Материнский инстинкт

Глава 18

Не знаю, сколько пребывала без сознания, но когда открыла глаза, увидела, что за окном, которое я так и не успела открыть, сгустилась плотная непроглядная тьма, хотя первые схватки ощутила примерно в восемь утра. Значит, в обмороке была не менее двенадцати часов. Я лежала на полу, вглядываясь во тьму, в которую погрузилась комната, и не знала, что же могло произойти за все то время, что была выдернута из реальности. Может, уже умерла? Было очень страшно. И мокро. Наверное, за то время, что находилась по ту сторону реальности отошли воды. А еще очень больно, будто спину мою рвала на части неизвестная сила. Аккуратно потрогала живот - большой, круглый и с горечью отметила, что ничего еще не кончено. Ребенок по-прежнему находился внутри меня, но только вот жив ли он? Я надеялась, что да, потому что как по-другому мне удастся родить его? Самой, без посторонней помощи.

Вдруг ощутила сильный толчок внизу живота, живот напрягся, угрожая в любую секунду разорваться на части, как перекаченный насосом футбольный мяч. Невыносимая в своей силе боль пронзила тело, я закричала, не сдержавшись. Никогда ранее ничего подобного не ощущала, слезы брызнули из глаз. В тот момент не задумывалась, что мои вопли могут услышать не в меру любопытные соседи, которым всегда и до всего есть дело. Я не могла сопротивляться крику, рвавшемуся изнутри. Не задумывалась, сколько всего потеряю, если кто-то услышит мои вопли - просто не могла не кричать, до того больно было.

Схватки накатывали волнами, лишали рассудка, заставляли орать все сильнее и сильнее, но мне все-таки удалось взять себя в руки и, засунув кулак в рот, сдерживать истерику. Мне казалось, что вся нижняя часть тела искромсана, разорвана - настолько было больно. Дыхание сдавило, я почти не могла дышать, а сердце колотилось в груди так, что ребра болели. Я выдавливала из себя ребенка, зная, что если ему не помочь, то эта мука никогда не закончится. Не знаю, сколько длились мучения - совсем потеряла ощущение реальности, но через какое-то время почувствовала, что дышать стало немного легче, боль разом отступила, а давление внизу живота уменьшилось. Будто я освободилась от того, что разрывало изнутри. Я лежала, замерев, тяжело дыша, ощущая, как сильно вспотела - мокрые волосы облепили лицо.

Некоторое время лежала, пытаясь отдышаться, восстановить дыхание и сердечный ритм. Вокруг была полная тишина, ребенок, которого родила, не шевелился и даже не пищал. Почувствовала настоящее облегчение от мысли, что он все-таки умер. А иначе, как по-другому? Живой бы закричал, увидев свет, а этот даже не сопит.

Но мне было нужно подняться и включить свет. Я хотела разобраться с последствиями родов, избавиться от ребенка. Нельзя же было оставить его в комнате на полу. Хотя и не хотела его, ненавидела, но я же не зверь какой-то - можно же похоронить его под каким-нибудь деревом. Кряхтя и охая, поднялась кое-как на ноги и медленно, превозмогая боль и дикую усталость, прошла к выключателю. Нажав на кнопку, на секунду зажмурилась от яркого света, которым наполнилась комната. Даже сквозь сомкнутые веки свет причинял боль глазам, а я все еще продолжала прислушиваться - вдруг ребенок все-таки заплачет. Но нет, в комнате стояла такая тишина, что не слышала абсолютно ничего, кроме биения собственного сердца. Немного успокоившись, рискнула открыть глаза.

Я сначала долго смотрела на то, что лежало на полу. Да, это, безусловно, ребенок. Лежал на спине, раскинув в разные стороны ножки и ручки. Оттенок кожи слегка синеватый, а местами налипшая кровь делала его кожу практически фиолетовой. На голове редкие слипшиеся волосики, на глаза и щечки налипло что-то белое и рыхлое. Его крошечное синюшное тельце, еще влажное от вод, а меленький ротик приоткрыт. Глядя на него, не могла поверить, что вот он - конец страданий. Ребенок родился мертворожденным и это хорошо. Наверное. Не могла понять, что в тот момент ощутила - радость или боль? Какое-то странное чувство, смешанное из тоски, одиночества, боли и облегчения пронзило меня. Смахнув не прошеную слезу, осторожно пошла на кухню - безумно хотелось пить и есть. Аппетит разыгрался зверский - то ли от нервов, то ли от истощения, но от голода буквально кружилась голова. Наверное, никогда не чувствовала себя более голодной. Но никакая, даже самая сытная еда, не в силах заполнить пустоту, образовавшуюся внутри.

