Империя Женщин

Глава 8

«Торжество весны» — так звалась опера, что уж третий год шумела по столичным театрам, восхищая даже самых пресыщенных театралов яркими декорациями посвященными этому времени года.

Я никогда не любила весну, за цветение и, как следствие, сенную лихорадку, но не могла не признать — в весну поместье Густов приобретало только ему свойственное чародейство. И никакие театральные декорации и картонные деревья, не могли повторить то чувство, когда бредешь меж гигантских платанов, что росли тут задолго до того, как на землю Парна ступила нога человека.

Каждый раз мою грудь распирало женской гордостью за великую Империю, что построили наши предки, покорив здешнюю природу. Поддерживая мои вялотекущие мысли, раздался над лесом протяжный гудок поезда. Над горизонтом чиркнуло полосой черного дыма. С громким шорохом и и брызнувшими во все стороны перьями взлетела надо мной в небо вспугнутая воронья стая.

Шелестели деревья, и солнце, скрывшееся было за сизыми сырыми облаками, вновь показалось на небосводе.

Лесок разделявший ближайшее село от поместья, стал реже, а вскоре и вовсе превратился в парк. Деревья, растущие теперь уже ровными рядами, явно указывали на руку человека посадившего их.

Стало больше плодовых деревьев. По дороге разносило мелкие лепестки от цветущих яблонь, у обочины грудились целые «сугробы» — как замена былому снегу.

Вот и ограда показалась наконец. Высокая, чугунная, поставленная на века. Само поместье — небольшое, простое и чистое, больше похожее на зажиточный дом крестьянина, чем на баронскую усадьбу, сильно контрастировало с ней. Казалось это лишь временное жилище, вот вот на месте дома, зернохранилища с покатой крышей и амбара, появится замок. Каменный, с крутыми скатами, бойницами и флагами. В общем под стать ограде.

Кобыла подо мной перешла на шаг, повинуясь натяжению поводьев. Пятки мои почти заледенели, и я грела их о теплые лошадиные бока, в очередной раз дивясь вычурности отделки ограды, что пока отделяла меня от долгожданного тепла, сапог, и сидений существенно мягче седла.

Вход в поместье обозначался большой кованой аркой темного железа, которую летом переплетали розы, а сейчас просто колючие побеги.

Наверху арки, были выбиты слова, нарочито грубо.

«Вся знатная кровь имеет свой исток». Знаменитые слова первой баронессы, которыми она ответила на грубый выпад о ее плебействе, от то ли графини, то ли княгини. Имени той история не сохранила, а вот фразу, что стала девизом Густов, как и прочую память о талантливой прабабке, семья трепетно берегла.

Ограду тоже возвела она, в честь получения баронского титула от Императрицы за основание первой Лернийской железной дороги.

Последующие поколения Густов существенно промотали состояние именитой прабабки, потеряли контрольный пакет акций над управлением железных дорог, и вели типичную, как для дворян среднего звена, жизнь. С десяток деревень, что снабжали поместье товарами да пищей, и пара кредитов от банков, что давали их под мелкий процент за известную фамилию.

Ничего особенного. Так жили большинство баронских фамилий. С благородным происхождением и без него.

Я же не имела никаких предубеждений на сей счет и сдружилась с Бриссой в кадетском училище. Группа наша была дружна, и стайке красноносых сопливых девчонок в фуражках, было как то безразлично кто княгиня, а кто кровию не вышел. Главное уметь яблоки из кадетского сада воровать, носы товаркам сажей по ночам мазать, да вытворять прочие шалости, в которых Брисса была с дитячества весьма искусна.

Как-то непривычно тихо было тут. Я с трудом удерживалась от соблазна спешиться, и пойти без сапог, в одних, казалось, насквозь промерзших чулках, по весенней траве, по тихой аллее, что вела от ограды с платанами, до самого дома, изящно огибая с двух сторон простенький фонтан-чашу, на своем пути.

