Иду на свет

Глава 31

Данила не из тех, кто ломится без приглашения в гости. Более того — владелица квартиры, в двери которой Данила отчаянно трезвонит, не так давно отгребала лично от него за подобный выверт, но…

Жизнь такая штука…

Он оторвал от звонка палец, только услышав, что с той стороны наконец-то что-то происходит. Человек смотрит в глазок. Начинает открывать…

— Чернов… Какие люди… — оказавшаяся на пороге Аля проходится по нему взглядом, выдавая ироничное приветствие.

Задерживается на лице… Если и хотела что-то колкое сказать, вовремя осекается.

— Давно в Киеве? — задает нейтральный вопрос, на который Данила не отвечает.

Она ещё держит руку на двери, будто сомневаясь, пускать ли, а он не сомневается — заходит, заставляя отступать.

Он очень зол и очень растерян. Башка взрывается. Плохо так, как не было ни разу. Хуже, чем в то злосчастное утро…

— Ты, блять, знала…

Это первое, что Данила говорит, через плечо следя за тем, как Альбина закрывает дверь.

Замирает на секунду, вздыхает…

Смотрит в ответ прямо и без страха. Скорее с вызовом даже.

Да, она знала.

— И ничего мне не сказала, Аля!

Его кулак впечатывается в стену. Этот жест непозволителен. И объяснить его злостью нельзя. Человек отличается от животного умением контролировать эмоции и действия. Но Данила сейчас не чувствовал себя полноценным человеком. Что-то среднее между куском дерьма и откровенным дебилом.

Он просто шел на прием к стоматологу, в итоге же…

Из внятного громкое «я не знаю!!!» было последним, что Санта смогла сказать. Дальше у любимой презираемой девочки случилась истерика. Её нельзя было тронуть. До неё нельзя было достучаться. Успокоить, вернуть в норму. Она только молила не везти её к маме. «Маме видеть нельзя… К Але… Пожалуйста, отвези меня к Але…». Просила, захлебываясь плачем.

А он отвез её к себе.

Сопротивляться Санта не могла. А он как-то резко перестал чувствовать себя в праве давить. О

Думал, что перед ним эмоционально стабильная стерва, пусть и беременная. А она — сплошная рана. Так не притворишься.

«Не трогай меня, пожалуйста. Я полежу и уйду»…

Это всё, о чем она попросила, оказавшись впервые в квартире, в которой когда-то жила. Он не знал, что ответить. Как в этой ситуации было бы правильно и зачем он ослушался. Оставил саму. Знал, что уснула.

Не представлял, как говорить, когда проснется.

Наверное, и себе, и Санте дал чуть больше времени, потому что поговорить ведь придется.

Не так, как в машине — переходя на крик. Как взрослые…

Но просто сидеть и ждать он не мог. Его сорвало с места, понесло…

К той самой Але, которая всё, сука, знала.

Всё, блин, знала…

— Ты запретил лезть в твою личную жизнь…

А теперь показательно холодно бьет его же требованием, которое сейчас только бесит.

Конечно, просил. Потому что она лезла, чтобы разрушить. Но это… Это же важно!

В том, что Максим Сантой просто воспользовался и в её жизни мужчины сейчас нет, Данила не сомневался ни секунды.

Но если это ребенок Наконечного, то его глупая мстительная девочка не только ему жизнь испортила — себе тоже. А если его? А что, если ребенок этот — его?

— ДядьДа-а-аня… — из своей комнаты выглянул маленький Даня… Окинул большого удивленным взглядом. Протянул обращение… — Ты вер-р-рнулся! — Сообщил громко, улыбнулся: — Санта плакать перестанет… Мы все скуцали, но она — больше всех. — И убил.

Раньше непременно бросился бы на шею, теперь же так и стоял — отгораживаясь от взрослых дверью. Не знал всех правил мира больших, но почувствовал, что сказал что-то не то.

У самого Данилы язык не поворачивается хоть что-то ответить крестнику. Губы в улыбку не складываются. Он молчит, чтобы не взвыть или рявкнуть невзначай и сильнее не испугать. Но его спасает Аля.

Обходит, присаживается рядом с сыном, говорит иначе: участливо, ласково, с улыбкой, гладя по голове: — Побудь в комнате, котик. Хорошо?

А получив от сына кивок, снова смотрит на Данилу…

— Идем в гостиную…

Вроде как приглашает примирительно, но это всё такой сюр, мириться с которым Данила не готов.

Где его, сука, привыкание? Выдержка где?

