Истинная дракону: Пламя страсти.

Глава 25

Тишина в библиотеке стала густой, тягучей, как смола. Слова леди Роверон висели в воздухе, превращаясь в невидимые оковы. Я видела, как с каждым ее произнесенным словом Кэлтан съеживался, будто получал физический удар. А когда дверь закрылась, он словно сломался окончательно.

Он не двигался, просто сидел, уставившись в одну точку на ковре. Его дыхание было едва слышным, прерывистым. Я почувствовала сквозь нашу новую, хрупкую связь не боль, не страх, а пустоту. Леденящую, абсолютную пустоту, за которой скрывалась такая бездонная вина, что мне стало трудно дышать.

— Кэлтан… — тихо позвала я, осторожно касаясь его руки.

Он резко дернулся, словно от прикосновения раскаленного металла, и отстранился. Его движение было резким, почти отвращенным.

— Не надо, — его голос был глухим, лишенным всяких эмоций. Плоским. — Она права. Всё это… всё это была чудовищная ошибка.

— Нет, — попыталась я возразить, чувствуя, как по нашей связи пробивается первый настоящий ужас — не перед проклятием, а перед его отчаянием. — Мы вместе. Мы справимся. Мы…

— Что мы сделаем, Эйра? — он наконец поднял на меня глаза. И в них не было ни ярости, ни любви, ни той силы, что вела нас в часовню. Только сокрушительная, всепоглощающая тяжесть. — Удвоим его силу? Будем наблюдать, как оно пожирает тебя вдвое быстрее? Я не спас тебя. Я убил тебя. Своими руками.

Он сжал свои ладони в кулаки, и я почувствовала, как по шрамам будто прошел электрический разряд — эхо нашей связи, теперь искалеченное его мукой.

— Я был так ослеплен своей болью, своим эгоизмом… Я думал только о своем спасении. О том, чтобы не остаться одному. А ты… ты была просто инструментом. Глупой, доверчивой девочкой, которая поверила в сказку о любви, способной победить всё.

Каждое его слово било больнее ножа. Не потому, что оно было злым, а потому, что он в каждое из них верил. Он выворачивал нарушу свою душу, и я видела, как он себя ненавидит.

— Это я во всем виноват. Только я. Я втянул тебя в это. Я уничтожил тебя. И теперь… — он горько усмехнулся, и в этом звуке не было ничего живого. — Теперь мы связаны. И я должен буду каждый день смотреть в твои глаза и видеть, как мое проклятие убивает тебя. Это и есть настоящая пытка. Не для меня. Для тебя.

Он поднялся с дивана, движением усталым и механическим. Он больше не смотрел на меня. Он смотрел куда-то сквозь меня, в свое собственное личный ад.

— Оставь меня, Эйра. Пожалуйста. Просто… оставь. Пока не стало еще хуже. Пока я не принес тебе еще больше горя.

Он повернулся и медленно, будто неся на плечах невыносимую тяжесть, вышел из библиотеки. Дверь закрылась за ним беззвучно.

Я осталась сидеть одна. Холод его отчаяния висел в воздухе, смешиваясь с ледяным камнем проклятия на дне моей души. Он был сломлен. И его последний акт «заботы» — оттолкнуть меня — ранил больнее любого обвинения.

Но сквозь ледяную пустоту, которую он оставил после себя, пробивалось что-то еще. Не смирение. Не страх.

Тихий, упрямый огонек.

Он был не прав. Не только он сделал этот выбор. Это был и мой выбор. Моя воля. И если он теперь несет наше общее проклятие в одиночку, замыкаясь в своей вине, то моя задача — не дать ему это сделать.

Он говорил, что должен смотреть мне в глаза и видеть, как он убивает меня. Что ж. Пусть смотрит. И видит не смерть, а борьбу. Не жертву, а союзницу.

Он хотел нести это один. Но он больше не мог. Теперь мы были связаны. И его вина, его отчаяние — это тоже часть груза, который предстояло нести нам обоим.

Я медленно поднялась с дивана. Впервые за этот ужасный день я чувствовала не растерянность, а странную, выстраданную ясность. Путь перед нами был темным и страшным. Но он был нашим путем.

И я не позволю ему идти по нему в одиночку.

Я медленно поднялась с дивана. Впервые за этот ужасный день я чувствовала не растерянность, а странную, выстраданную ясность. Путь перед нами был темным и страшным. Но он был нашим путем. И я не позволю ему идти по нему в одиночку.