Обычно по двору носилась прислуга, кипела жизнь.

Но тишина оказалась иллюзорной, чем ближе я подъезжала к дому, стараясь случайно не влезть лошадиным копытом в клумбу, тем явственнее слышались крики, грохот и шум.

Старая баронесса любила устраивать пикники на свежем воздухе, судя по шумам, и топоту ног прислуги, в очередной раз организовывалось такой. Да и время как раз уже шло к обеду.

Желудок безо всякой романтики, навязчиво напомнил о том, что завтракала я с утра, и пора добавить топлива молодому организму.

Но на лошади мне на задний двор не попасть. Как бы подтверждая мою мысль, Ромула остановилась и удобрила здешнюю тропку.

Прежде чем я успела смутится, и спешится, пошлепав почти босыми ногами к дверям, те распахнулись, и на крыльцо вышел мужчина.

Абсолютно неприметной внешности, круглолицый, крепкий мужчина под сорок, с глубокой морщиной на лбу, будто от глубокого беспокойства, и слабым маленьким подбородком. Лишь глаза яркие, синие притягивают взгляд. И разрез их — точь точь как у меня. Что и неудивительно.

Предо мною стоял мой дважды дядька. Родной брат моей матери, и муж двоюродной тетки — хозяйки Серолесья.

Он мне никогда не нравился. Благопристойный до скрипа в зубах. Из тех мужчин, которых вспоминают, говоря о том каким должен быть правильный муж, но которым никогда не посвящают любовных стихов.

Он то что тут делает? Уж кого кого, а я его, у Густов встретить не ожидала.

Увидев меня босую на коне, да еще и одетую по крестьянски, дядя тоже удивленно расширил глаза. Но, как и положено, подождал пока я заговорю первой, что и было сделано.

— Дядюшка, а что вы тут забыли? Неужто решили ответ на прошение лично привезти? А почему тогда к нам не заехали, а к Густам, и где тетушка? — Я повертела головой, в поисках экипажа родственницы. Мне и в голову не могло прийти, что дядя куда то отправится один. Скорее солнце ночью взойдет, чем дядя Юст нарушит правила этикета.

— И вам дня доброго, сиятельная княжна. Тете вашей, нездоровится. — при этих словах взгляд дядюшки стал вдвойне печальнее прежнего — Я берегу ее покой от этих новостей. Она пока ничего не знает, я приехал один — Он произнес это с уверенной обреченностью, что причина его поездки известна всем окрестностям, включая меня.

Скучный он всегда, без задора. А сейчас и вовсе, будто полинял и стал один в один в цвет со своей серою одеждою. Левицкая сонливость в чистом виде. Что ж стряслось, раз такой человек решился на неслыханное — приехать сюда в одиночку, да еще и без ведома горячо любимой жены? Если об этом моя матушка, его сестра прознает, ему вовсе несдобровать, и судя по лицу и бегающему взгляду, он прекрасно это понимает.

Прежде чем я успела переварить увиденное и услышанное, на пороге возникла Брисса, выскочившая вслед за дядей, словно ядро из пушки, взъерошенная и злая, с холодной яростью во взгляде, искривившей лик. Вслед за ней высыпали многочисленные шумные и обеспокоенные дворовые.

— Ты что ту тут делаешь, Ари? Да еще и без сапог? — Как не удивительно, но этот нежданно строгий, и немного бестактный вопрос дал мне ключ к происходящему, прежде чем дядя успел что-то сказать. Брисса находилась в состоянии, которое мы с детства величали «Воинственная Сестрица», то бишь один из ее рыжеволосых братцев что-то учудил, а ей, как единственной сестре в семье, придется расхлебывать.

Я попыталась угадать кто же.

Герд, старший из братьев, жил в столице, преподавая в институте благородных юнцов, те два раза, что мы виделись, составил о себе впечатление как о крайне воспитанном молодом человеке, в котором густовская бешеная энергия была обращена только во благое русло. Не в нем дело, точно.