В ушах до сих пор её рыдания. На душе гадкое чувство… Он не ощущает себя правым. Ему не лучше из-за того, что ей плохо. Сейчас ему страшно. Кажется, он рубанул, не разобравшись…

Прошел в гостиную, опустился на диван, лбом вжался в ладони, оттягивая волосы. Много мыслей, а с чего начать — не знаешь.

— Как ты узнал? — благо, хотя бы Аля не делает вид, что не в курсе и ни при чем.

Останавливается напротив, дает ему собраться, задает свой вопрос далеко не сразу.

Не скисает, когда в ответ получает вскинутую голову, острый взгляд… Знает, что ему хочется сейчас снова матом и бессмысленно… Готова впитать…

— Встретил Санту… — но Данила внезапно находит в себе силы ответить рационально. — В клинике.

Говорит отрывисто, увидев, как Аля кривится в улыбке, снова опустил голову и взгляд.

Наверное, где-то так чувствуют себя контуженные. Он сегодня такой.

Совсем недавно что-то подобное с ним уже происходило. Тоже предательница. Тоже ребенок. Тоже вероятность, что от него…

Но переживания абсолютно разные. Как и предательницы, кажется…

— Ты давно знаешь? — почему это важно — и сам не сказал бы, но Аля не жадничает. Пожимает плечами, произносит неопределенное: — Давно… — потом же садится на диван рядом с ним.

Они снова молчат.

— А про них знала? — этот вопрос и ему самому задавать страшно. Но надо. Слова повисают в воздухе. Голова Данилы — повернута. Аля же смотрит немного мимо него, потом вздыхает.

— Про них нечего знать, Дань… — отвечает, смотря уже в глаза. Что это должно означать — не очевидно, но она не спешит пояснять. — Ты должен с ней это обсуждать. Она должна сама… Если сможет…

А от сказанных отрывков — по коже мурашки. Звучит не интригующе, страшно как-то…

И снова в ушах фантомные рыдания. Что ж она так плачет? Что ж так сильно отзывается?

— Она сказала, что не знает, чей ребенок, Аль… — реакция на его тихое признание — тяжелый женский вздох. Дальше она кладет на его бедро руку, ведет к колене, сжимает… Поддерживает будто. Подбадривает. Но это не очень спасает…

— С ней надо аккуратно сейчас… Она… Ей сложно…

Примерова и сама говорит аккуратно. И это совершенно ей не свойственно. Аля никогда слова не подбирала, а даже если вдруг — такие, чтоб острее, а тут…

— Почему, блять, ей сложно? Объясни мне, почему? Объясни мне, Аля!

Данила снова повышает голос, ему даже сбавлять его сложно по просьбе подруги. Только она правда подруга? Вообще в этом мире есть хоть что-то, чему можно доверять?

Люди? Собственные глаза? Логические умозаключения?

— Ты посмотри на него… — на сей раз Аля снова реагирует не так уж мягко. Шипит, смотря через суженые глаза… — Вернулся, хрен с горы… Отдохнул, сил набрался, трагедию, блять, пережил… А теперь ходит и выясняет, почему людям, мать его, сложно? Или только тебе может быть сложно?

Аля передразнила, совершенно не заботясь о том, чтобы сгладить. Видно было — в ней тоже горит. Даже в ней…

— Ты когда уезжал — не интересовался, как ей…

— А как ей могло быть, Аль? Это она мне изменила…

Слова Данилы не звучали обвинительно. Он сказал тихо, потом смотрел на Алю, с уст которой откровенно рвется… Но она сдерживается. Фыркает, отворачивается на пару секунд. Когда снова смотрит — холодно спокойна.

— Дань… Всё, что знаю я, мне было сказано не для того, чтобы я несла в мир. Это же ты не захотел её выслушать, правда? Так зачем тебе меня слушать сейчас?

— Я хочу разобраться…

— Хочешь разобраться — говори с Сантой. Если она захочет с тобой разговаривать. Потому что я не захотела бы…

Аля говорит пафосно и очень в теории, это ясно. Но своего добивается — по мужской коже снова холодок. Он нихера не понимает. Точно так же, как нихера не понял в бумажках.

— Это мой быть может… Понимаешь? — Данила прекрасно знает, что и в голосе, и в словах кроется его слабость. Наверное, она же читается во взгляде. И она же Альбину смягчает. Она даже улыбается, пусть брови при этом и хмурятся… Тянется пальцами к его щеке, гладит…

— Понимаю. Но это не моё дело. Сами говорите. Если ты готов, конечно… Если ко всему готов.

Начав с успокоения, Аля закончила так, что впору затыкать уши пальцами и орать во весь голос.

