Мой любовник

ГЛАВА 65

Другая Сторона. Пэйн лежала в неестественной позе на жестком мраморе, с резкой переполняющей ее болью… выше талии. Она не чувствовала боли в ногах или ступнях, только разрозненное покалывание, схожее с искрами костра на влажных поленьях. Над ее немощным телом с напряженным выражением лица склонился Слепой Король… и появившаяся в своем черном одеянии в ореоле тусклого свечения Дева-Летописеца.

Ну кончено, мать пришла волшебным образом все исправить. Подобно той сломанной и восстановленной двери, ее дражайшая мамочка собиралась все стереть, привести её в порядок, и сделать как новенькой.

— Я… отказываюсь, — сквозь стиснутые зубы снова повторила Пэйн. — Я не согласна.

Роф посмотрел через плечо на Деву-Летописецу, затем снова вниз.

— Ох… послушай, Пэйн, это не логично. Ты не можешь чувствовать своих ног… твоя спина, скорее всего, сломана. Почему бы тебе не позволить ей помочь тебе?

— Я не какой-то там неживой… объект, которым она может манипулировать по своему усмотрению… в угоду своей прихоти и фантазии…

— Пэйн, будь разумна…

— Я…

— Ты хочешь умереть?

— Тогда моя мать сможет понаблюдать, как я умираю! — прошипела она… и тут же застонала. В след за этим возгласом, ее сознание угасло и поплыло, зрение стало размытым, а затем снова восстановилось. Увидев шокированное выражение лица Рофа, она поняла, что потеряла сознание… на какое-то время.

— Подожди, она… — Король оперся ладонью о мраморный пол, чтобы удержать равновесие, — твоя… мамэн?

Пэйн не заботило, что он это узнал. Она никогда не чувствовала ни малейшей гордости, от статуса рожденной дочери прародительницы расы — на самом деле, она на каждом шагу отрезала себя от этого — но какое это теперь имеет значение. Если она откажется от «божественного» вмешательства, то прямо отсюда отправиться в Забвение. Это ей подсказывала испытываемая ею боль.

Роф оглянулся на Деву-Летописецу.

— Это правда?

В ответ не последовало никакого утверждения или опровержения. Также не последовало наказания за то, что он осмелился оскорбить ее своим вопросом.

Король снова повернулся к Пэйн.

— Иисус… Христос.

Пэйн сделала вдох.

— Оставьте нас, дорогой Король. Возвращайтесь в свой мир и правьте своим народом. Вы не должны помогать этой стороне… или ей. Вы хороший мужчина и блестящий воин…

— Я не позволю тебе умереть, — выплюнул он.

— У тебя нет выбора.

— Вот уж хрен, выбор есть всегда. — Роф вскочил на ноги и посмотрел вниз. — Позволь ей исцелить тебя! Ты выжила из своего чертова ума! Ты не можешь вот так взять и умереть…

— Еще как… могу. — Пэйн закрыла глаза, волна переутомления прокатилась по ее телу.

— Сделайте что-нибудь! — Очевидно, теперь король орал на Деву-Летописецу.

«Жаль, что она чувствовала себя, словно в аду, — подумала Пэйн. — В противном случае, она наверняка насладилась бы этой заключительной декларацией независимости». Воистину, хоть она и пришла к ней на крыльях смерти, но Пэйн это сделала. Она сумела противостоять своей матери. Пэйн добилась свободы своим отказом.

Голос Девы-Летописецы был едва громче дыхания.

— Она отрицает мою помощь. Она блокирует меня.

Конечно, Пэйн так и делала. Ее гнев, направленный на мать был такой силы, что не трудно было поверить, что он служил барьером для любой магии Девы-Летописецы. Наконец её дражайшая мамэн была бессильна диктовать ей свою волю! Произошедшая трагедия, воспринималась Пэйн как благословение.

