Я возвращаюсь домой в девять вечера. Голова всё ещё забита сегодняшней встречей. Гнев на Заура кипит во мне, как ядовитый родник, отравляя всё внутри. Мне нужна тишина. Покой. Но едва я вхожу в прихожую, до меня доносятся звуки музыки.
Она играет. Снова.
Я иду в гостиную и останавливаюсь у двери, не решаясь войти, и замираю, прислонившись головой к косяку. Я не знаю, что это за мелодия — грустная, протяжная, полная какой-то щемящей нежности и тоски. Она льётся по дому, как лекарство, смывая грязь сегодняшнего дня. Я закрываю глаза и слушаю, но также прислушиваюсь к себе. Дрожь бежит по моей спине, а сердце начинает биться чаще, тяжелее, наливаясь странным, болезненным теплом.
Потом я всё-таки открываю глаза и наблюдаю за ней. Она сидит за инструментом, её милое лицо освещено мягким светом торшера. Длинные ресницы дрожат, пальцы порхают по клавишам с той хрупкой силой, что сводит меня с ума. Она вся — воплощение неземной красоты. Как самый прекрасный цветок Востока, раскрывающийся при лунном свете. Как я мог не видеть этого раньше? Она не просто красива. Она… другая. Из другого теста, нежели все женщины, которых я знал.
С Дуньей, моей покойной женой, нас свели семьи. Мы учились уважать друг друга, в нашей жизни со временем родилась тихая, спокойная привязанность. Но то, что происходит сейчас, когда я смотрю на Латифу, похоже на ураган. В душе всё переворачивается. Необъяснимое, дикое влечение, против которого бессилен всякий разум.
Она заканчивает играть, и в наступившей тишине я делаю шаг вперёд. Она поднимает глаза и видит меня. Вздрагивает, смущённо опускает ресницы.
— Джафар-бей, вы уже вернулись.
— Да, — отвечаю хрипло. Вхожу в гостиную и закрываю за собой дверь. — Нам нужно поговорить.
Она встаёт, её поза выдаёт напряжение.
— Что случилось?
— Я виделся с Зауром. Он подпишет все документы о разводе. На следующей неделе.
Её глаза расширяются от изумления и облегчения.
— Как вам это удалось?
— Неважно, — отрезаю я, не в силах и не желая вспоминать тот разговор. — Не думай об этом.
Она слабо и грустно улыбается, и грудную клетку прошибает, словно туда выстрелили и всё к чёртям раздробили. Эта улыбка — такая беззащитная и благодарная — сводит меня с ума.
— Вы снова будете ругаться, если я в сотый раз скажу вам спасибо? — тихо спрашивает она.
— Не за что, Латифа.
— Нет, есть, — она настаивает, и в её глазах вспыхивает огонь. — Для меня никто никогда не делал того, что делаете вы, Джафар-бей. Я не знаю, чем заслужила это. С моего появления в вашем доме у вас всё пошло кувырком.
Я не выдерживаю и делаю шаг к ней. Затем ещё один. Мы очень близко, и до меня долетает её аромат — медовый, цветочный. Он кружит голову.
Латифа не отступает. Просто смотрит на меня с опаской, в ожидании чего-то.
Я поднимаю руку и кладу ладонь ей на предплечье. Ткань её платья мягкая, а я ловлю себя на том, что хочу ощутить под пальцами тепло и нежность её кожи. Аллах, как я хочу почувствовать на губах вкус её тела. Я сжимаю её руку, чувствуя, как она вздрагивает, но не уходит. Латифа лишь чуть дрожит, и её взгляд до сих пор прикован к моему лицу.
— Джафар-бей, — её шепот едва слышен. — Что вы делаете?
— Прости, Латифа.
И я теряю остатки рассудка. Потянув её на себя, прижимаю всем телом к своей груди и целую.
Её губы оказываются мягкими, податливыми, они пахнут чаем с жасмином и вареньем из райских яблок. Этот вкус, эта пленительная нежность сводят меня с ума. В этот миг нет ни Заура, ни прошлого, ни будущего. Есть только она. Её тело, прижатое ко мне, её запах, её губы, которые сперва замерли в шоке, а потом начали отвечать.
Сначала робко, неуверенно. Потом смелее. Её руки поднимаются, обвивают мою шею, пальцы впиваются в волосы на моём затылке, притягивая меня ближе. Она отвечает мне с той же жарой, той же удивительной страстью.
Мы отрываемся друг от друга одновременно, тяжело дыша. Её глаза широко раскрыты, в них — шок, стыд и остатки того самого огня, что горел на её алых лепестках секунду назад.
— Что мы наделали? — выдыхает она, прикладывая дрожащие пальцы к своим распухшим губам. — Нам нельзя. Я… я жена вашего брата. Я жду от него ребёнка. Аллах, это харам! Что мы натворили?!
Её слова обрушиваются на меня, как ушат ледяной воды. Реальность возвращается — жестокая и неумолимая. Грех. Предательство. Я только что переступил все границы.
Я тяжело дышу, смотрю на её испуганное лицо и хмурюсь, пытаясь собрать в кулак свою волю.
— Прости меня, — мой голос звучит чуждо и надтреснуто. — Этого больше не повторится.
Я резко разворачиваюсь и выхожу из гостиной, не оглядываясь. Иду по холлу широкими шагами, сжимая кулаки с такой отчаянной силой, что слышу хруст. Мне нужно уехать. Сейчас же. Пока я не сделал чего-то непоправимого.
Я выхожу на улицу, сажусь в машину, завожу двигатель и набираю номер.
— Ты дома? — бросаю я в трубку, едва слышу на том конце провода Карину.
— Да.
— Я приеду.
— Конечно, милый. Жду.
Бросив мобильный на пассажирское сиденье, срываюсь с места. Мне нужно забыться. Заглушить этот огонь, это безумие, этот вкус её губ на своих. И самый простой, самый привычный способ сделать это — пойти туда, где меня ждут без лишних вопросов. Где всё просто. Где не нужно думать о грехе.
Но даже когда я мчусь по ночному городу, я знаю — это не поможет. Потому что её образ, её глаза и вкус её поцелуя уже выжжены во мне навсегда.