Мой неласковый Муж

Глава 24

«Я носил маску первое время. Для нее. Чтобы рабыня видела во мне хозяина, привыкала к образу, а не к личности. Не к моей внешности, а к приказам, но она сорвала маску с меня. Ее взгляд надо было видеть. Удивленный, обескураженный, восхищенный — так, кажется, они это называют.

Впрочем, они все так реагируют на меня. Я привык уже, и

ничего, кроме злости, это у меня не вызывает. Надо было Хамиту стараться с клинком сильнее. Он хотел меня изуродовать, да не вышло.

Шрам только ожесточил мою внешность и никогда мне не мешал.

Наоборот. По какой-то причине самки от него тащились, а я не мог смотреть в свое отражение. У меня и сейчас нет дома зеркал, впрочем, как и самого дома».

Она лежит на диване. Бледная, слабая, морально израненная до предела. Моя осенняя девочка. Я сижу напротив на кресле. Я знаю, что нас ждет тяжелый разговор и Кэрол приедет только спустя час.

Ее бледные пальцы слегка подрагивают, ресницы трепещут, а после Еся распахивает глаза. Смотрит на меня. Снова молча.

— Тебе лучше?

— Да.

Ее голос. Тихий, сорванный, забитый. Я прямо вижу, что она боится сделать лишнее движение, потому что, сука, я здесь. Рядом с ней. Ее монстр, ужас из романа. Собственной персоной. Спасибо, поаплодируете потом.

— Девочка, у тебя, вероятно, много вопросов, на которые ты хочешь знать ответы. Спрашивай, я слушаю.

Еся садится на диване, обматывается одеялом. Это защитный жест, я понимаю. Я для нее уже не хороший муж Марат, от которого меня уже тошнило, а ее похититель, ее ночной кошмар. Я тот, из-за кого она плакала так много, кого звала, кого называла чудовищем.

Мне же, наоборот, дышать даже легче без этого сахарного панциря. Быть добреньким то еще занятие, аж спину ломило от этой маски.

Теперь мне не надо больше контролировать буквально каждый свой жест, но в то же время эта честность дается тяжелее.

Еся боится меня настоящего. И это не тот страх, когда напугаешь в переулке. Она боится за свою жизнь. Я вижу ее растерянный взгляд, глаза, полные слез, хоть моя девочка и пытается держаться.

Так и выглядит загнанный зверек. Еся точно маленький пойманный зайчонок. Смотрит на меня, как на волка. Со страхом, неприкрытым ужасом. Да, именно такой ее реакции я и боялся. Именно этого я не желал видеть в ее глазах.

— Скажи, я не теряла память?

— Нет, это был психологический блок. На время.

— Ты промыл мне мозги. Как ты это сделал? Гипноз?

— Не совсем, но близко к этому. С тобой поработали специалисты. Немного.

— Мои сны и видения. Это была моя память?

— Да. Именно так она к тебе возвращалась. Ты уже полностью отошла от этого. Теперь все реально, девочка.

Еся кивает. В глазах понимание и пустота, а я прямо слышу, как шевелятся ее шестеренки в голове. Пытается логически построить хоть какую-то цепочку. Напугана, зажата, скована невидимыми цепями.

Она больше не будет сбегать. Я вижу это в ее взгляде. Обреченность. Смирение. О нет, девочка, ты сильнее, чем думаешь.

— Моя мама. Она знает, где я?

— Для нее ты уехала в кругосветное путешествие. Она не ищет тебя и живет свою единственную жизнь.

— Ясно. Мама меня никогда не любила. Для нее что я есть, что нет меня — все одинаково. Потому я и была для тебя идеальной жертвой. Я та, которая никому не нужна.

Ее глаза быстро наполняются слезами. Я вижу, как Еся с силой сжимает одеяло и поглядывает то на меня, то на входную дверь, а после просто опускает голову.

Она не решится, не рискнет бежать, Еся слишком напугана для этого.

— Я пытаюсь вспомнить это, но не могу. Один момент.

— Какой именно?

— Авария — ее, получается, тоже не было?

— Была. Ты и правда ударилась головой, но не настолько сильно, чтобы потерять память. Ты этого не помнишь, потому что была под препаратами. Ты просто спала, Еся. Когда Рокс резко затормозил и съехал с обочины, ты ударилась, так как была не пристегнута. Я забрал тебя.

— Да. И решил украсть у меня мою жизнь. Сделать меня… куколкой для забавы, — усмехается, а я напрягаюсь. Я не так наш разговор представлял, и мне не нравится, как Еся на меня смотрит. Вроде бы тихо. Спокойно даже, но тихая истерика — это тоже истерика. И она прямо сейчас бушует у нее внутри.

— Что последнее ты помнишь, зайчонок?

— Мы в твоем доме. Ждем Рокса. Он должен был скоро приехать. Ты делаешь мне укол успокоительного, чтобы я не боялась транспортировки. После берешь меня на руки. Я чувствую, что мне хочется спать. Я плачу, ты меня укачиваешь. Все.

— Хорошо. Да, так и было.

Поднимаюсь, а Еся дергается. Забивается в угол дивана, обхватывает себя руками. Даже тогда, сука, даже тогда Еся ТАК на меня не реагировала, но это еще цветочки, потому что то, что следующим делает эта девочка, просто вводит в ступор.

Она откидывает одеяло, снимает с себя шорты и майку. Голая совершенно, как и тогда. Подхожу к ней ближе. Сажусь на корточки напротив. Еся бледнее мела. Напугана просто до предела. Вжимается в стену, дрожит, когда я заправляю ей локон волос за ухо.

И воздух между нами раскалился. Стал густым, аж горло дерет, больно.

— Что ты делаешь, малыш?

— Слушаюсь. Я послушная. Не наказывай меня.