Сотворивший что-либо из ряда вон, Инвар, вызвал бы у Бриссы скорее радость чем злость, в сонности и бесконечной апатичности, он мог бы дать фору всем Левицким вместе взятым.

Оставались Фогель и Люка, средний и самый младший. Вот как раз брат-погодка Бриссы, вихрастый и беспокойный малец, мог бы вытворить что-то этакое.

— Младший опять что-то выкинул? — предположила я.

Дядя нерешительно взял за уздцы подведенных конюхом лошадей. Он до смерти не любил коней и верховую езду, и всегда их дичился. И впрямь произошло нечто из ряда вон, раз дядя взгромоздился на коня.

— Люка ногу повредил, упал с лошади. Но на том дело не кончилось. — холодно, притом еле сдерживая досаду в голосе, произнесла Брисса, резко вскидывая ногу, и заскакивая в седло так лихо, что гнедой под ней всхрапнул и попятился назад, заставив беспокоится мою кобылу. Ромула итак нервно перебирала ногами, даже своим лошадиным умом понимая нервность обстановки и окружающих людей — Сегодня Фогель отличился! Да так, что я ему устрою второе Амарийское пришествие!* — Брисса не договорила, чем собственно провинился братец, пиная бока лошади пятками, но от ее ярости разве что воздух вокруг не искрился и не пламенел — Потом поговорим, успокой лучше матушку, она там рвет и мечет.

— Дядя? — я обернулась к родственнику с немым вопросом в глазах. Конюший как раз помогал ему забраться на лошадь, а немного полный мужчина, как раз пытался найти равновесие в седле. Он не привык к езде верхом, тяжко ему будет за Бриссой угнаться. И он явно намеревался так поступить. Лицо его не покидало растерянное выражение, и на мой вопрос он лишь плечами пожал. Вроде как ничего пока не ясно, что тут обсуждать.

— Нно! Пошел! — Брисса понуканием отправила коня с дядюшкой в бодрый галоп в сторону арки, и остановила лошадь, почти бок о бок с моей, будто вспомнила что-то.

— Тот человек… с дороги, он еще у тебя? — Ее мрачный пылающий гнев, и лицо бледное и сосредоточенное, так не похожее на привычную веселую и легкую Бриссу, заставили меня молчать в задумчивости, а после я сделала движение головой, что можно было трактовать как отрицание или же согласие.

— Вот и правильно. Чужаки опасны. Мало ли кто пожелает попасть в твой дом… — сказала эту мрачную фразу, Брисса, что вкупе с хмуростью подруги, пробрала меня до костей. Да что же случилось такое? Рыжеволосая подхлестнула лошадь, и была такова, как и дядя, что в своей неловкой манере, последовал за ней, трясясь на спине своего скакуна.

Я повернулась к дворовым, а те, восприняв отбытие хозяйки как знак к концу вежливого молчания, начали наперебой галдеть, охая и ахая, окружая меня тесным кольцом. Ноги затекли так, что я их не чувствовала вовсе, а несчастные пальцы и ступни ныли от холода. Ранняя весна, определенно не лучшая пора для босых ног. И как мужики еще и в холодной воде, стоя, стирать умудрялись? Мне вспомнилась поговорка Манора, про горячую мужскую кровь, и я улыбнулась.

В оригинале вместо «барыни» была «баба», но староста учтиво перекроила народную мудрость под меня.

Когда наконец мои ноги оттаяли в горячей воде и медном тазе, а голод утолен печеной уткой с сливами, которую принесли мне прямо из кухни, и я трапезничала почти в полном одиночестве за огромным обеденным столом, если конечно не считать слуг, можно наконец было и поразмыслить о произошедшем.

Ничего в голову не приходило, как юнец Густов может быть связан с Левицкими? Что же такого вытворил Фогель?

