Мой неласковый Муж

Глава 12

«— О боже… вам больно?

Поднос летит на пол, Монстр вскакивает, точно я его ударила. В его черных глазах какой-то ад, и он словно теряет этот контроль бесчувственного робота. Всего на секунду. Впервые.

— Не трогай! НИКОГДА меня первая не трогай!

— Зачем вы делаете со мной это, зачем весь этот ад?

— Ты не знаешь, что такое ад.

— А вы знаете?

— Знаю. Ты бы там и дня не вынесла, — басит, и я вижу, как

Шрам быстро одергивает рубашку и касается ладонями запястий по очереди. А после и шеи.

— Что с вами?

— Ничего».

Я сплю прекрасно, не помню, что мне снилось, но просыпаюсь от запаха свежего кофе.

Открыв глаза, вижу поднос на кровати. Яичница с беконом, тосты, апельсиновый сок и кофе, а еще Марат стоит у окна. Высокий, крепкий, такой красивый, точно как принц.

— Ты что, смотришь, как я сплю?

— Ты спишь прекрасно, девочка.

— Это что за праздник, Марат, ты всегда так меня баловал?

— Нет. Я только учусь.

— А ты романтик. Спасибо, но, честно говоря, по тебе вообще не скажешь.

Марат подходит ближе, нежно целует меня в губы. Без разрешения. Просто взял и поцеловал.

— Я прочитал в Википедии, как ухаживать за девушкой. Там был этот момент с завтраком в постель и примеры, что подать. Решил воплотить. Рад, что тебе понравилось.

Усмехаюсь: надо же, какой у меня муж.

— Хорошая шутка.

— Это не шутка.

— Хм, ладно, допустим, а мои вещи? Когда мне их привезут?

— Они уже здесь.

— И ноутбук?

— И он тоже.

— Да уж, кажется, я долго спала, а сколько времени?

— Одиннадцать.

— Одиннадцать?! Боже, почему ты меня не разбудил раньше, мне же на пары надо!

Вскакиваю и едва не падаю, запутавшись в одеяле. Я не знаю как, но Марат успевает меня поднять и удержать, точно хрустальную вазу.

— Ты такой ловкий… как хищник.

— Это ты слишком неуклюжая.

Одеяло сползло и открывает вид на вершинки моей груди. Становится стыдно, особенно тогда, когда я вижу, как Марат смотрит на меня. С каким-то голодом, страстью, темным желанием.

— Не смотри так на меня.

— Мужу можно смотреть.

Вот наглец!

— А что еще ему можно?

— Мне можно все, Никки.

— Что именно?

Мне кажется это простым флиртом, но нет. Я уже давно в плену, я просто этого пока не понимаю.

Замираю, когда Марат облизывает пальцы, а после ловко пробирается рукой под одеяло. Нежно трогает внутреннюю часть моих бедер, а после забирается прямо в трусики.

Я такого еще не чувствовала и от шока даже пошевелиться не способна. Марат ласкает меня прямо там! Нежно, так умело, сладко, отчего у меня просто подкашиваются ноги.

— Что ты делаешь…

— То, что мужу делать можно.

— Пусти… пусти, пожалуйста!

Отталкиваю, чувствуя, как пылает все тело, а ему хоть бы что! Вообще никакого смущения, будто Марат этим всю жизнь занимался. Усмехается только, черные глаза похотливо блестят.

— Не стесняйся себя, Никки. То, что ты чувствуешь возбуждение, когда я ласкаю тебя, — нормально.

— Не нормально, и вообще, какие-то рамки у нас должны быть! Вот так сразу — нельзя!

— Можно. У нас с тобой никогда не было рамок, девочка, и тогда, и теперь я могу делать с тобой все, что захочу. Все, о чем ты будешь меня умолять. Ты без ума от меня, ты хочешь, чтобы я занялся с тобой сексом, Никки, так зачем сдерживаться?

Боже, большей наглости я в жизни не слышала!

— О боже, это выходит за рамки приличия!

— Раньше тебя это не волновало, но думаю, ты и сейчас мечтаешь, чтобы я тебя трахнул, студенточка, — басит своим великолепным рокочущим голосом, и я чувствую сильный шлепок по попе. Довольно болезненный, но, как ни странно, это пробуждает во мне что-то запретное, и мне стыдно признаться, но мне понравилось, и я хочу еще.

— Что, завелась, стало жарко между ножек?

— Да пошел ты!

— Это ты пошла. На учебу. Собирайся, Никки, тебя отвезут.

У меня даже слов не находится, и все, что могу, — зарядить подушку в Марата.

— Дьявол!

— Ты меня и не так называла, — усмехается и уходит, а я опускаюсь на одеяло. Боже, он действует на меня как какой-то наркотик. И все знает обо мне и наших отношениях, а я что… мне понравилось, как Марат касался меня. И даже как шлепнул по попе — вот это особенно было приятно, хотя до встречи с ним я не замечала в себе подобных пристрастий.

