Ло. Лётная школа

ГЛАВА 12. Первый вылет

Нас нашел на берегу Залива Изя. Мы спали в обнимку в своей окаянной клетке. Та валялась на боку, зарывшись ребром в холодный песок.

— Фигасе, — сказал обалдело Кацман, ковыряясь неумело в замке лезвием перочинного ножика.

— Дай мне, — приказал Кей-Мерер, вылезая из-под меня.

Изя беспрекословно подчинился. Через пару минут мы с комэском оказались на воле.

— Вот это видок у вас! — восхитился толстяк. Переводил глаза с одного на другого. — Такое ощущение, Ленчик, что ты отсасывал командиру кровь.

— Да, — я засмеялась, — но только кровь.

И тут же шарахнулась от Кей-Мерера. Мало ли. Но тот словно не заметил. Пошел босиком в холодную воду. Не обращая ни на кого внимания, швырнул штаны на сырую гальку и ушел в свинцовые волны с головой. Долго уничтожал с себя вчерашнее. Я успела отмыть лицо от крови и замерзнуть.

— Что это с ним? — спросил Изя негромко. Глядел со священным ужасом на пассы ледяного баттерфляя барона.

— Купается, — пожала я небрежно плечами. Зябко. — Скажи, друг мой, какой сегодня день?

— Да тот же самый, — удивился он, — ты отсутствовал один час сорок минут. Я вернул «У-два» на место, пошел к себе в корпус, чаю горяченького похлебал, потом побрел на берег. Подумал, мало ли, что может случиться, а тут вы. В клетке, в кровище дрыхните.

— Значит, время там идет, как хочет. Не параллельно, — заметила глубокомысленно я.

Комэск вышел из воды. Тяжело прошагал мимо, не взглянул. Остановился напротив Кацмана.

— Вот что, шутники, — заявил он холодно. Не пропустил. Ни дурацкого моего высказывания, ни шушуканья с напарником. В деле, между прочим, спасения его безупречной, командирской задницы! — Запомните: вы оба угнали биплан бригадира, чтобы покататься. Ничего не видели, ничего не знаете. Если хоть слово уйдет наружу, никто из вас в Школе не задержится. Ясно?

— Да, сэр! — Израэль Герш, дважды закованный в клятву молчания, кинул растопыренную пятерню к взлохмаченной башке.

Барон чуть наклонил голову, прощаясь. Не стал дожидаться моего ответа и пошагал широко босыми ногами прочь.

— Твой комэск сказал спасибо или я чего-то недопонял? — пробулькал Изя.

— Его должны были сожрать сегодня на рассвете. Переживает, — засмеялась я вместе с товарищем.

А что еще оставалось?

Первый вылет! Осталось шесть дней.

Неназываемый, сделай это для меня! Я мечтала выиграть Первый вылет. Бредила. Пусть барон увидит, что я не просто так, что я могу! Пусть резкость скажет, как раньше! Пусть хотя бы взглянет в лицо, а не на левое ухо.

У всех в нашей эскадрилье имелся опыт воздухоплавания и любительские права. Ну, почти. Сиятельный комэск беззастенчиво прицепил к ним новичков, вроде меня. Сам вечно пропадал где-то. Ребята шептались, мол, СБ затаскало нашего командира по инстанциям. А мне все мерещилось, что он скрывается лично от меня.

Я сделала для себя интересные открытия в нынешней своей жизни.

Первое. Например, поняла запоздало, как расточительно много командир уделял мне внимания раньше. В какую красивую компанию я попала с первых своих минут в Школе. Три комэска и я, шикарно до невозможности. Пикники, пари и благородная компания. Беззаботная жизнь! Все закончилось, словно не со мной было. Кей-Мерер виден только на утреннем построении в далекой перспективе первого звена. Иван и Эспозито едва здороваются, своих дел у них невпроворот. Изя, верный товарищ, хотел бы встречаться чаще, но здесь оказалось, что некогда общаться мне. Я зубрила теорию и до одури торчала за штурвалом симулятора.