Как не силилась я вспомнить, средний брат Бриссы всегда был довольно непримечателен. Он не участвовал в наших буйных играх как Люка, и не читал нотации как Инвар. Фогель всегда был тихоней, вечно сидел где то в углу, что-то писал, или мастерил. Стесняясь нас, девочек, он вечно сбегал подальше в самый темный угол, краснея и белея, если я случаем трогала его за рукав, или когда Брисса старалась увлечь его игрою.

Если дорогая моя подруга была пожаром, Люка яркой искрой, Герд ровным пламенем в печи, служащим лишь на пользу людям, а Инвар и вовсе погасшим угольком, что еле-еле теплится внутри, готовый разгореться пламенем, только если кто то нарушит правила поведения особенно дерзкой методой, то Фогель казался пламенем свечи, ровным и тихим, что изгибается в сторону, стоит поднести к нему ладонь.

И теперь этот тихоня сотворил нечто такое, что привело Бриссу в ярость настолько сильную, что она даже не оторвала клочок времени, чтобы объяснить происходящее мне, ближайшему ей человеку.

Одна мысль о возможной распре между двумя нашими семьями, невыносимо расстроила меня. Даже малейшая тень между Густами и Левицкими казалась доселе делом невозможным, неслыханным. Мое радостно буйное, не свойственное мне самой, настроение, от разговора с Астором и неожиданной шалости в реке, мигом скисло и безвозвратно испортилось.

Я то хотела поделится с милой подругой весельем и проказами, свойственными скорее ей чем мне, а получила столь прохладный прием! Но прежде чем позволить себе вернутся в привычное уныние, я решила во всем разобраться, и принять в разрешении непонятного конфликта полноценное участие. Тем более раз тут явно замешаны Левицкие. А тут уже вступает в игру родовая честь. Ведь без присутствия матери, бремя заботится о чести клана переходит ко мне.

Прежде чем идти в лобовую атаку с будущим противником, то бишь баронессой Густой, что по предупреждению Бриссы рвала и метала (а баронесса, с ее магматически — кипучим нравом, вполне могла такое устроить, да так, что никому мало не покажется), следовало заранее все разузнать.

Слуги, что присматривали за мной, стараясь угодить, все же не могли удержаться от тихих шепотков, взглядов и улыбок людей, разделяющих единое общее знание, между собою.

Такова уж натура дворовых людей, сплетничать да обсуждать хозяев и их гостей. Чужому человеку ничего бы не было рассказано о семейных проблемах, но я то была «своей», большинство слуг меня еще совсем девчушкой помнили, а часть и вовсе вместе со мною выросла, потому стоило подать знак, и слуги наперебой кинулись мне рассказывать о сути дела. Олиса, привычно рыжая, как для Парна, полная женщина с россыпью рыжих веснушек на округлых руках, щеках и запястьях, камердинес, вошла как раз, когда стайка служанок галдя, и перебивая друг друга посвящала меня в подробности семейного конфликта меж Густами и Левицкими.

А дело вот в чем оказалось.

" Госпожа Брисса, вместе со всем своим семейством гостевала у дальних родственников, Боровицких. А от их имения, до поместья Левицкой, тетушки вашей, лет ей долгих и светлых, пешком дойти можно, часа за два. Там-то Фогель и сошелся с Левицкой, начал с ней тайно встречаться наедине. Да так видно эти встречи хорошо пошли, что когда Люка, упав с лошади ногу сломал, и Густам пришлось обратно ехать, господин Фогель нежданно разнос всем устроил, хоть стой, хоть падай! Не поеду, говорит никуда! Не оставлю Ирму! Но у баронессы нрав горяч, да разговор короток, вернулись все домой.

А сегодня утром, юнец дворовой обнаружил, что молодой барин прямо с постели пропали! Коня спозаранку оседлали, да и отправились назад к Левицким. Дядюшка ваш о плане их встречи загодя прознал, найдя письмо к дочери от нашего молодого хозяина, сразу же велел в путь экипаж снарядить, но дорога дальняя, и с господином Фогелем оне разминулись.«

собственно краткая выдержка из путанного рассказа слуг, которую мне удалось собрать, отсеяв разную неправдоподобную шелуху вроде подробностей свиданий Левицкой и Густа, явно придуманных уже потом, для пущей страсти.