Его холодные слова жгли, но сквозь эту боль проступало что-то более сильное. Мы были связаны. Буквально. И я не могла позволить ему уйти, замкнуться в своей муке, тащить этот груз в одиночку, когда он предназначался для двоих.

Я вышла из библиотеки и последовала за ним. Коридоры особняка казались бесконечными и пустыми, каждый шаг отдавался гулким эхом в давящей тишине. Я шла на зов, на то слабое, но настойчивое ощущение его присутствия, которое теперь неразрывно жило во мне.

Я нашла его в одной из небольших гостиных, той, что выходила окнами на запущенный внутренний дворик. Он стоял у окна, спиной ко мне, его силуэт был напряжен и неподвижен. Солнечный свет, пробивающийся сквозь мутное стекло, лишь подчеркивал его одиночество.

— Кэлтан, — сказала я, и мой голос, казалось, разорвал тишину, как хрупкий шелк.

Он не двинулся. Только его плечи чуть напряглись.

Я подошла ближе, чувствуя его отторжение, почти осязаемую стену, которую он возводил между нами. Но я не собиралась сдаваться.

— Ты не один, — я протянула руку и осторожно коснулась его спины, но он резко дернулся, отшатываясь в сторону.

— Уйди, Эйра, — его голос был не просто холодным, он был жестким, отточенным, словно он специально пытался причинить мне боль, чтобы я наконец отступила. — Я же сказал, оставь меня.

— Нет. Я не оставлю, — моя собственная решимость удивила меня. Я думала, что буду плакать, молить, но вместо этого мой голос звучал твердо. — Ты винишь себя, но это был мой выбор. Мой. Ты не тащил меня силком. Я пришла к тебе добровольно. Я *хотела* этого.

Он резко обернулся, и его глаза были черными от боли и самобичевания. В них не было и проблеска той теплоты, что еще вчера озаряла мой мир. Он смотрел на меня, как на самое ужасное напоминание о своем преступлении.

— Ты не понимаешь, что ты натворила! Что *я* натворил! Ты была чиста, Эйра, свободна! А теперь… теперь ты привязана к этому. К моей погибели. И я… я никогда не прощу себя за это.

Его губы скривились в жестокой, безрадостной усмешке.

— Как я могу смотреть на тебя? Как я могу касаться тебя, зная, что каждое мое прикосновение, каждый мой вздох рядом с тобой крадет твою жизнь? Я буду видеть, как ты угасаешь. Как проклятие, которое должно было поглотить только меня, медленно, неотвратимо разрушает тебя. И это будет на моей совести. Каждый день. До последнего вздоха.

Он отвернулся, снова уставившись в окно, его плечи вновь сгорбились под невидимым бременем.

— Я не могу. Не могу этого вынести.

Я подошла к нему, на этот раз не пытаясь прикоснуться, чувствуя, что любое мое физическое действие только усилит его отчуждение.

— Ты не будешь выносить это один, Кэлтан, — сказала я тихо, но так, чтобы каждое слово дошло до него. — Мы *вместе*. Разве это не было нашей клятвой? Мы разделили его. И это значит, что мы разделим и все остальное. Твоя вина – это теперь и моя боль. Твое отчаяние – это моя битва.

Он не ответил. Казалось, он даже не дышал. Его молчание было страшнее любого крика. Он был глух к моим словам, настолько глубоко погружен в собственную вину.

— Если ты хочешь страдать, страдай. Если хочешь винить, вини. Но я не уйду. Я буду рядом. И если ты не можешь смотреть на меня, то я буду смотреть на тебя. И напоминать тебе, что я сделала свой выбор. И что я не жалею о нем.

Я чувствовала, как внутри него бушует шторм — отчаяние, вина, гнев на самого себя. И холод. Пронизывающий, ледяной холод, исходящий от него, почти такой же ощутимый, как и Тьма, которую мы теперь разделяли. Его сердце было закрыто, заковано в цепи самобичевания.

Но я не отступила. Я просто стояла рядом с ним, чувствуя холод, чувствуя его муку через наш тонкий, еще не окрепший канал связи. Он мог пытаться оттолкнуть меня, мог говорить самые жестокие слова, мог запереть себя в крепости своей вины.

Но он больше не был один. И я не позволю ему забыть об этом. Ни за что.

Я просто стояла рядом с ним, чувствуя холод, чувствуя его муку через наш тонкий, еще не окрепший канал связи. Он мог пытаться оттолкнуть меня, мог говорить самые жестокие слова, мог запереть себя в крепости своей вины. Но он больше не был один. И я не позволю ему забыть об этом. Ни за что.