Открытие номер два. Я страдала. Вот прямо, как очумелая влюбленная дура из идиотских истрепанных книжек, которые девчонки в Сент-Грей читали запоем и раскидывали везде. Овца! Я бесилась, разрывалась надвое от прилипшей намертво шизофренической катастрофы, но взять себя в руки не получалось. Постоянно внутри ворочался душный ком, грозя разродиться истерикой с воплями и крокодильими слезами. Тупые глаза маниакально выискивали везде высокую фигуру комэска в безукоризненной форме цвета песка, не уставали ни на миг. Жесть. Никогда бы не подумала, что такое возможно со мной. Ночи стали невыносимы. Мне снились его губы. Руки, пальцы, кожа. Остальное тоже снилось. Рыдать нельзя, невозможно. Слышно через стену, и глаза на утро делались красные. Аппетит пропал. Я заставляла себя есть, давилась хлебом с ветчиной в постели после отбоя. Штудировала учебник Балакина и засыпала на схемах бочки и колокола, заколотая до ран сухими злыми крошками.

Но! Третье, и последнее. В женских книжках полагалось страдать полжизни, самое малое. Слава Неназываемому, утро в свой черед наступало, сменяя потную ночь. А с ним приходили тренировки и люди. С каждым прожитым днем дышать становилось легче, свободнее. Я потихоньку училась забывать на десять или даже двадцать минут о существовании Максима. Получалось, и чем дальше, тем верней.

Везло катастрофически: объект моих тупых мечтаний не спешил являть свой божественный лик. Прикрепил меня к рыжим братьям и забыл. Я деланно-громко возмущалась, мол, куда смотрит ведущий? Где шляется комэск? Близнецы напоминали солидным басом: у него ведь еще четыре звена.

Закрутилось-завертелось. Теория, практика, симулятор, отработка на модели и наконец-то вот он! Мой первый настоящий атмосферный полет.

Спортивный «ЯК» под волшебным номером «ноль-один-шесть» сверкал лакированными боками ярко алого цвета. Я невольно сморщила нос. В некотором роде, я, конечно, блондинка, но красный самолет — это все же перебор. Обошла машину кругом. Кабина с синими стеклами. Две белых тонких полосы опоясывают фюзеляж. Что-то чуялось в их прямоте наивное и смелое до отчаяния. Я выдохнула счастливо. Чудо, как хорошо! Я прижалась щекой к безупречной, нагретой солнцем плоскости. Отдала свое сердце.

— Победить? На этом корыте? Птенчик Ло! Ты несусветный романтик! Продолжай в том же духе, девчонкам нравится! Эта малиновая фря в белую полоску взлетает через раз на третий! Да будь ты асс из ассов, радуйся, если вообще до финиша дотянешь, — ухмылялся Левый ОТулл. Похлопал мой аппарат по алому боку снисходительной ладошкой.

— Да ладно тебе заедаться, брат! «ЯК-пять-два» — нормальная, проверенная машина, — сказал Правый. — Комэск лично назначил на нее птенчика Ло.

— Сам? — я изумилась. Не ослышалась?

— Да. Сказал: разбирайте крылья, парни. Но на шестнадцатом номере будет летать только Петров, — серьезно заявил рыжий Пит.

— Так и сказал? — я обрадовалась.

— Конечно! Так и повелел: передайте Петрову, что его номер шестнадцатый! — братья заржали счастливо.

Я отвернулась. Закусила губу, чтобы не разреветься. Братья ржали до скупых мужских слез и стучали меня по плечам. Развели, а я повелась. Как дура. Больше никогда.

Сердитый седой дядька, механик нашего ангара, подтвердил, однако, что самолет в отличном состоянии. Насупился, когда я переспросила.

— Я служу здесь двадцать лет и врать мне незачем. Сам барон Кей-Мерер три года назад сделал на Яше всю школу в свой Первый вылет. Ты бы лучше за собой присматривал, сопля, а машина, уж будьте покойны, свое слово скажет.

Я смутилась. Кому верить?

Проверка моноплана. Корпус, плоскости, элероны, рули. Стойки шасси. Согласно инструкции, сунулась глядеть уровень масла. Механик меня прогнал сердито. Забрал мою фуражку, нахлобучил белый шлем.

Фонарь, кабина. Я впереди. Парашют давит в зад. Место инструктора сзади занял Левый ОТулл. Привязные ремни. Тумблеры, датчики и дальше бесконечность по списку.

— Антиквариат, — пробурчал близнец в микрофон.

— Антиквариат у бригадира, а это ласточка, — ни на секунду не задержался женский голос диспетчера, — ноль-один-шесть, готов?