«Девушка дрожала и боялась даже посмотреть на меня, прикрываясь бледными небольшими ладонями. Она была невышколенной и тряслась от одного только моего вида, протестовала и плакала, она меня совсем не слушалась.

К счастью, кнут привел ее в чувство, и я увидел первые ростки покорности. Рабыня должна меня слушать, не то умрет в первые же минуты пребывания на аукционе, и все пойдет насмарку. Все мои старания и больше десяти лет подготовки».

Данте

Арман отстранился от меня, впервые за все время я не чувствовал с ним больше такой связи. Нет, он по-прежнему звонил мне, но отвечал скорее на автомате, нежели из желания общаться.

Я очень хорошо его чувствовал всегда, так вот после потери той рабыни он закрылся. Еще больше, еще сильнее отдалился от меня.

Конечно, я никогда не был Арману отцом, я был гораздо больше для него, и он сам не раз мне говорил об этом, но теперь было что-то, чего я не понимал, чего я никогда не видел в нем. У него появилось свое мнение. Он стал отдавать предпочтение не моим приказам, а тому, что сам хочет делать, и это меня напрягало.

Да, я знаю, что Арман снова окунулся в ту обстановку рабства и это всколыхнуло его воспоминания, но спустя год я все еще не понимаю, что по-настоящему тогда произошло.

Почему Рокс не справился с управлением именно в день перевозки рабыни, почему все совпало именно тогда, когда девушку нужно было переправлять через границу.

Дьявол, у меня уже было все распланировано и готово, но планы рухнули в один миг. Арман не выполнил то, что я хотел от него, Шакир все так же жив и продолжает свой черный бизнес.

Я помню, как Арман тогда приехал ко мне. Прошло уже несколько дней после аварии, но он все время поддерживал со мной связь. Я хотел, чтобы он звонил мне, и он меня слушался. Как обычно.

Изначально я построил наше общение так, что я главный, а он подчиняется. Мне это было удобно, ведь рабы бывшими не бывают, и Арману было привычно подчинение.

Когда мы встретились, я пристально изучал его и не нашел ни одного слова, ни одного намека даже на то, что Арман меня предал. Этого не было.

Ему не было жаль той девочки, которая разбилась, он сожалел только о том, что наша цель не достигнута и придется отложить ее еще на некоторое время.

Более того, Арман знал, что в этом отчасти была и его вина, потому что это он выбрал такую слабую рабыню. С ней пришлось возиться, и в конечном итоге она погибла зря.

Было ли мне лично жаль ту девушку? Нет. Не потому, что я бессердечная скотина, на секундочку, я потерял точно такого же возраста дочь. Я просто понимал, что Еся — это инструмент и ее одна маленькая жизнь ничто по сравнению с тысячами остальных! И Арман это знал, я не воспитывал в нем жалость, потому что мне это было не нужно.

Я помню, что однажды Арман притащил домой котенка. Он тогда жил у меня всего полгода, был все еще диковатым и очень тянулся к любому теплу, заботе. Я это пресекал, это не входило в мои планы по отношению к нему.

Я вывез тогда того котенка и выбросил его на трассу. Арман не разговаривал со мной неделю, он даже ходил его искать, но в итоге я переубедил его, что жалость — это слабость, а после того, что с ним творили, он просто не имеет права быть слабым.

Я всячески ограждал своего мальчика от любых проявлений нежности. Мне не нужен был сочувствующий парень. Я хотел обладать ручным тренированным солдатом, и постепенно Арман стал именно таким, каким я и хотел его видеть.

Я хотел себе универсального бойца: сильного и умного, обучаемого, собранного, решительного. Арман стал именно таким. Он всегда меня слушался, но то, что он решил сам тогда выбрать рабыню, впервые пошатнуло отношения между нами.

Именно тогда я понял, что, несмотря на все же жуткие условия, забитость и издевательства, Арман все равно сохранил свою личность.

Как бы сильно Шакир и я ни ломали его, Арман сумел сберечь свое естество и характер и у него все же есть свое мнение (я до последнего сомневался в этом, считая его под корень сломленным еще в детстве).

А еще я видел в нем эти метаморфозы, он менялся. Арман больше не был тем забитым рабом, которого я встретил в одном из борделей Шакира. Он стал мужчиной и больше не зависел так сильно от моего мнения, теперь у него было свое. Особенно после того случая с рабыней.

Более того, Арман перестал со мной советоваться, как это было раньше, и это мне не нравилось.

Я чувствовал, что мой раб больше таким не является. Арман хотел свободы по-настоящему, но это означало, что я терял власть над ним, и с этим надо было что-то делать.