Маруся и близнецы

50

Сидя на толстой ветви той самой сливы и страхуя сестру, чтобы она не свалилась с высоты, Макар спросил Марусю, щурящуюся сквозь листву на низкое уже солнце:

— А о чем ты мечтала, когда тебе было тринадцать? Или пятнадцать?

— В смысле? — не поняла она.

— Ну-у-у-у-у… — Никита сразу подхватил мысль брата. — Когда ты думала о парнях? Чего ты хотела? Ты вот исполнила наши подростковые мечты, например.

— О дааа… — выдохнул Макар, впиваясь поцелуем-укусом в обнаженное гладкое плечико Маруси и сжал ее грудь под легким сарафаном. — А ты на что дрочила в свои тринадцать?

— Я… — она откинулась ему на грудь, позволяя задрать подол и жарко погладить бедра, поддев тонкую полоску трусиков между ног. Откусила сливу, заливаясь ее соком и задумалась, жуя ее кисло-сладкую мякоть. — Я мечтала выйти замуж в белом платье. Красивом-красивом, пышном таком, как у принцессы. И чтобы фата волочилась по земле. Расшитая серебристыми камушками.

— Ого… — пальцы Макара даже замерли.

Эротические мечты тринадцатилетних девочек, оказывается, существенно отличаются от фантазий тринадцатилетних мальчиков.

— Ага, — ему в тон, отозвалась Маруся. — Это потом мне мама рассказала, что такие платья — дурной вкус. А тогда очень-очень хотелось. И чтобы белая карета с четверкой лошадей. И колокола на закате…

Она мечтательно зажмурилась, не замечая, как переглянулись братья, а Макар закусил губу.

Хотелось провести задорный вечер, воплощая самые грязные мыслишки примерной девочки Маруси, а вместо этого он то и дело замирал и глубоко задумывался, не слыша окликов.

Но лето катилось солнечным колесом по мокрой после дождя траве и пока можно было не грустить о том, что их еще не разлучило.

Пикники, купания, секс, прогулки и приключения, снова секс, кулинарные эксперименты, сбор урожая, путешествия, секс, жаркие поцелуи, сон в обнимку, секреты, рассказанные на закате шепотом.

Их было трое этим медовым летом, сдобренным терпкостью близкого финала и страха говорить о нем.

— Но все-таки… Что будет дальше? — шепот в ночи. В темноте сложнее удержать тяжелые мысли, они сами срываются с губ шелестом песка.

Никита давно уже спал, а Макар никак не мог смириться с тем, что их райские дни однажды закончатся, и они не успеют даже толком попрощаться.

— Вы посадите меня на самолет… — тоже шепотом в темноту сказала Маруся. — А сами сядете на поезд и вернетесь в Питер. Там пойдете служить на один корабль простыми матросами, но быстро дослужитесь до… что там перед капитаном? Боцман? Шкипер? Я понятия не имею. И если к тому времени вы не найдете пиратское братство, где можно быть двумя капитанами на одном корабле, то разойдетесь в разные стороны. Влюбитесь в хороших девушек…

Горячие пальцы легли на ее губы на этих словах.

— Нет. — Макар сказал это тихо, но твердо. В темноте его глаза блестели, отражая тусклый свет убывающей луны. — Точно нет.

— Ну нет, так нет… — уплывая в сон не стала спорить Маруся. — Значит влюбитесь в одну и навсегда поссоритесь…

Он хотел что-то возразить, но посмотрел на ее бледную в темноте кожу, на нежные губы, на подрагивающие ресницы и лишь накинул тонкое покрывало — августовские ночи становились холоднее, голыми спать было уже некомфортно.

Они были очень разными — эти сумасшедшие близнецы.

Где-то глубоко внутри, куда умела смотреть только их мама — и еще Маруся.

И то, что Никита уже знал твердо и четко, ни разу о том не задумываясь, Макар понял только той ночью, проведя без сна несколько темных часов, невесомыми пальцами поглаживая волосы девушки, которая всегда была для него единственной.

Но что они умели — это жить здесь и сейчас. Не печалясь заранее — они просто не научились беспокоиться о будущем, которое еще не наступило. До сих пор они справлялись с тем, что случалось в настоящем, и у них не было никаких причин думать иначе.

Прохладные утра, зябкие вечера — но все еще изнуряюще-томные дни, заполненные жужжанием пчел, запахом поздних цветов и перезревших фруктов.

Бесконечность наслаждения, предвкушения наслаждения, утомления от наслаждения.

Мало кому доставалась такая сладкая юность, как им троим — счастливчикам, отведавшим беззаботности рая, не жертвуя для этого ничем.

А потом наступила осень.

Потому что даже самое жаркое и медовое лето кончается.

Созревают тяжелые ароматные яблоки, лоснятся толстые налитые помидоры на кустах, наливается темнотой зеленый крыжовник.

Возвращаются родители — сначала в городскую квартиру, по телефону со смехом обещая навестить их на ближайших выходных. А потом действительно приезжают, чтобы сходить за грибами в ближайший лес, пожарить шашлыки и выпить чаю вечером в беседке.

Они ничего не замечают — потому что Маруся задумчиво ходит с книгой, как всегда, а близнецы — как всегда! — гогочут и бесятся, словно им тринадцать, а не двадцать.

Только ночью Макар с Никитой спускаются из окна по веревочной лестнице, забирают Марусю из ее комнаты и отправляются сквозь прохладную уже ночь к озеру, где греются друг об друга до утра. Обнимают сводную, но самую близкую в мире сестру с щемящей нежностью и в последний раз сплетаются втроем так тесно, словно были задуманы неразделимыми изначально.

А потом они сажают ее в самолет, провожая на посадку до самого-самого контроля. Молча, с горечью, застывшей на языке и каким-то незнакомым чувством в груди.

Она целует их по очереди прямо на глазах у работников аэропорта и хочет что-то сказать, но не может. Забирает свой рюкзак у Никиты и уходит, не оглядываясь.

Братья пожимают друг другу руки, усмехаются и…

— Моя, — говорит Никита, не отпуская ладонь Макара и сжимая ее все сильнее.

— Нет, — возражает тот, не морщась, хотя кости уже хрустят.

— Да.

— Спорим?

— Да пошел ты!

Они расходятся в разные стороны и больше не встречаются.

До тех пор, пока…