— Ноль-один-шесть — это я? — зачем-то решила я уточнить.

— Это ты, малыш! — в моей голове возник новый голос. Мужской и веселый. Смахивал на Эспозито. — Заводи шарманку и выползай на рулежку. У тебя двенадцать минут. Простой облет поля по квадрату. И без ерунды, Пол!

Точно Эспо! Значит, барон опять задвинул меня в одно место поглубже. Седой механик выдернул колодки. Качнул винт.

— От винта! — я крикнула. И непременное: — поехали!

Самолет чуть потряхивало по неровностям поля. Колеса шасси сложились заметным ударов в чуткое брюхо. Оп! моя ласточка ушла в темно-синее небо.

Мне потом рассказали, что я смеялась. Непрерывная двенадцатиминутная смеховая истерика счастья. К тому же я обогнула летное поле на семидесятиметровой высоте вместо учебных ста пятидесяти. Затем, как так вышло, я не помню, снова привела самолет на низкий старт, дала полный газ и ушла на ранверсман прямо перед зданием диспетчерской. Завершила пилотаж и приземлилась строго по правилам.

— Я видел глаза Эспозито в рубке! Вот такие! С суповую тарелку! Я клянусь! Я своими ушами слышал, как он сказал…, — Левый громко сообщал снова и снова желающим те редкие в своей эмоциональной окрашенности выражения, подходящие случаю, — мы прошли в сантиметре от стекла! Мы чуть крышу на винт не намотали…

Я не очень понимала, чего хотят от меня все эти орущие люди. Похвалить или выгнать к чертовой матери. Я хотела улететь обратно в небо. Увы. Моими выкрутасами тренировка закончилась. Я сегодня, как усмехнулся довольно седой механик, меняя мою фуражку на шлемофон обратно, позолотила киль. В смысле, привезла закат на крыльях. Это хорошая примета, это к удаче, он так и сказал. Солнце ушло за море. Я тихо брела позади размахивающих руками громких близнецов. Я устала.

— Хотел бы я знать, чего ты накурился для храбрости, Лео, — сообщил мне комэск пограничников, незаметно возникнув из вечерних сумерек, — дыхни.

Я дыхнула. Мне не жалко. Пауза. Рыжие братья ушли далеко вперед. Стало слышно, как играет рыба на мелководье. Девчата из метеокорпуса завели музыку, смеются. Устроят танцы на волейбольной площадке? Или на центральном плацу?

— У меня есть к тебе предложение, — заговорил негромко Эспозито. Топал рядом по убитому полю. Улыбался блестящими черными глазами. — Переходи-ка ты ко мне в эскадрилью. Твой отец пограничник, большая шишка, тебе весь резон надеть зеленую фуражку. К тому же, у барона ты лишний. Шестнадцатый номер. И он, очевидно, не слишком в тебе заинтересован, раз в инструкторы дал такую же новорожденную соплю. ОТулл — отличный парень, но чему он может тебя научить? Сам подумай, Лео. Ну как? Я привел все аргументы? Решено?

— Спасибо, комэск, но я, пожалуй, останусь. — я ответила на его теплые улыбки. Прикололась откровенно:

— Меня дурно приняли бы там, и на меня дурно посмотрели бы здесь, если бы я принял ваше предложение, ваше высокопреосвященство!

Мы стали смеяться вместе. Эспо показал большой палец и стукнул меня по левому предплечью. Неназываемый! Какие тяжелые руки у этих летчиков. Я скоро мозолями покроюсь на плечах. Эполетами.

Я опять забыла про еду. Очнулась и понеслась в столовую на ужин. Там уже гасили лампы. Стеклянные лари сверкали чистотой. Знакомая тетя в колпаке молча показала мне в зал.

За нашим столом сидел комэск. Френч, галифе, зеркало сапог. Волосы гладко убраны назад. Он теперь как-то хитро заплетал их на затылке. Не подобрел и проще не стал. Между тарелкой с котлетами и остывшим чаем белели его руки, сцепленные в замок.

— Добрый вечер, — промямлила я. Села на свое место.

Я не видела его так близко пять дней. Ни одного слова не было между нами с тех пор. Когда…

— Привет, — ответил он своим глуховатым голосом, — как идет подготовка к соревнованию?