— Ты всемогущая! — Голос короля был грубым и обвиняющим… хотя за его неистовостью ощущалось некоторое замешательство. Но опять же, он был достойным мужчиной, который, без сомнения, винил себя за случившееся. — Просто исцели ее!

Последовало молчание, а затем слабый ответ:

— Я не могу подступиться как к ее телу… так и сердцу.

Воистину, если сама Дева-Летописеца, наконец, признала, что это было выше ее сил… Пэйн могла умереть с миром.

— Пэйн! Пэйн, очнись!

Она приподняла веки. Роф был в нескольких дюймах от ее лица.

— Если я смогу спасти тебя, ты позволишь мне сделать это?

Она никак не могла понять, почему была так важна для него.

— Оставь меня…

— Если это будет в моих силах, ты позволишь мне?

— Это не в твоих силах.

— Ответь на этот чертов вопрос!

Он был таким хорошим мужчиной, и факт того, что ее смерть останется на его совести, был очень печальным.

— Прости… за это. Роф. Прости. Это не твоя вина.

Роф повернулся к Деве-Летописеце.

— Позвольте мне спасти ее. Прошу!

Словно по велению ее воли, капюшон Девы-Летописецы опустился, и прежде такая ослепительно сияющая ее форма сейчас была лишь тусклой тенью.

Лицо и голос выдавали, что эта прекрасная женщина испытывала невыносимые муки.

— Я не желаю такой участи для своей дочери.

— Эта куча дерьма ни к чему вас не приведет. Позвольте мне спасти ее.

Дева-Летописеца перевела взгляд на непроницаемое небо над головой, и слезы, упавшие из ее глаз на мраморный пол, были подобны сверкающим алмазам.

Пэйн успела подумать, что эта красота будет последней, что она видит в своей жизни, прежде чем ее веки стали настолько тяжелыми, что она уже не могла держать их открытыми.

— Да чтоб меня, — взревел Роф. — Позволь мне…

Ответ Девы-Летописецы донесся издалека.

— Я больше не в силах с этим бороться. Делай, что сочтешь нужным, Роф, сын Рофа. Пусть она лучше будет вдали от меня, но живой, чем мертвой на моем полу.

Все стихло.

Дверь закрылась.

Затем послышался голос Рофа:

— Ты нужна мне на той стороне. Пэйн, очнись, ты нужна мне на моей стороне…

Странно. Такое ощущение, будто он разговаривал в ее черепе… но он склонялся над ней и говорил вслух.

— Пэйн, очнись. Мне нужно забрать тебя на мою сторону.

Словно в тумане, она начала качать головой… но этот порыв не принес ничего хорошего. Разумнее оставаться неподвижной. Намного разумнее.

— Я не… не могу отправиться туда…

Внезапно Пэйн охватило головокружение, ее ноги стали раскачиваться, мысли вихрем закружились в голове. Чувство резкого полета вниз сопровождалось давлением в венах, словно ее крови становилось больше, а пространство по-прежнему оставалось ограничено.

Открыв глаза, она увидела над собой белый свет.

Итак, она не двигалась. Пэйн была все там же, где и лежала — под молочным небом Другой Стороны.

Она нахмурилась. Постойте, это не странное небо над святилищем. «Это… потолок?»

Да… она узнала, что это было на самом деле… и помимо того, периферийным зрением она уловила стены… четыре бледно-голубые стены. Также здесь были огни, хотя не такие, какие она помнила — не факелы или свечи, а горящие без пламени штуковины.

Камин. Массивный стол и трон.

Она не могла перенести сюда свое тело сама; у нее не было на это сил. А Роф не мог перенести ее в телесной форме. Этому было одно объяснение. Она была перенесена ее матерью.

Возврата назад уже нет; она добилась того, чего хотела. Теперь она была свободна.

Похожее на убаюкивающую тень смерти ее переполняло странное спокойствие… или осознание того, что борьба закончена. Действительно, жизнь или смерть — это то, что определяло ее в течение нескольких прошедших лет, тяжесть которых отправляла ее в новый полет.