Итак, тихоня Фогель похоже завел роман с моей двоюродной сестрой, и отбросив всякую мужскую честь и гордость побежал к ней снова, как преданный щенок, не подумав ни о своей юношеской репутации, ни о интересах семьи.

Понятно теперь отчего Брисса так взбеленилась!

Да и сестрица хороша! Хотя вообще-то на нее это совсем было не похоже…но рано строить выводы.

Спину захолодило неприятным чувством. Я не привыкла решать чьи то проблемы, обычно решали мои, и всё, что Брисса, что матушка, вечно меня ограждали от страхов мира вокруг.

Посему я была достаточно эгоистична, и не придала значения печали Густов. Мне не интересен был Фогель, и безразлично что с ним станет. Я побоялась другого — что наша дружба с Бриссой разладится, и этот дом, эта семья что так любила меня, ко мне охладеет.

В общем как всегда в своей юности, я думала лишь о себе. И о том, что глупый Фогель своим проступком разрушит тот игрушечный мирок вокруг меня, который я так долго и тщательно сооружала.

Я вздохнула, с трудом сдержав сухой кашель, что вдруг едко запершил в груди, и кивнула камердинес, которая стояла рядом и ждала, пока я закончу опрашивать слуг.

— Барыня видеть вас желает — Она с почтением поклонилась, форменная ливрея, с цветами Густов, зелеными и серым, сидела на ней как влитая, чистая и накрахмаленная. Баронесса очень тщательно следила за видом слуг, чистотой в доме и всяческим порядком.

А вот случившееся из порядка явно выбивалось, не удивительно, что она в гневе. Как и Брисса. Ведь если моя сестрица, поигравшись Фогелем, его бросит, то тень бесчестья ляжет не только на него, но и на остальных братьев. Как и на баронессу, что не дала им достойного воспитания.

— Здравствуй Олиса, а младший барин с ней или у себя? — уточнила я, надеясь перед разносом у баронессы, поговорить с Люкой. Он точно знал о сложившемся больше слуг, отношения между братьями были доверительны. А к главе рода Густов стоит идти хорошо подготовленной.

Мне хотелось сразу же выбелить свою особу перед ними. А с Ирмой разберется матушка, это ее дело.

— Госпожа баронесса в летней беседке, господа Инвар и Люка вместе с ней. — Ответила камердинес с выдержанным достоинством в строгом голосе. Веки ее были тяжелыми, отчего глаза казались совсем узкими, полузакрытыми. Камердинес сплетничать не любила, и дело это не терпела. Взгляд ее, на шушукающихся слуг был полон укоризны.

Я поняла, что встречи с «тяжелой артиллерией» больше не избежать, и последовала за ней обреченно, обдумывая по дороге линию грядущего разговора.

*Второе Амарийское пришествие — так прозвали в народе завершающее сражение между Империей Лерн и Республикой Асакин, в предыдущей войне.

Первое противостояние длилось десять лет, и существенно вымотало армии обеих сторон. Республика давила союзные королевства по всем фронтам.

Будущая Императрица Аравина, а тогда еще королева Лерна, смогла убедить другие королевства объединить территории и армии. И единым фронтом нанесла поражение Республике, что в тот момент уже почти захватила Амар — маленькое нейтральное государство на границах империй.

В финальном бою, великая княгиня Левицкая вместе со своей армией выбила асаков из Амара и освободила их королевскую семью. За что Ливандия и семья княгини получили от Императрицы множество послаблений и независимость, недоступную другим провинциям. Так же Амар возобновил дипломатические отношения с Лерном.

Амар сохранил за собой нейтральный статус. Но до сих пор он является ключевой точкой в политике и Империи и Асакина. Потому что именно на территории Амара сходятся их сухопутные границы.