— Нормально. Пит и Пул гоняют себя и меня, как сидоровых коз, — я воткнула вилку в котлету и стала есть. Вряд ли ему интересно, как прошла моя тренировка. Продолжила с набитым ртом. — Командира у нас нет, ведущего нет, помочь некому. Ковыряемся на свой страх и риск туда-сюда…

— Задачи победить в личном первенстве нет, Петров. Надо отстоять честь эскадрильи. Это значит: дойти до финиша и уложиться в норматив. Это командное соревнование, — ровно говорил Кей-Мерер, глядя на мои котлеты. Пододвинул ближе тарелку с хлебом. — Ешь. Ты похудел. Некрасиво.

— А ты поэтому пришел? — тут же отозвалась я.

Зря. Надо было сделать вид, что не заметила его внезапный переход в личную плоскость. Все же я женщина. Три слова и потекла.

— Да, — он поднял на меня прозрачный взгляд. Никакого страдания и прочей сентиментальной муры. Жесткий рот. Я раздражала командира. Вся эта полутемная столовка выводила его из себя. — Мне пожаловались близнецы, сказали, что ничего не ешь. Ты можешь не пройти контрольное взвешивание, Петров. Поэтому, если хочешь остаться в эскадрилье, то следи за весом и употребляй углеводы в усиленном количестве.

— Углеводы? — переспросила я. Взялась за край тарелки с хлебом.

— Да, — барон подтвердил.

Углеводы?! Контрольное взвешивание? Его только это интересует? Что ж я женщина. Из песни слов не выкинешь. Дурное сердце колотилось пульсом в пальцы. Бешено хотелось что-нибудь разбить.

Я сгрудила белые ломти на стол. И запустила тарелкой в окно. Стекло лопнуло истерически-жалобно, опадая. Очень качественный вышел звон. А уж мусору сколько насыпалось! Мне реально стало легче.

— Теперь котлеты. Или жалко? — скривил губы неприятно Кей-Мерер.

— Да, — согласилась я. Выложила их по одной сверху на хлеб. Освободила тарелку. Смотрела на барона.

— Чего же ты ждешь? — он откинулся на спинку стула, ногу на ногу положил и кривил светлые губы. Прозрачный взгляд шлялся по моей коже как хотел. Щупал нагло.

— Не боишься, что тебе в морду прилетит, Макс? — я слегка подкинула белый фаянс в руке.

— А давай, — он застыл. Смотрел в глаза прямо. Улыбаться прекратил. Собрался, как перед дракой. Снял машинально со лба выбившуюся вперед волнистую прядь. Произнес тихо: — смелей.

Кости знакомо побелели на кулаках комэска. Морду мне снова набить мечтает, скотина!

— Обойдешься! — прошипела я.

Что-то звонко лопнуло в измученной мне. Струна? Хватит!

Я опомнилась запоздало. Это мужской мир. Мужские секреты и такие же разборки. Девушке следует крепко приглядывать за собой. Чтобы выжить.

Поставила аккуратно тарелочку на стол. Сложила на нее хлебушек, три котлетки, стакан с чаем, взяла и пошла к выходу.

— Простите, — попросила я женщину в белом колпаке. — я заплачу.

— Не надо. Я сам, — раздался глуховатый голос за моей спиной. Очень близко.

Я не стала оборачиваться. Пошла со своей едой в гости к Изе. Рядом с ним мне как-то проще страдалось.

— Юнкергрубер уволок вашу клетку в свои закрома. Для научных изысканий, видимо, — сообщил Кацман. Зрел с исследовательским чувством, как я хозяйничаю в его апартаментах.

Ха! Один только Неназываемый знает, какой по счету внук вездесущего герра Шен-Зона обитал здесь, в захламленной, прокуренной комнатке первого этажа метеокорпуса. Только-то шикарного здесь: личный сортир и душевая кабина размером с мышеловку. Наша с бароном пресловутая клетка смотрелась бы тут бизнес-классом. Я налила воду в пластиковый чайник прямо из лейки душа.

— Почему ты Герш? — я проигнорировала слова Изи про клетку. Не хочу! Тупо надоело.

— Потому что, — Изя отобрал у меня желтый чайник. Разгреб скромный участок на большом столе, сдвинув плотнее комки исчерканных листов в клетку, зачитанные книжки, бумажные схемы, глянцевые порно журналы, планшет и ноутбук. Откопал кругляк электрической платформы и включил в сеть. — Ты голодный? Как всегда.

