Измена. Ложь, боль и слёзы

Глава 24

Мне казалось, что ночью в больнице должно быть тихо. Темные коридоры, сонные медсестры на постах, врачи, которые если не залипают на видосики в телефоне, тоже тихо посапывают в дежурках.

Что всё и все замирают в ожидании когда наступит утро, пациенты потянутся на прием, осмотры и процедуры, когда одни врачи уйдут домой, а другие выйдут на свою смену, будут совершать обходы и назначать анализы, после оценки состояния пациентов. Болтать с ними о произошедшем за ночь, радовать, хмуриться, просто пытаться не заснуть на ходу.

Именно так запечатлелись в моей памяти те два раза, что я оставалась в своей жизни в стационаре.

Первый случился в раннем детстве, когда меня четырех или пяти лет девчушку привели в детское хирургическое отделение на удаление паховой грыжи. Слов таких умных я не знала, но мне сказали, что все будет хорошо, поэтому не особенно волновалась. Кормили вкусно, кашей и свежим белым хлебом, давали поиграть с бинтами и ватой, а потом подышать в волшубную маску. А еще я подружилась с соседкой по палате. Имя уже стерлось из памяти, но я точно помню, что ей делали операцию на глазах и прямо передо мной, потому что белая марлевая повязка закрадывалась почти половину детского личика. Мама приносила ей фрукты и конфеты - десять дней пролетели идеально и даже швы снимать оказалось совсем не больно.

Второй раз в больницу я попала когда рожала Тимофея. Но это нельзя считать стационаром, просто послеродовое содержание, четыре дня и на волю. Да - бессонные и нервные, да врачи уже не были такими приветливыми как в детстве, но все они сделали так, что Тимофей родился, был здоров и вел себя как типичный младенец в первые дни после рождения. Так что никаких претензий и к этому опыту не было.

И в первый и во второй раз больницы казались такими мирными.

А сейчас… сейчас здесь творился ад.

За порогом неотложки мимо нас пронеслась каталка и едва-едва не переехала мне ногу. Мужчины, которые ее толкали - санитары или медбратья - посмотрели на меня как на таракана, которого стоит либо раздавить либо лучше свалить с их пути. Они были взмылены, неосторожны и злы. Вероятно устали.

Кто-то кричал и просил вызвать Карла Олеговича на срочный осмотр рваной раны после укуса собаки. Ребенок истекал кровью и плакал. Его крики были слышны через все помещение.

- Мальчику шесть, ради бога! - Чеканила женщина, которая непрерывно не выпускала из рук две или три трубки постоянно кому-то звоня и осуществляя контроль за всем, что происходило в ее поле зрения. Если конечно “это” можно было держать под контролем. - Пусть этот старый хряк поднимет свою жирную тушу. Его смены это сраное наказание!

Кто-то плакал. Тяжело, завывая, навзрыд. Это не я, а две женщины, крепко держащие друг друга за руки. Одной лет семьдесят, второй возможно чуть больше сорока. Мама и дочка. О ком они горевали? За кого просили Бога?

Тяжело сглатываю и ищу опору. Масловский берет меня за запястье и отводит в сторону, через белую пластиковую дверь, в длинный словно кишка коридор. Когда она закрывается становится заметно тише. Звуки почти пропали, как будто я оказалась в вакууме.

- Прости, тут не всегда так… Хотя нет, - он вздыхает, - почти всегда. Это травматология и неотложка. Центральная окружная, сюда везут самых тяжелых.

Его слова бьют больно. Я холодею от шока.

- Но ты говорил, что с Тимофеем все хорошо, - кажется к последнему слову мой голос садится и я сама готова упасть. Но сначала ругаться и бить Гордея за то, что обманул меня.

Самые тяжелые. Самые страшные.

За секунду сводящие с ума мысли выбивают из колеи.

- Да я не это… Черт, пошли уже, - ведет дальше, но недолго.

Мы проходит мимо двух или трех дверей, пока я умираю, умираю и снова умираю, осознавая, что сейчас он скажет мне правду. Скажет что с моим ребенком не все в порядке. Что случилось что-то очень плохое и непоправимое. Что я…

- Мама! - свист в осипшем голосе не обманул.

Это Тим, мой мальчик.

Живой.