Хлопает мокрыми ресницами, а у меня внутри все загорается просто. Мои правила теперь мне самому боком выходят, потому что она реально помнит только плохое.

— Зачем сняла одежду?

— Ты сам сказал мне ходить голой, хозяин.

Берет мою ладонь и целует, а меня как будто током пробивает. Я сам ее этому научил. Я выбивал это послушание из нее кнутом!

Жестко, чтобы слушалась, чтобы не сопротивлялась. Еся прекрасно все помнит — и даже то, как я заставлял ее к себе обращаться.

— Еся, посмотри на меня. — Ловлю ее взгляд, зрачки по пять копеек, а губы сухие, и она вся просто горит. — Мы не в том положении уже. Те правила недействительны больше. Не надо. Тише. Спокойно, девочка.

Беру ее руку, вижу, как в моей ладони подрагивают ее пальцы. Хлопает ресницами, слезы стекают по бледными щекам. Она реально едва дышит, смотря на меня во все глаза. Я боюсь, что Еся потеряет еще раз сознание, прежде чем приедет Кэрол, и не хочу этого.

— Нет, я понимаю, ты меня проверяешь снова. Не утратила ли я за год навыки, так вот я не забыла, хозяин. Все помню прекрасно. Все… Наверное, этот год тебе было очень весело жить — играть со мной, как с глупой, доверчивой куклой.

Сжимаю зубы: она говорит на эмоциях, хоть и боится. Да, я заслужил это. Конечно, Еся в дикой обиде на меня. За все. Слишком большой список, долго перечислять, за что именно.

— Я не играл с собой этот год, малыш. Ни минуты не играл. Я с тобой жил. Я был таким, каким ты хотела меня видеть рядом с собой.

Она почему-то смеяться начинает. Всхлипывает и дрожит, забирает из моей ладони руку, прижимает к сердцу, словно оно у нее болит.

— Ты все же превосходный в своем деле. Мастер. Ты очень талантливый, хозяин, какой же ты молодец. Хах! Ты не только мое тело вышколил, ты трахнул мой мозг, Арман, браво!

Стискиваю зубы, тянусь к ней, а Еся вскрикивает, вздрагивает от каждого моего движения.

— Нет, пожалуйста, не надо!

— Спокойно. Никто тебя не тронет.

— Я буду послушной. Я рабыня. Я снова твоя рабыня! Ладно, я поняла, ты хочешь мести. Ты, конечно же, слушаешь своего дядю, или кто он там тебе — Данте. Просто за что, Арман? За что ты так со мной… лучше бы убил, лучше б ты убил меня!

— Не плачь. Прошу тебя. Еся.

Беру одеяло и закутываю ее в него, вот только Еся не смотрит уже на меня как на мужа. На Монстра — да. Именно как на Монстра теперь и смотрит. Даже хуже, чем раньше. Раньше она хотя бы притворялась, что любит, у нее была надежда спастись, а теперь нет. Одна только паршивая честность между нами, а еще ее страх. Чертов.

— А как мне не плакать, если ничего не изменилось?! Сколько у меня времени, хозяин? Месяц, неделя, а может, сутки? Завтра Рокс приедет — так будет? Там что, дорогу ремонтировали, потому ты решил отсрочить? Так что? Сколько мне жить осталось, прежде чем ты отдашь меня шестидесятилетнему мужику на потеху?!

— Успокойся. Хватит, я сказал, прекрати истерику!

Пытаюсь обнять ее, вот только мина взрывается. Еся начинает криком просто орать и отбиваться:

— Нет! Нет, помогите! — вскрикивает так отчаянно, одеяло падает. Она забивается в угол и закрывает голову руками. Не дает. Совершенно не позволяет к себе прикоснуться.

— Еся, спокойно. Здесь холодно. Просто хочу тебя согреть. Тише, я не буду тебя отдавать.

— Ты врешь! Это снова проверка. Я не верю. Я ТЕБЕ БОЛЬШЕ НЕ ВЕРЮ!

Вот и истерика, только теперь не внутри, а снаружи. Еся плачет, хватает одеяло и закутывается в него, как котенок.

Я же молчу. Мне нечего сказать. Смотрю на часы и считаю чертовы минуты до прихода Кэрол.

Я не умею успокаивать. Не знаю, что делать, если честно, инструкции на такой случай Данте мне не давал.

Меня в жизни никто не успокаивал. Когда мне было страшно, Данте приказывал тренироваться. Когда было больно, я просто брал этот страх и выбивал его из себя.

Когда я был маленьким и жил в Халифате как раб, то меня там тоже никто не успокаивал. Никому до меня не было дела. Обычно я огрызался и после получал, меня часто держали на цепи. Как щенка. Чертово забитое животное.

Я сутками сидел один в небольшой комнатке с металлическим полом. Меня никто не успокаивал, я даже гордился своим одиночеством, находил в нем какое-то успокоение, мог что-то царапать на стене.

И я не мечтал тогда. Ни о чем, я до Еси не знал, что значит это слово. Я просто хотел побыстрее выбраться из Ада. Я терпел, потому что хотел выжить. Жить… ну, как все нормальные люди, потому что рабом внутри я себя не считал. Тогда еще, будучи диковатым подростком, по крайней мере.

Когда я еще мог плакать, то успокаивал себя сам. Я рыдал, а после забывался беспокойным сном, но со временем и слезы прошли. Я больше даже плакать не мог.

Черт, как же жалко это звучит, и мне так стыдно за свою правду. Это то, о чем не говорят, в чем не признаются. Особенно мужчины. Особенно такие Монстры, как я.

Еся меня никогда не поймет, мы словно из разных вселенных, хотя на миг я посмел предположить, что она хотя бы попытается понять, почему я это с ней сделал.