— Я не хочу есть, — я выхватила яркий буклет с голой красоткой. Ее неземной бюст поражал прямо в печень. Ну или в пах. Кому как.

— Везет тебе, жрешь-не жрешь, все равно тощий, как хворостина, — завистливо пропыхтел Изя. Выудил и сунул за щеку соленый крекер из огромной красной жестянки. Плевал на мой вопрос о семье так же вежливо, как я на тему с Юнкером.

Он хрумкал печеньем, я обследовала закоулки мужского интереса в глянцевом печатном изложении. Сиськи сплошь и рядом. Фотографов грудью не докормили, что ли?

— Он меня вызывал к себе. Спрашивал, — толстяк вернулся к теме. Все же секрет спасения комэска крепко держит его на крючке. Исследовательский тип сознания. Любопытный, жуть. Или ловкий миляга Юнкер подцепил его за живое для общего интереса? Или у меня паранойя?

— Чо хотел? — спросила я и перестала слушать.

Чай остыл. Темный, как венозная кровь, портвейн красил стекло стаканов в вишневое. Котлеты с хлебом съел Изя. Я валялась на коротком диванчике у окна и рассматривала неопрятный, в желтых никотиновых пятнах потолок. Сплевывала табачные крошки с нижней губы, как когда-то. Изина черута воняла страшно. Я не курила четыре года. Я ненавижу страдать!

— Юнкер подозревает и даже особо не скрывается. Улыбается гаденько, типа: ври-ври, мой глупый еврей, но я-то точно знаю, что ты сделал этим летом, — бубнил толстый.

— Весной, — машинально поправила я, — тебя барон сдал?

— Не похоже. Ни разу эсбэшник его не назвал. Фотки с камеры наблюдения показывал. Как я лезу в биплан, да как взлетаю, — Изя нежно улыбнулся, вспоминая. Дымил своим гадким табаком беспрерывно. — потом про деда моего вспомнил, про его заслуги перед Империей. Зачем?..

Я выключила слух. Открыла оконную створку настежь. Звезд насыпалось в черное небо расточительно много. Ветер с залива нес запахи большой воды.

Что со мной? Неужто я — нервная выпускница Сент-Грей, обчитавшаяся бульварных романчиков? Верю в книжную любовь-морковь и золото баронских манер? Или я прежняя сирота хомо верус из приюта Святой Каталины? Мои воспоминания детства прожарены тамошними лекарями в ноль. Никакие события розового младенчества не откликаются на зов. К слову, обычные люди свои обстоятельства раннего детства помнят с трудом без всякой чистки. Но остальное-то со мной. Прибито насмерть. Любви нет. Надежда — глупое чувство. Вера? Есть только я и Неназываемый. Все. Об чем печаль?

— Меня упоминал твой гад Юнкер? Если камера с парковки засекла тебя, то меня она тоже не пропустила. Особенно в кабине.

Звездная пыль надоела мне. Я отвернулась от окна.

— Нет, и это странно, Леня, — заговорил Кацман энергичнее гораздо. Стал в своей вечной манере прикидывать варианты логических построений офицера СБ. Если бы Юнкер смог додуматься до такого фантазийного беспредела, то генеральские звезды привинтил бы еще вчера.

За створкой приоткрытой дверки гардероба обнаружилось зеркало. Я подошла. На меня смотрело растрепанное непоймичто. Круги под глазами. Губы мокрые распущены. В одной руке дымит короткая сигарета, в другой проливается через край стакана вино. Сквозь белую ткань несвежей сорочки нахально лезут соски. Кто-то здесь чего-то хочет. Страдает о всякой ерунде. Вот нифига я не научилась ни чему. Не выходит, хоть стреляйся. Я похлопала себя по карманам. Попадала уже не слишком точно. Пусто. Мой трофейный револьвер остался в чужих лапах.

Я задолбалась ныть. Выпила оставшееся пойло одним глотком. Зеркало глядело в лицо отчаянно-весело. Очнись, Ло! Как друга прошу, хватит. Об чем страдания страдальческие, детка? Че те надо от барона? Благодарность за то, что спасла его красивую задницу? Нафига? Сама приперлась, он об этом не просил. Похотливые одинокие сны замучили? Сама виновата: нечего было лезть к барону в клетке! Сладко? Хочется опять? Еще как! Безупречных блондинов благородного происхождения Неназываемый посылает не каждый день. Спасибо честно сказала и одному и другому, тут за мной долгов нет. Довольно соплей! Крепись, моя дорогая! Наплюй имперски-далеко и бесповоротно-искренне!