Время текло, медленное и тягучее, отмеренное лишь нашими прерывистыми вдохами. Минуты превращались в часы. Солнце медленно двигалось по небу, отбрасывая длинные тени. Он так и не повернулся ко мне, продолжая смотреть в окно, как будто там, за стеклом, был ответ на все его терзания.

Я чувствовала, как волны его отчаяния накатывают на меня, но я держалась. Я вцепилась в свои собственные убеждения, как в спасательный круг. Я знала, что он не хотел мне зла. Он пытался защитить меня, как умел, даже если это означало ранить меня своим отчуждением.

Наконец, когда сумерки начали сгущаться, и комната погрузилась в серый полумрак, он заговорил. Его голос был хриплым, как от долгого молчания, и звучал так, будто шел из самой глубины его опустошенной души.

— Ты должна уйти, Эйра, — сказал он, даже не обернувшись. — Пока ты еще можешь. Пока оно не пустило корни слишком глубоко. Твоя мать… она будет искать тебя. Ты можешь сказать ей, что… что я тебя удерживал. Заставил. Она поверит.

Я покачала головой, хотя он не мог этого видеть.

— Это ложь, Кэлтан. И ты знаешь это. И я знаю. И Тьма между нами знает. Мы больше не можем врать друг другу.

Он издал звук, похожий на болезненный стон, или на смех, лишенный всякой радости.

— Ты не понимаешь, какой тяжелый это будет путь. Каждый день… каждый вдох… оно будет шептать тебе. В твоих мыслях. О том, что это моя вина. О том, что я затащил тебя в это. Оно будет питаться твоими страхами, твоей болью.

Я закрыла глаза, позволяя его словам пройти сквозь меня. Да, я чувствовала это. Сквозь нашу связь Тьма действительно шептала. Не о нем, а о нашей глупости, о безнадежности. Она пыталась посеять сомнения, усилить отчаяние, которое исходило от Кэлтана. Но я боролась.

— Пусть шепчет, — ответила я, открывая глаза. — Я научусь не слушать. Или я научусь шептать в ответ. Мы сделаем это вместе.

Он, наконец, медленно повернулся. Его глаза, в сгущающемся полумраке, казались бездонными, полными мрачной, безысходной тоски. Он смотрел на меня так, будто видел призрак, а не живого человека.

— Я не могу дать тебе этого, Эйра. Не могу дать тебе надежды. Не могу дать тебе будущего. Я могу дать тебе только боль. И медленную смерть.

Впервые я позволила себе приблизиться к нему, очень медленно, шаг за шагом. Он не отступил, но оставался абсолютно неподвижным, как мраморная статуя. Его лицо было бледным, заостренным.

— Ты не можешь это предсказать, — прошептала я, подходя почти вплотную. Его тепло, даже сквозь холод, который он излучал, было ощутимо. — Ни я, ни ты. Ни твоя мать. Ни даже Тьма. Она может шептать, но она не всеведуща. И мы… мы можем бороться.

Я протянула руку, и на этот раз не дрогнула, когда он не отпрянул. Мои пальцы коснулись его щеки. Его кожа была холодной, словно лед, но под ней я чувствовала пульс, быстрый и отчаянный.

— Я люблю тебя, Кэлтан. И это не изменится. Ни слова твоей матери, ни твоя боль, ни даже эта проклятая Тьма не изменят этого. И если мы будем бороться, то будем бороться вместе. И если умрем… то умрем вместе. Это была моя клятва. И я не отрекусь от нее.

В его глазах мелькнуло что-то – искра, слабая и почти незаметная, пробивающаяся сквозь толщу отчаяния. Едва заметное дрожание губ. Но он ничего не сказал. Просто смотрел на меня, и в этом взгляде было столько муки, столько вины, что мое сердце сжалось.

Он медленно поднял свою руку и накрыл мою на своей щеке. Его прикосновение было невесомым, почти неуверенным, словно он боялся разрушить момент, или что я исчезну. И тогда, сквозь ледяной холод его кожи, сквозь его отчаяние, я почувствовала… отголосок. Очень слабый, почти неразличимый, но все же отголосок того, что было между нами. Той связи, которая была сильнее его вины.

Мы стояли так, в наступающей темноте, касаясь друг друга, объединенные проклятием и хрупкой, упрямой любовью, которая отказывалась умирать. Он все еще был сломлен, его сердце все еще было покрыто льдом самообвинения. Но я была рядом. И я никуда не уйду.