Выдохнула из себя весь страх и подняла голову. Сидит переодетый в больничную пижаму, которая ему длинная до самых щиколоток. Левая рука в гипсе. На щеке несколько царапин, губы искусаны, глаз оплыл синяком, да таким, каких еще после тренировок не было.

Но он жив, дышит, разговаривает и… помнит меня.

В следующую секунду кинулась ему навстречу.

И плакала. Снова плакала, но уже от счастья.

***

Ночь я провела в больнице с Тимом. Нам выделили отдельную палату - Гордей позаботился об этом.

Я была очень благодарна ему за то, что он не стал уговаривать меня уехать, оставив сына одного или не стал предлагать вовсе забрать его домой. Мне хотелось, чтобы ночью, в случае если Тимофею станет плохо можно было обратиться к специалистам, а не вызывать скорую и ждать пока они приедут.

- Я заеду к вам утром.

- Хорошо.

- Постарайся поспать.

- Ладно.

Масловский смотрит на меня внимательно и словно читая мои мысли, произносит.

- Думаешь про его отца?

Хмурюсь, но он прав - думаю.

Влад ужасный изменщик, скверный муж, вероятно не чистый на руку бизнесмен, но он всегда старался быть хорошим отцом нашему сыну. Да, у него не всегда получалось, но все же я не желала ему смерти.

Тем более я не хотела, чтобы в этот момент Тим был с ним рядом. Это может навсегда изменить его.

- Я не желаю ему плохого. Просто хочу чтобы наши пути разошлись в разные стороны, а из точек соприкосновения остался только сын.

- Понятно.

И в этом слове едва можно было бы уловить реальное понимание, но у меня не было сил и желания разбираться в нюансах и контекстах.

Я подалась вперед, обняла его так крепко, сколько у меня сейчас было сил. Знала, что нужно поблагодарить лучше и сделаю это, когда станет уместно.

- Я наберу тебя утром, хорошо?

Он кивнул и ушел, а я вернулась в палату. Сначала мне показалось, что сын уснул, но он просто лежал на боку с закрытыми глазами. Тем более, что один из них плохо открывался.

- Мам, ты злишься? - спросил он.

- Конечно нет. Я рада, что ты жив и отделался переломом руки. Мне еще не показывали фото с места аварии, но сказали, что машина твоего папы сильно пострадала.

Пока врач заканчивал обрабатывать раны я слышала как шептались медсестры о том, что произошло. Кажется это уже мелькнули ни в одном паблике в социальных сетях. Читать новости не хотелось, поэтому я даже не заходила в интернет.

- А он жив?

- Кажется сейчас ему все еще делают операцию.

Тим тяжело вздыхает и тихонько стонет. У него также диагностировали ушиб грудной клетки. Подушка безопасности в машине сработала, но удар был такой силы, что именно из-за нее в основном все полученные травмы.

- Папа хотел с тобой помириться, - шепчет сын. - Он говорил мне об этом. Сказал, что очень сожалеет о вашей ссоре и о той… то есть о том, что у него было с мамой Сережи. Он сказал, что уволит ее и больше не будет оказывать никаких знаков внимания. Еще сказал, что мы переедем в другой район, в другой дом и что вы переведете меня в другую школу. Если… - он на мгновение замер, и в этой нерешительности было столько надежды. - Если он будет здоров.

Мне не хотелось сейчас рушить надежды сына, поэтому я не стала говорить о том, что мои отношения с Владом уже не станут прежними и что расставания не избежать.

- Я утром узнаю у врачей как он себя чувствует, а пока тебе не стоит об этом беспокоится. Лучше отдыхай.

- Рука болит.

- Я знаю, милый.

- И пить хочется.

Помогаю ему попить из стакана с трубочкой и наконец-то найдя наиболее удобное положение от засыпает.

Я же устраиваюсь на небольшом диване, но сон никак не идет. Беру в руки смартфон, захожу в интернет и в поисковике ищу информацию про аварию. Ведь рано или поздно я действительно все увижу, так зачем откладывать?

Фото ужасные. Не в том смысле, что плохого качества, как раз наоборот - современные технологии позволяют передать в “лучшем” виде все детали того во что превратилась машина Соколова.

А именно - в груду искореженного металла. То, что это был внедорожник представительского класса возможно спасло им обоим жизнь, но все же казалось каким-то нереальным, что в такой аварии можно выжить.