Близнецы едва не убили меня, когда вернулась в родную казарму после отбоя. Благоухала сигаретами без фильтра и дорогущим иноземным портвейном.

Первый вылет! Раннее умытое солнце. Ветер с Залива пахнет морской травой, тревожит волосы и остужает щеки. Эскадрильи выстроились на три стороны света. Завершая каре с четвертого края, Залив привычно и снисходительно сошелся с небесами. Бригадир на любимом жеребце приветствовал шашкой наголо отважных летчиков. Речь его радовала праздничной краткостью и отрывистостью предложений.

Я стояла возле своего шестнадцатого номера, вытянувшись в струну. Ничто вчерашнее не могло меня достать. Все потом. Сейчас настоящая жизнь.

— Ни пуха. Ни пера, Ленчик, — подобрался со спины шепот Кацмана.

— Забери тебя Неназываемый, толстый! Что ты тут забыл? — я ела, как положено, глазами начальство, и оглянуться не могла.

— Я иду делать ставки, — пробулькал довольно громко Изя.

У зануды Кей-Мерера дернулось веко. Он стоял по левую руку от бригадира. Парадный весь такой, выбрит до семечек. Услышал?

— Вали отсюда!

— На кого ставить?

— На кого хочешь! Но мои деньги — только на меня!

На этот раз меня услышал даже Ваня. Показал тайно кулачище. Ветер в их сторону, что ли? Вчерашнее тарелочное лечение в сумме с крепленым вином оказали на меня чудесное влияние. Я спала всю ночь, как убитая. Никаких слюнявых губ и прочего непотребства. Сейчас имела настрой холодный и готовый к борьбе.

В нынешнем году жюри решило разделить командные состязания и индивидуальный зачет. Отделило мухи от котлет. Эскадрильи выполняли полным составом задания из техкарт. Хитрая, запутанная система подсчета очков целиком и полностью зависела от совести авторитетного судейства. В котлеты же мог записаться любой курсант. Исполнение любого воздушного финта на выбор. Что-то вроде показательного выступления. Как его оценивать собирались многомудрые головы во главе с бригадиром? Сплошная вкусовщина и пристрастие. И контрольное взвешивание отменили, какое счастье!

Тут вдруг выяснилось, что я осталась одна: Кей-Мерер сам поведет эскадрилью тройками. Комэск так решил и объяснять свой выбор не собирался. Значит, кому как, а мне все же представился случай совершить свой высокий и одинокий полет. Мой Первый вылет. Я понеслась записываться.

Жеребьевка выдала мне предпоследний номер участника.

Публики собралось немало. Жители обоих берегов Залива любили авиашоу «Школы имперских соколов» и ждали с нетерпением. Пришли семьями, расселись на травке. Старшее поколение показывало пальцем младшему, где оно, настоящее предназначение. Или невинно пользовалось случаем потусоваться на свободе, повидать друзей и опрокинуть, кому что бог послал за всеобщее здоровье. Я заметила вездесущих мальчишек с зелеными и желтыми сумками-термосами через плечо. Торговля мороженым и гамбургерами шла на ура. Темно-бирюзовая вода рябила мелко от срывающихся холодных порывов ветра. Погода портиться не спешила, но намекала, согласно прогнозам умельцев-метеорологов, что все еще впереди.

Я и братья ОТуллы стояли у самой кромки высокого берега. Ждали своей очереди на вылет. Никто никуда не торопился. Курсанты и курсантки наземных отделений с серьезными лицами бродили между машинами и летчиками с планшетами в руках. Уточняли уточнения и, соблюдая беспристрастность, желали удачи всем подряд. Зрелище обещало затянуться надолго.

Я так и не успела понять расстроилась я или нет. Я не полечу вместе со всеми? Но ведь я не тренировала воздушный строй ни разу. Видать, комэск не планировал меня ставить в тройку с близнецами. Ладно. Его дела.

— Если хочешь, то давай поменяемся, — предложил рыжий Пауль. Глядел на меня сочувственно, — я могу сесть на Ласточку, а ты отправляйся вместо меня в тройку.

Жующий мороженое Правый энергично закивал, сунул молочный брусок брату не глядя. Тот так же, не глядя откусил.