Включив на кухне телевизор, начала смотреть какой-то идиотский американский фильм. Я не понимала его смысла, но плевать - мне требовалось хоть как-то отвлечься от мысли о мертвом ребенке, моем ребенке на заляпанном кровью полу. Герои фильма кружились в диком танце, пели, радостно кричали и казались самыми счастливыми людьми на свете. Все их пустые проблемы и ванильные неприятности закончились, они были счастливы. Почему же не была счастлива я? Столько долгих дней мечтала об этом моменте, когда ребенок освободит меня, фантазировала, насколько огромную радость испытаю, но, черт возьми, где это счастье? Почему не чувствую его? Я вяло жевала бутерброд, тупо глядя в экран телевизора, и пытаясь разобраться в себе и своих ощущениях.

Съев все, что имела в запасе, тяжело вздохнула и пошла в ванную. Срочно нужно было помыться и привести измученное тело хоть в какой-то порядок. Теплая вода смывала с кожи грязь, кровь и вскоре пол под ногами окрасился в розовый цвет, который я всегда ненавидела, а с того момента стала ненавидеть еще больше.

Тщательно вымывшись и переодевшись, медленно пошла в комнату. Мечтала, хоть и понимала всю глупость и несбыточность таких желаний, что ребенок, лежащий на полу, словно сломанная игрушка, пупсик - просто мираж и с наступлением рассвета исчезнет, растворится. Но чудес не бывает, да и до рассвета слишком далеко.

В комнате стоял неприятный запах запекшейся крови, но я постаралась не обращать на это внимание. В тот момент были проблемы посущественнее, чем раздражающий обоняние аромат

Ноги подкашивались, а в голове стоял такой гул, что мог сравниться только с шумом толпы на народных гуляниях в честь какого-то праздника. Мысли скакали и прыгали, я не могла найти ни одной связной, как ни старалась сосредоточиться. Боялась, что мое сердце выпрыгнет из груди. Я стояла в дверях комнаты, затаив дыхание, глядя во все глаза туда, где на полу лежал новорожденный. Живот болел, в глазах темнело, и я некоторое время боролась с паникой, охватившей меня, - отчаянно захотелось закричать и убежать из этой проклятой квартиры, куда глаза глядят. Бежать без оглядки, ни разу не обернувшись. Только как долго мне пришлось бы бежать от самой себя, от того отвращения, что владело мной, от ненависти? И от вины? Разве от этого вообще можно убежать?

Не помню, сколько стояла, глядя в пустоту, как вдруг какой-то звук вывел из задумчивости. Сначала не поняла, что слышу - какой-то писк. Подумала, что где-то забившись в углу, жалобно пищит маленькая мышка. Звук становился сильнее с каждой секундой, и через несколько мгновений сомнений не осталось - мой ребенок все-таки выжил.

Кривясь от боли, я быстро подошла к лежащему на полу ребенку и присела рядом - тело его все еще покрывал слой засохшей грязи и слизи, но цвет кожи уже не был таким синюшным, как сразу после рождения.

Руки дрожали, да я вся дрожала, словно в лихорадке, но осмотреть малыша все-таки нужно было - затягивать абсолютно бессмысленно. Проблемы сами себя не решают, к сожалению. Протянула дрожащую руку и коснулась малыша - тот был самым обычным на вид, только очень грязным и с висящим на пуповине органом, похожим на сырую телячью печень. Это была плацента, которую я должна была через сутки скормить собакам. Но знала, что корми я хоть всех собак мира этой плацентой, счастья мне не видать. Этот ребенок выглядел живым. Это ребенок был живым. И в этот момент он что-то от меня хотел, но я ничего не хотела ему давать - я хотела, чтобы он заткнулся, умер, исчез.

