаю. Я тоже тебя люблю.

Санта ответила, отмечая, что Даниле будто легче становится.

Он тянется к губам, целует, принимает её ласку — ладонь Санты съезжает по его щеке. Упирается лбом в её лоб, смотрит пристально.

— Думаю иногда, что даже если солнце погаснет — могу не заметить. А если ты — страшно.