— Хочешь? — спросили близнецы хором. О чем?

Я попробовала осторожно. У меня особые отношения с молочными десертами. Мороженое оказалось чудесным. Ледяным и сладким.

— Пролет над Заливом и пилотажный крендель — это не кот начхал, Ло. У тебя часов налетано — пшик! Всего ничего, — рассуждал Пит, виртуозно слизывая молочную каплю с носа, — давай, я сяду за ручку вместо тебя, никто даже не разглядит.

— Не-а, — отказалась я. Получила еще кусочек дружеского мороженого. Вкусно! — Я сам справлюсь. Сделаю полупетлю с полубочкой и всех умою.

— Жаль, что я не видел твой знаменитый ранверсман, — раздался из-за спины голос комэска, — строите коварные планы по обману жюри, парни? И тотализатора заодно? Голову мою подставить мечтаете?

Мы с двойняшками разом обернулись. Умеет командир подобраться незаметно.

Внезапно рев моторов рапторов пограничников накрыл собой все. Первый вылет пошел. Началось!

— Да ты бы не узнал, Кей, никогда! — с жаром стал отрицать Правый очевидное, вопил, перекрывая турбореактивный вой, — мы по-тихому все поделаем, а ты иди себе, куда шел…

Я отобрала у него остатки сладкого и засунула в рот. Зубы свело от холода. Помотала головой отрицательно. Заорала, брызгаясь молочной слюной:

— Не хочу я ни с кем меняться! Я сам хочу!

— Это правильно, — барон оказался совсем рядом. Снял белую каплю с моей щеки. Сунул палец в рот. Улыбнулся. — Вкусно! Пит, слетай за мороженым еще.

Запах белой сирени пробился сквозь ваниль десерта и какофонию людских и технических толп.

— Между прочим, — кричал рыжий, собирая с ладони комэска мелочь, — самый младший тут птенчик Ло. Надо бы его послать, а не старичка Питера.

— Мы его еще пошлем, не переживай, — усмехнулся Кей-Мерер, — я хочу цэу раздать.

Он протянул мне пачку влажных салфеток. Вечно таскает их с собой! Вот я, к примеру, женщина, хоть это и не видно, но салфеток у меня точно нет. Чистюля-солдафон. Знакомый запах тревожил, лез под кожу. Я не хочу!

— Не надо мне цэу! — я сердито терла лицо его вонючей антибактериальной тряпкой. Забивала отдушкой чертову сирень. — Я нормально готовился!

— Ветер усиливается, Петров. Пока до тебя дойдет очередь, погода вполне может перевалить за штормовое предупреждение, — спокойно говорил комэск мне в самое ухо. — Давай ты…

— Да знаю я все! Я успею все нормально сделать! — я орала, не желая слушать. Отодвигалась от барона, тот не отставал.

Левый глядел на нашу парочку с интересом. Я понимала, чего он ждет. Когда у командира закончится терпение. И как.

— Петров. Я дело говорю, — барон больно схватил меня за плечо, стараясь удержать подле себя. Надвинулся слишком близко.

Пошла на взлет вторая эскадрилья. В ярко-синем небе МиГи Ваниных соколов разошлись корявым веером. Страшный грохот черных машин оглушил публику по второму кругу.

— Не ори мне в ухо! — заверещала я. Уличная торговка.

—Заткнись и слушай. Иначе сниму с соревнования, — приказал комэск. Невозмутим абсолютно.

Губы коснулись моего уха. Тяжелая рука лежала на плече. Сиренью провонял весь мир. Я заткнулась.

Макс хотел, чтобы я не рисковала. Пролетела над Заливом на истинной высоте, сделала свечку напротив жюри, потом блинчик и спокойно вернулась домой. Честное очко в копилку родной эскадрильи. Я видела выступления одиночников до меня. С таким невинным пилотажем, что навязывал барон, ловить в личном первенстве нечего.

— Ты меня понял? — он вдруг близко заглянул в лицо. Красивые какие у него глаза. И нос. А уж губы. Жесть. — Я не слышу, Петров!

В это мгновение черный МИГ черпанул морскую воду хищным носом, не вписавшись. Шлепнулся с тяжким грохотом на неспокойную волну. Распластался треугольниками плоскостей. Толпа техперсонала и зрителей подорвалась с места, заорала и забегала.