Первой мыслью было позвонить в скорую помощь, но на это у меня не хватило душевных сил - желай я помощи врачей, встала бы на учет в поликлинику, а не по знахаркам ходила. Потом хотела выбросить его в окно. Или отнести на помойку. Но ведь меня могли там увидеть, а потом опознать и найти. Все-таки неприятности такого рода совсем не входили в мои планы. Ничего не оставалось, как оставить его у себя. Он мог умереть очень скоро - не верилось, что этот ребенок слишком уж жизнеспособный. Во всяком случае, я очень хотела в это верить.

Я была зла на Серафиму. Хотелось позвонить и высказать абсолютно все, что я думаю по этому поводу. Но снова испугалась. В последнее время я поняла, насколько труслива и нерешительна, а ведь раньше считала себя смелой. Как много мы, оказывается, не знаем о себе.

Отчаянно захотелось выпить - давно оставив эту пагубную привычку, в тот момент не могла ничего другого придумать. Было так тошно, так плохо, сердце колотилось в груди раненной птицей, а голова словно отключилась. Пошла на кухню и одним глотком, зажмурившись, осушила почти половину бутылки вина, которое уже давно хранилось для чрезвычайных ситуаций. А данная ситуация была не то, что чрезвычайной, она была вообще ни на что не похожей. Меня трясло, как осиновый лист на ветру. Не знала, что мне делать, не знала, как поступить. Я вообще уже ничего не знала и не могла даже думать нормально. Со мной произошла истерика - меня мотало по кухне из стороны в сторону, словно мой вестибулярный аппарат дал сбой. Но плач из комнаты не утихал - ребенок звал меня. Наверное, мне нужно было его искупать. Или покормить. Или напоить.

При мысли о еде моя грудь заныла. Я поняла, что это прибыло молоко, и немного растерялась. Всегда мечтала о том моменте, когда рожу ребенка и первый раз приложу его к груди. Воображение рисовало весьма радостные картины счастливого материнства, но сейчас решительно не хотелось этого делать. Я боялась. Боялась в первую очередь этого ребенка. Боялась прикипеть к нему, полюбить.

Однако грудь наливалась так стремительно, что скоро халат стал давить. Мне пришлось расстегнуть несколько верхних пуговиц, чтобы дышать стало хоть немного легче. Предательский организм ничего не хотел понимать - ребенок родился и его необходимо кормить. Древние инстинкты сильнее всего прочего.

А ребенок тем временем кричал все громче и громче. Испугавшись, что крик могут услышать соседи, я, не обращая внимания на боль внизу живота, побежала к нему. Я должна была сделать все, чтобы он замолчал, по-другому никак. Я отчетливо видела, как он двигает ножками, ручками и ворочает крошечной головой в поисках соска, который в состоянии был его накормить. Он напоминал выброшенную на берег рыбу, которая вот-вот задохнется, но все еще старается найти воду. Эта рыба знает, что обречена на долгую и мучительную смерть, но все еще не перестает бороться за свою жизнь. Интересно, знает ли ребенок, что его ожидает?

Прошло довольно много времени, прежде чем решилась взять его на руки. Он был настолько грязным и отвратительным, что я с огромным трудом подавила в себе приступ тошноты. Как в бреду, пошла с ним в ванную и открыла кран с горячей водой. Знала, что после родов детей сразу же обмывают, чтобы смыть с них следы родовой деятельности. Вдруг вспомнила, что так и не отрезала пуповину, на которой висела плацента. Найдя в ванной маникюрные ножницы, наскоро прополоснула их под водой и, не глядя, отрезала пуповину примерно в десяти сантиметрах от детского живота. Нужен был зажим, и я вспомнила, что покупала такой в аптеке, но на поиски совсем не было сил, и я завязала оставшийся отросток обыкновенным узлом, словно это была обычная веревочка, а не кусочек плоти. Сверху прилепила полоску лейкопластыря.

Ребенок пищал все сильнее и сильнее и ловил губами воздух. Но я не собиралась его пока кормить, а собиралась для начала его искупать, а потом найти какую-то чистую тряпку и вату и обмотать его. Находясь в полубредовом состоянии, положила ребенка в пластмассовый таз и стала набирать в него воду. Наверное, вода была не слишком горячей, поэтому я все-таки не обожгла ребенка, хотя он имел все шансы быть сваренным - порой у нас из труб льется настоящий кипяток.