В поле ее зрения появилось лицо Рофа, его длинные черные волосы свободно струились по плечам и спадали вперед. И в этот момент под тяжелую руку короля нырнула собака со светлой шерстью, в приветствии подставив свою мордочку, словно Пэйн была неожиданным, но очень ценным гостем.

— Сейчас приведу Дока Джейн, — сказал Роф, поглаживая бок собаки.

— Кого?

— Моего частного доктора. Оставайся на месте.

— Можно подумать… я куда-то собираюсь…

Последовало позвякивание ошейника, а затем король ушел, его рука была на упряжи, что связывала его с великолепной собакой, лапы которой процокали по полу, когда они сошли с ковра на твердый деревянный паркет.

Он и правда был слеп. И здесь, на этой стороне, он нуждался в чьих-то глазах, чтобы передвигаться.

Дверь закрылась, и она больше ни о чем не могла думать, кроме боли, паря, неспособная удержаться на поверхности из-за агонии в ее теле… и все же, несмотря на дезориентацию, она ощущала в атмосфере странное спокойствие.

От нечего делать она отметила, что у воздуха был приятный аромат. Лимон. Пчелиный воск.

Просто прекрасный.

Хвала судьбе, ей давно пора уже было оказаться на этой стороне и, учитывая, насколько странными выглядели все вещи, это точно был другой мир. Но ей это нравилось. Все было непредсказуемо, и поэтому очаровательно…

Немного спустя открылась дверь, и она снова услышала позвякивание собачьего ошейника и уловила отчетливый запах Рофа. И с ним кто-то был… кто-то, кого она не смогла опознать своим обычным способом. Но, определенно, в комнате находилось другое существо.

Пэйн вынудила себя приоткрыть глаза… и едва не отпрянула.

Рядом с ней стоял не Роф, а женщина… или, по крайней мере, это казалось женщиной. У лица были женские черты… за исключением некоторых особенностей и прозрачных и призрачных волос. И как только их взгляды пересеклись, выражение лица женщины с обеспокоенного переменилось в потрясенное. Внезапно она оперлась на руку Рофа, чтобы сохранить равновесие.

— О… мой Бог… — Ее голос был хриплым.

— Это настолько очевидно, Док? — проворчал король.

Когда женщина попыталась ответить, это было не той реакцией, которую Пэйн ожидала вызвать у доктора. Воистину, она думала, что хорошо осознавала насколько была ранена. Однако, вполне очевидно, она недооценила всю серьезность своего положения.

— Воистину, я…

— Вишес.

От этого имени ее сердце замерло.

Ибо она не слышала его более двух столетий.

— Почему ты поминаешь о мертвых? — прошептала она.

Призрачное лицо доктора стало материальным, в ее зеленых, как лес, глазах сквозило глубокое замешательство, кожа побледнела от борющихся в ней эмоций.

— О мертвых?

— Мой близнец… уже очень давно отправился в Забвение.

Доктор покачала головой, ее брови низко сошлись над проницательными глазами.

— Вишес жив. Мы женаты. Он жив и находится здесь.

— Нет… этого не может быть. — Пэйн желала, чтобы у нее была возможность потянуться и схватить твердую руку доктора. — Ты лжешь… он мертв. Он давно…

— Нет. Он очень даже жив.

Пэйн не верила своим ушам. Ей сказали, что его нет, что он давно в Забвении…

Это сказала ее мать. Ну конечно.

Воистину, родная мать обманула ее о сведениях, о собственном брате? О своем сыне?! Как могла она быть настолько жестокой?

Внезапно Пэйн обнажила клыки и зарычала низко и глухо, вспышка гнева затмила ее страдания.

— Я убью ее за это. Клянусь, я сотворю с ней то же, что сделала с нашим кровным отцом.