— Дрова! Гляди! Ты тоже так хочешь? Штрафное очко и убитая репутация? А это, между прочим, лучший курсант Школы на сегодня. Он потомственный истребитель, мама его в небе родила! И все равно не справился. Отсюда вывод: никакой дурной инициативы и отсебятины. Ты меня понял, Петров?

Я кивала согласно, дышала снова этой отравой, что он распространял кругом себя. Интересно, эта гребаная сирень ему от мамы досталась или от папы? Барон глянул крайний раз внимательно и ушел. Пропал среди много и умно рассуждавших спасателей.

Примчался Пит, сунул мне мороженое. Какое-то другое, шоколадное, на деревянной палочке. Потомственного истребителя-неудачника выловили из воды. Долго возились, утаскивая самолет.

Время. Братья, глухо топая по убитому полю, побежали к машинам. Универсальное отделение заняло стартовую позицию. Поднимались в небо тройками, согласно техкарте. Очень здорово у них это получалось! сработались, черти! И когда только успели? Идеально. Раз-раз-раз! Мое летное звено ушло в небо без меня.

Если я чувствовала обиду, то только чуть. Я плоховато хожу строем. В любом из возможных смыслов. В конце концов, я действительно лишняя. Шестнадцатый номер. Если бы не странная причуда судьбы, подкинувшая мне место в третьей эскадрилье, я могла бы пролететь мимо Школы со свистом. Назад в родную Сент-Грей. Как она там без меня, интересно? Как леди Анна? Ищет меня или нет? Я не буду печь дурацкие детские блинчики, по совету своего заботливого комэска. Я себя, слава Неназываемому! не на помойке нашла, а в гораздо более узком месте. Я сделаю, как надо.

Мое родное универсальное отделение отстрелялось параллельным маневрированием весьма пристойно и ушло на базу без потерь. Ветер весело гонял красные облака над горизонтом туда-сюда. Крепчал. Пора!

— Привет, дед. Пора взорвать это небо обратным штопором. Солнце садится, — сказала я, меняя фуражку на шлем у механика, как положено, — закат — это ведь к удаче?

— Молчи, сопля! — притворно сердито ответил он, — вернешься, тогда скажу.

Я сделала все, что велел Кей-Мерер: облет Залива, тангаж плюс девяносто градусов перед судейской палаткой. Потом набрала высоту за полторы тысячи.

Я много раз делала этот маневр на симуляторе. Крутилась перед верным Изей по земле, он очень смеялся.

Сбавила скорость до ста сорока, достигнув критических углов атаки, потом, пискнув Неназываемому «ой!», начала скольжение на правое полукрыло. Самолет вздрогнул и вошел в режим авторотации. Привязные ремни врезались в плечи. Я повисла параллельно креслу. Желудок поменялся местами с сердцем и отправился в горло. Меня укачало. Тошнота скручивала спазмами, не давая соображать. Ласточка сделала полный виток. Еще один. Я дышала и сглатывала. Не ожидала никак такой засады. В наушниках стоял треск и мат. По лицу тек холодный пот. И по спине. До точки невозврата оставалось всего-ничего. Я судорожно дернула ручку управления машиной к борту вращения. Самолет словно не заметил. Не дотянула, не хватило сил. Углеводов надо было есть побольше! Ласточка сорвалась в плоский штопор. Я предательски закашлялась, пытаясь избавиться от мерзкой горечи в глотке. Теперь что? На визуале только багровые тучи. Где небо, где Залив? Никак не могла включиться.

— Внимание, курсант, — раздался в наушниках спокойный мужской голос, отменив собой все помехи. Кто это? — Открой глаза и отведи от себя ручку до упора. До белой черты. Видишь ее на приборной доске?

Я кивнула невидимому советчику. Его равнодушная уверенность трезвила, как холодная минералка. Я сделала, как он сказал.

— Теперь прибавь газу и выравнивайся. Молодец, курсант, — мне послышалась улыбка в конце фразы.

Голос пропал в яростном шуме эфира. Гроза совсем близко. Я выставила рули. Порадовалась за себя мрачновато: до морской воды оставалось совсем чуть. Залив волновался баллов на шесть-семь. Закатное небо пылало красным. Берег в другой стороне. Я вывела машину на обратный курс, и отправилась домой получать по заслугам. Больше меня не укачивало.