Потому что ни черта он не готов ко всему. Потому что что такое «всё»?

Потому что с Маргаритой ему противно было переживать что-то подобное, а с Сантой — невыносимо просто. Вычеркнуть легче, чем копаться-копаться-копаться.

Но теперь-то как вычеркнешь? Тем более, что… Домой повез. Не почему-то. Не зачем-то. Наверное, потому и уехал тогда — вдали мог держаться за рациональное решение: «такое не прощается», а оказавшись рядом, почувствовав слабость… Ему хуже в жизни не было.

— У неё в неделях срок какой-то… Большой… Там же можно уже анализ сделать… Если она не знает — почему молчит? Почему сама не выясняет?

Его вопросы самому кажутся логичными, а в Але вызывают только протест. Она мотает головой, еле договорить дает. А как только — парирует: — Не мучай девочку. Слышишь? Не мучай… Если тебе нужны тесты — дай родить. Не трогай. Не прессуй. Ты с ней сходиться не обязан. Но не имеешь права делать то, что один урод…

Аля не договаривает. Отворачивается, зажимая рот ладонью. Её тоже носит на качелях. Она всхлипывет, но тут же берет себя в руки.

Этот разговор — не о её истории, но своя явно отзывается.

Что имеет в виду — можно не продолжать. Как вел себя тогда человек, которого сам Данила презирает всем сердцем, помнил прекрасно. И той Альбине искренне сострадал. А со своей Сантой, получается… Готов не лучше поступить. Она предать могла. Она предала. Но она же беременна…

Такой счастливой была, когда увидел… И такое горе с головой накрыло, когда увидела уже она.

— Ей сейчас нужно много сил, Дань. Поверь мне, я знаю… Ты, наверное, думаешь, что хуже всех тебе, и я тут ничего не скажу… Тебе ужасно… Но очень прошу тебя быть с ней человечным… Ты же беззащитных не бьешь, правда? Она беззащитна сейчас. Сколько бы и каких глупостей не наделала — сама же и расплачивается…

Что ответить — Данила откровенно не знал. Хлопал глазами просто. Потом снова закрыл, опустил голову, плечи…

Вот вам и вернулся… А думал ведь, что плохо было там, что теперь ко всему готов. Оказалось же, что его «всё» — слишком узкое, реальность умеет удивлять.

Чувствовал, что на затылок опускается рука. Альбина поглаживает его, будто пса или ребенка. Сжалилась. Успокоить хочет, а он не уверен, что получится.

— Данька-Данька… Ну как же ты так…

Укоряет, но не агрессивно, а с досадой. Откуда-то Даниле точно известно: за это время не один и не два раза порывалась накостылять ему «за Санту».

«Санта плакать перестанет…». Только с чего же ей плакать? Она же сама так решила…

— Она к тебе просилась… — Данила сказал тихо, рука Али на мгновение замерла. Потом снова взялась гладить.

— Она тут часто… Она Даню приняла, она слишком много добра сделала, Дань… Как бы я ни любила тебя, за неё мне больнее. Я её не брошу.

В её словах нет ни намека на осуждение, только решимость. А у Дани — ни намека на ответ.

Получается так, будто это он бросил…

Но даже если чем-то так сильно поранил — он ведь не понял, чем. Он только результат получил. И что с ним делать — неизвестно…

— Я не знаю, что делать, Аль… Вообще не знаю… — В этом не стыдно признаться. Впрочем, как и в том, что ему тупо страшно… — Если он мой окажется… — И на первом варианте сердце замирает… — А если не мой… — А на втором обрывается. Так, как она плакала, невозможно притворяться.

Насколько бы больно её поступок ни сделал ему, он не хочет, чтобы она такой ценой становилась сильной. В нём нет жажди отмщения. За Санту ему тоже больно. Ему её жалко.

Увидев снова — перестал верить в черноту нутра.

— Дурак ты у меня… — Аля внезапно снова отвечает с улыбкой. Тягет к себе, обнимает. Будто он маленький. Будто ещё один Данечка. Но это и хорошо. Она ведь умеет с Данечками… — Какой дурак…

— Нихера не понимаю… — Данила шепчет, Аля снова улыбается.

— Не дави на неё. Сможешь? — спрашивает, ответа не ждет. О чем-то своем долго думает, пока в квартире тихо, а в голове у Данилы — балаган. Потом же прижимается лбом к его виску. В самое ухо говорит, в самое сердце целится: — Но в чем-то ты прав, наверное. Нам проще… Это вам приходится умом решать, становиться отцом или нет… За нас решает сердце. И никаких проблем… Вроде бы.